Книга След черной звезды - читать онлайн бесплатно, автор Александра Тимонова
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
След черной звезды
След черной звезды
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

След черной звезды

Александра Тимонова

След черной звезды

Ветер и снег

* * *

Хочется жить. Жить. Просто жить.

Хочется спать нормальное количество часов в сутки. Хочется бросить курить. Хочется бросить пить совсем, даже самое лёгкое вино, даже пиво, чтобы спиртное больше никогда не обжигало внутренности. Хочется, чтобы голос перестал быть таким грубым и хриплым. Хочется улыбаться. Хочется смеяться. Хочется петь песни в мажоре. Хочется радоваться. Хочется любить.

Не хочется быть как все. Не хочется…

…Голова трещит по швам, и череп от боли готов расколоться на части. Перед глазами туман. Ломит суставы. Холодно. Дождь. И насквозь промокли кроссовки и джинсы. Куртка не застёгивается. С волос ручьями льёт ледяная вода. Резко вставать нельзя, иначе сознание совсем погаснет, а падать не хочется, не хочется что-нибудь себе сломать, ведь даже если очень попросить, никто не поможет всё равно, все пройдут мимо, всем наплевать…

Хочется домой. Хочется в тёплую ванну. Хочется к маме…

БОЛЬНО!!!

Дэни открыла глаза, и села на постели. Она проснулась от собственного крика – хорошо хоть, что дома никого, отец в командировке, мама у бабушки осталась, никто не услышал, не проснулся, не испугался… Действительно, болела голова, болела нестерпимо, в висках стучало… Раньше Дэни никогда не пыталась убивать боль таблетками, но почувствовала, что сейчас иначе не спастись. Она выбралась из-под одеяла, в комнате родителей открыла шкафчик, где отец хранил лекарства, нашла супермодный «Нурофен», в кухне проглотила две таблетки, запила водой прямо из носика чайника и присела на стул. Потихоньку боль отступала, но спать уже тоже не хотелось. Хотелось кофе. Дэни нашарила в шкафчике банку, две ложки насыпала в турку, залила водой и опустила на плиту. Вспыхнул огонёк, жалкое подобие пламени костра – или пожара. Захотелось курить, но не было сигарет, никаких, даже самых гадких, даже «Беломора». Смех и грех.

Сон. Откуда он? Он приходит уже не впервые, но впервые он так ярок и ощутим. Отражение прошлого в сильно сгущенных красках. Такие моменты бывали не однажды, когда Дэни вот так бродила под дождём, чтобы протрезветь и не являться домой пьяной в дым, бродила с раскалывающейся головой и адской ломотой и дрожью во всём теле, в промокшей до нитки одежде, со слипшимися грязными волосами. А устав бродить, роняла тело на первую попавшуюся скамейку – и потом боялась подниматься, чувствовала, что упадёт. Упадёт неправильно, сломает себе что-нибудь, а кому дело до пьяного подростка, валяющегося в грязи? Всё это было. Но только теперь к горлу подступила тошнота. Что же это такое? С чего оно началось? Могло ли быть иначе?


Ей было шесть лет, когда она впервые услышала волшебную музыку «Битлз», когда научилась обращаться с проигрывателем и, наконец, читать. Ей было десять, когда ей подарили первый в жизни магнитофон. Так она и жила очень долго в одиноком царстве подростка – отшельника, в тихий книжно-битловский рай которого периодически вламывались Моррисон, Блэкмор, Хэтфилд и Плант; пока только вламывались, пока только эпизодически. Ей было тринадцать, когда она впервые услышала отечественный рок, поняв оттуда далеко не всё, но поняв главное: это – её. Ей было четырнадцать, когда успеваемость в школе с отличной покатилась к посредственной, когда она начала потихоньку зацикливаться на чёрном цвете в одежде и в жизни, когда она впервые засиделась во дворе до полуночи, когда она узнала вкус табака. Жизнь сменила размеренный шаг на стремительный бег и покатилась под откос – с точки зрения благопристойных буржуа.

Как всё это началось? С чего? Трудно было теперь вспомнить что-то конкретное. Всё это – музыка, которую сознание готово было принять целиком и полностью. Одноклассник Лёва Карчевский, первая любовь когда-то и лучший друг теперь, затащил её на их первую тусовку. Вечера, подземные переходы, гитара, Цой и Шевчук, Кинчев и Шахрин, Летов, Янка, Башлачёв… Курение – ещё тайком, чтобы не заметили даже одноклассники. Пьянки – ещё не мёртвые, у кого-то дома, в подъезде, в подвале, на улице. Пальцы раз и навсегда сроднились со струнами гитары, и голос, напевавший когда-то песенки из мультфильмов, зазвенел в подземных переходах. И голова – мысли, чувства, память – рождавшая до этого лишь школьные сочинения, вдруг ни с того ни с сего пролила на бумагу стихи, которые тоже ни с того ни с сего зазвучали песнями, легли на родившиеся вдруг мелодии… Куда-то исчезал контроль. Итогом девятого класса стали почему-то привычные тройки. Повседневностью стали мёртвые пьянки, ночёвки в парадных подъездах, – а родители ничего не говорили. Неужели не знали? Конечно, Дэни оберегала их от любой сомнительной информации о своих похождениях, о своих товарищах и знакомствах. Боря, Аля, Дима, Валя, Саша, Света – имена без лиц и описаний, звучавшие в рассказах в ответ на вопрос «где была». Эти имена почему-то пробуждали доверие отца и мамы. Её отпускали к друзьям ночевать, отпускали в походы – как, почему? Так доверяли? Непонятно. Едва протрезвев, она шла в школу, чтобы снова и снова выслушивать там: «Дэни, что с тобой случилось? Ты так изменилась в худшую сторону! Ты же умная девочка, что происходит?..» Педагоги-специалисты, как им трудно распознать этот переходный возраст, эту инициацию – или гибель, если неверно шагнуть. Стоя перед учителями, слушая их, она больше всего беспокоилась о том, чтобы те через обилие мятных конфет и кофейных зёрен не учуяли-таки винно-водочный перегар. Умоляла лишь об одном, всех, от классной руководительницы до директора: «Не говорите родителям. Пожалуйста, не говорите. Они пожилые люди, вы только им повредите, а мне не поможете». Почему её слушались взрослые люди? Неизвестно. Когда в конце девятого класса её чуть не вышибли из их английской спецшколы за плохое поведение, её спасло чудо, классная вступилась за неё, классная, которая редко их всех понимала, но всегда защищала перед другими. Тут Дэни и сказала себе: «Баста!»

Собственно, это было ещё не «баста». Ведь остались на месте сборища, выпивки и поздние возвращения домой, песни в переходе и зверства на износ, когда ребята выбрасывали скамейки в реку. Просто – количество их немного уменьшилось, да мощность поутихомирилась. До лета. Десятый класс постучался в двери и исполнил свою миссию: почему-то и Дэни, и Лёве захотелось доказать всем и каждому, что подросток в косухе, успевший уже кроме уроков и экзаменов узнать и сладость куска хлеба после двухдневного голодания, и живительную сладость минералки после большого перепоя, и боль драки, и силу пронизывающего до костей ветра, и звук собственного голоса под сводами подземного перехода, и грязь подвалов и подворотен, тоже может окончить школу с медалью. Тщеславие, оно тоже не исчезло.

Их бросало по всему городу, районам, спутникам – тусовку, ставшую кругом близких и верных друзей. К ним с Лёвой пришла первая любовь, сумасшедшая, горькая, чистая. Весной, на каникулах, они на неделю сбежали из города, поехали на сейшен всей ватагой за триста километров. Там и застряли у новых знакомых на три дня, а потом ещё три дня добирались домой, потому что денег на билеты, естественно, не было, ехали в электричках, и они с Лёвой прятались от контролёров в туалете с бутылкой вина, напоминавшего по вкусу скорее микстуру. Ещё неделю Дэни боялась появляться дома и в школе, перед родителями было стыдно, ведь они ей доверяли. Одноклассница Валетта из их компании приносила им домашние задания, объясняла новый материал, они всё делали, они не хотели крушить учёбу, которую даже любили. Они болтались по квартирам друзей, если получалось, по подъездам, по тёплым и холодным чердакам (именно тогда возникла мысль оборудовать тёплый, сухой и никому не нужный подвал Лёвы под уютную каморку), просто по улицам города, стараясь не появляться в своих районах. Романтики чёрного цвета, рано повзрослевшие дети, не расставшиеся с детством до конца взрослые, узнавшие первую любовь вприкуску с сигаретой и запившие её вином, гордо называвшие себя неформалами. Сумасшедшие в глазах большинства.

Дэни по почте послала родителям письмо: просто всё объяснила, извинилась и добавила, что со школой всё в порядке, что успеваемость не пострадает. Когда она, наконец, вернулась домой, был скандал в молчаливой форме, с абсолютно заслуженной карой: родители на неделю просто перестали с ней разговаривать, выход на улицу захлопнулся для неё, вход в квартиру – для всех знакомых и друзей. Через месяц запрет сняли.

Вот он откуда, этот сон, сгущенными красками писаное воспоминание – и эта боль, и этот пронизывающий ветер, и этот ледяной дождь. Они с Лёвой, отбившись от остальных, сидели на вокзале вдвоём, в три часа ночи, пьяные в дым – но дешёвое вино лишь мутило сознание и выворачивало наизнанку желудок, ни капли при этом не согревая. Уставшие, как звери, не спавшие толком почти неделю, практически раздетые в объятиях холодной весны, ведь что такое байка, тоненькая рубашка и куртка со сломанной застёжкой в ансамбле с промокшими кроссовками и джинсами, которые можно выжимать, когда на улице плюс три и льёт гадкий, противный, холодный дождь? Голова раскалывалась от адской боли, и не получалось понять, что этой боли причина. Алкоголь? Голод? Усталость? Ушиб? Хотелось упасть прямо на землю, прямо в лужу и спать, спать, спать – но остатки рассудка понимали, что падать нельзя, что, падая, можно сломать себе что-нибудь, начиная с руки и заканчивая черепом. Хотелось в тепло, хотелось к маме. И вдруг вспыхнула мысль: зачем это всё, почему не жить как все, нормально, без зверств и сумасшествий?.. Вспыхнула и погасла, утонув в потоке полубеспамятства. Тогда Дэни всё-таки упала бы, если бы Лёва не поддержал её, он был чуть менее пьян. Такая вот жертвенно-пьяная любовь…

Эта любовь прошла, когда им обоим стукнуло по семнадцать лет с перерывом ровно в сутки, сначала Дэни, потом Лёве. Прошла – и превратилась в настоящую крепкую дружбу. После бешенного «последнего» лета Дэни «образумилась»: нужно было оканчивать гимназию, готовиться к олимпиадам, поступлению в университет. Она заперлась дома на всю выпускную весну, почти никуда не выходила, учила уроки, читала, пела сама для себя. Лишь изредка она выбиралась гулять – но к десяти возвращалась домой. Она окончила школу с серебряной медалью, Лёва допрыгнул еще выше, до золотой, и поклялся больше никогда не уделять учебе времени больше самого необходимого минимума. На выпускной вечер Дэни пришла закупоренной в чёрный строгий костюм, а, получив свой аттестат, не поленилась сбегать домой и вернуться в косухе, потёртых джинсах, любимых чёрных кроссовках и с рюкзаком за спиной, на котором, как и на майке, горела надпись «Out of my way!». Детская болезнь левизны.

Выпускная ночь прошла на полу в углу, с сигаретой в зубах (никто никого уже не стеснялся и не боялся) и странным ощущением: со всеми хотелось поговорить и в то же время от всех тошнило. Под утро к ней присоединился Лёва. Он был немного пьян, и его потянуло на ностальгию – а Дэни не стала сопротивляться, тем более что сама хотела того же. Эти остатки последней школьной ночи на холодной верхней палубе теплоходика, катавшего вчерашних одноклассников по реке, они провели как влюблённые дети, удивив всех остальных. А когда наступил рассвет, все уже бывшие одноклассники попрощались на берегу, и эти двое ушли вдвоем гулять (Лёва не снял костюма, далеко было ехать домой), целый день бродили, обнявшись за плечи, по городу. Медалисты, призёры областной олимпиады и отличники университетской, они уже были зачислены в местный университет на исторический факультет, они уже знали, что будут учиться в одной группе. Никто не хотел заглядывать далеко – ведь невозможно поручиться, что завтра тебя не собьёт шальная машина?

– Тебе нужна девушка, Лёва, – задумчиво проговорила Дэни. Они забрели в какой-то двор (может, и здесь тусовались когда-то?) и теперь стояли в тени арки. – Только по настоящему, всерьёз. И чтобы она любила тебя.

Лёва провел рукой по её волосам. Забытое прикосновение жгло пальцы.

– Дэни, а ты меня любила?

– Я и сейчас люблю тебя. И буду любить. Но не так.

– А как?

– Как друг. Как сестра.

Так оно и было. Так оно и было с самого начала – братская любовь, которой им обоим с детства не хватало, потому что оба были единственными в семье детьми. Просто в шестнадцать лет еще трудно отличить одно от другого. Они всегда были нужны друг другу как брат и сестра, и только сейчас – как парень и девушка… Лёва обнял Дэни и проговорил уверенно:

– А тебе нужен парень. Не перебивай, знаю, что ты скажешь, слышал уже. Нужен. Чтобы ты отдалась ему до конца, чтобы на него перекинулся кусочек огня, которым ты пылаешь. Иначе ты сожжёшь себя. Только такого найти непросто.

– А ты был таким?

– А я уже просто перегорел в чём-то. Я могу греться возле тебя, но не гореть, ведь я лёд, а ты беспощадная. Тебе нужен тот, у кого хватит сил, кто отважится гореть вместе с тобой.

Оба умолкли. Слова бессильны, ими всего не скажешь.

– Ты прав. Только вряд ли я такого найду. Не хочу никого сжигать. Не люблю делать кому-то больно.

Снова молчание. На этот раз надолго. Их последнее недружеское объятие.

– Дэни… разреши мне ещё немного потаять рядом. До завтрашнего утра.

– Стоит ли?

– Просто это последний раз, когда ты мне не сестра, а я тебе не брат. И ещё я хочу тебя поцеловать, и знаю, что ты не против.

– Ты прав. И я не против.

Так была перевёрнута ещё одна страница недолгой и странной жизни, странной, наверное, потому что она была собственной. На лето Дэни уехала из города к бабушке, а потом время покатилось вперёд в спокойном размеренном темпе. Учёба, в которой чередовались моменты энтузиазма и пофигизма, шла своим чередом: первый курс, второй, отличные оценки, библиотеки, Интернет-клубы. В жизни появился клуб «Что? Где? Когда?», куда её затянул один из одногруппников. Осталась на месте гитара в переходе и песни – свои и чужие… Ей было восемнадцать, когда она обнаружила, что спиртное – не главный составляющий элемент жизни, в нём далеко не всегда есть нужда. Осталось только пиво, иногда приносившее успокоение раздолбанным нервам, или, иногда – шампанское и красное вино. Улыбка практически исчезла с лица. Другие цвета, кроме чёрного, появлялись в одежде всё реже и реже.

В жизни установилось несколько прочных закономерностей, напоминавших бег по кругу; иногда Дэни казалось, что ей не девятнадцать лет, а все сорок девять, и что после бурной юности пришла сразу горькая одинокая старость. Такое ощущение возникало, когда она возвращалась домой из университета или с прогулки, особенно со своих интеллектуальных тренировок, входила в свою комнату, закрывала за собой дверь, бросала на пол рюкзак, вешала на крючок косуху (мама как-то попросила, чтобы косуха и рюкзак не висели в прихожей) – и весь вечер сидела взаперти. Учила что-нибудь, читала работы великих историков и художественную литературу, писала вопросы для игр, играла на гитаре, сочиняла. Иногда, в хорошую погоду, она брала с собой гитару, ехала в какой-нибудь отдалённый район, останавливалась в любом подземном переходе и пела. Свои песни и чужие, известные и не очень. Её не гоняла милиция, тем более она старалась выбирать переходы, где нечасто ходили патрули. Иногда они с Лёвой просто бродили по городу пешком, нарезая километры, попивая пиво, натыкаясь на знакомых, принимая или отклоняя приглашения, вспоминая прошлое и думая о будущем, которое рисовалось им отнюдь не в розовых красках. Вроде бы всё было как всегда и как у людей, но что-то не давало спокойно спать. Что-то душило. Что-то вокруг. Что-то внутри. Что-то мешало дышать полной грудью, и непонятно было, что именно.


Кофе закипел. Дэни с трудом отвлеклась от мыслей. Поднялась, вынула из шкафчика любимую кружку, налила кофе, кружку взяла в руки, грея ладони, устроилась на подоконнике, посмотрела в окно, прижавшись лбом к холодному стеклу. Три часа ночи. За окном ни души, не ходят ни трамваи, ни троллейбусы, ни автобусы, ни люди. Все спят, и лишь немногие сидят сейчас, как она, смотрят в окно и пережёвывают собственные внутренности, борясь с подступающей к горлу тошнотой. Зрительная память услужливо подсунула мыслям фотографию, сделанную месяц назад, в начале октября: тогда что-то стрельнуло Лёве в голову, и они пошли с фотоаппаратом по городу «рисовать художественные портреты», фотографировали друг друга на лужайке, на мосту, на перекрёстках, на трамвайных путях, на ступеньках в подворотнях, подъездах, подвалах. А эта фотография – на фоне резных ворот внутреннего дворика одного из старых домов в центре города – была сделана случайно: Лёва побежал вперёд, к киоску за сигаретами, и когда Дэни выходила из дворика, позвал её и поймал её взгляд объективом. Как ни странно, вышла эта фотография самой удачной. Чёрные резные ворота с непонятным хаотичным узором, очертания дворика за ними, а на их фоне – Дэни, «чёрная дева» (так её в шутку назвал как-то отец) в косухе, на плече отцовский офицерский планшет, в руке блок-флейта Лёвы, чуть загорелое лицо в обрамлении тёмных волос, взгляд исподлобья, но не мрачный, не вызывающий, скорее просто грустный… Дэни эту фотографию вставила в рамочку и повесила на стенку с надписью: «Мне двадцать лет». Вот такая она сейчас. А такой ли должна быть? Да не должна. Хочется быть такой.

Лёва. Вспомнилось его лицо, светлые длинные волосы до плеч, серые глаза, щербатая улыбка (выбили в драке левый верхний клык, сломали один из нижних резцов). Что-то надолго он пропал, уже неделю не появлялся в университете, не звонил. Дэни несколько раз звонила ему сама, но никто не поднимал трубку. Мать Лёвы уехала в санаторий, и никого, кроме него самого, быть дома не могло, так куда же он делся? Затусовался? Умотал с кем-то из города? Ушёл в запой в своём подвале? Возможно абсолютно всё. Надо к нему съездить, хоть Дэни и не любила приходить даже к близким друзьям без приглашения. Если он дома или в подвале, найти его будет легко. А вот если нет…

К чёрту грустные мысли! Глоток горячего кофе обжёг горло, Дэни чуть не поперхнулась и машинально подула на чашку. К чёрту… Когда они приходят хуже татарина, их не так-то легко прогнать.

Её звали Катей, но известна большинству она была, как Бонни, невысокая полненькая девчонка в огромном тёмно-синем комбинезоне, коричневой косухе и забавной формы очках, с зелёными глазами и кудрявой головой. Она тусовалась с ними около года, тогда они были тремя лучшими подругами: Дэни (ей было тогда пятнадцать), девятнадцатилетняя Аля и Бонни. Бонни было двадцать лет, она училась на третьем курсе университета, на факультете психологии, жила в общежитии, иногда ездила к родителям в деревню за двести с чем-то километров от города. Бонни всех поражала: тусовка, казалось, не мешала ей учиться без троек, быть на хорошем счету у преподавателей; Дэни тогда завидовала этому тихой завистью, потому что сама тогда уже привыкла к своим тройкам, да и из школы кандидатом на исключение оказалась тогда же.

Бонни и Аля были стержнем их компании, самыми старшими, опытными, примером для подражания. Что же случилось? Тогда об этом не думалось, зато подумалось теперь. Как могло произойти так, что Бонни, выражаясь языком пошлой лирики, «в одночасье поглотил андеграунд»? Сначала не бросалось в глаза то, что она стала пить больше многих, хотя пьянствовали они тогда все как сапожники, отмахиваться от вопросов об университете, всё реже уходила ночевать в общежитие, всё чаще вписывалась у кого-нибудь, причём не у Али, хотя та была сиротой, и жила одна, и была Бонни подругой. Потом она с кем-то поехала в Москву, почти никого не предупредив, кроме нескольких абсолютно чужих ребят… Приехали её родители, на неё подали в розыск, все ребята успели побеседовать со следователем, молодым парнем, пытавшимся узнать у них то, о чём они не имели понятия. Оказалось, что Бонни исключили из университета – за систематическую непосещаемость и недосданный в сессию экзамен. Так Бонни исчезла. Просто исчезла и всё. Никто не знал, куда. Можно было лишь сделать вывод, что родители в курсе, где она, потому что больше её никто не искал. То ли уехала домой, то ли затусовалась где-то, то ли вообще погибла, что тоже возможно, хоть и жутко.

Уж не этот ли горький пример заставил в своё время сказать «баста»? Может быть, и он. А может, всё у Бонни хорошо, всё в порядке, живёт себе где-нибудь в другом городе, и вспоминать не хочет ни о каких тусовках, попойках и всём подобном. А с Лёвой ничего плохого не случилось, потому что если бы что-нибудь было не так, его мама даже из санатория подняла бы трезвон, и это значит, что на её звонки он реагирует, или звонит ей первым и сообщает, где он и что с ним. Вывод: причина слишком нестандартная, чтобы даже близких друзей в ней посвящать. А зайти к нему всё равно надо. А сейчас – надо спать. Скоро утро, и встать надо не больше, чем в десять. Спать… Чашка с недопитым кофе пусть остаётся на столе. Завернуться в одеяло, включить магнитофон и под голос Дмитрия Ревякина спокойно заснуть. Спать…

* * *

Подъём. Душ. Завтрак. Записка маме (чтобы не ломала голову, куда делась дочь с утра пораньше). Дэни оделась теплее – всё-таки начало ноября на дворе – и уже в одиннадцать утра выскользнула из дома, абсолютно не имея понятия, когда она туда вернётся. Несколько часов она провела в читальном зале библиотеки, решив просмотреть несколько рекомендованных преподавателями книг по истории России XIX века, а заодно и подготовиться, наконец, к практическим занятиям: средневековая Франция, до боли надоевшая педагогика. Когда всё было сделано, в магазинах как раз закончился обеденный перерыв, и Дэни устроила себе «прогулку по музеям», выбирая подарки к ближайшим дням рождения и в результате забив себе мелочами весь рюкзак: бритва – отцу, «Записки террориста» Савинкова – Лёве, фотоальбом – двоюродной сестре, «Воспоминания» Махно – себе, любимой… Потом состоялся марш-бросок по городу, просто так, без всякой цели, в честь ещё не самой холодной погоды; встретив в переходе нескольких знакомых, Дэни застряла с ними на часок, спела несколько песен, отказалась от выпивки и пошла дальше. Так, к половине восьмого вечера она добралась, наконец, до дома Лёвы (жил он в прямом смысле у чёрта на рогах, на самом краю города, через дорогу там начинался лес). А после того, как был обруган неработающий лифт, пришлось подниматься пешком на одиннадцатый этаж. Вот и проявляй после этого воистину наказуемую инициативу.

Звонок звонил, словно в пустоту. Никто не реагировал, никто не открывал. Позвонив так пять раз, Дэни плюнула и уже повернулась, чтобы уйти, как вдруг за дверью послышался шорох. Для подтверждения Дэни ещё раз нажала на кнопку звонка. Замок щёлкнул, дверь открылась, Лёва высунул лохматую голову и, вздохнув с облегчением, бросил:

– Подожди меня тут, я сейчас выйду.

– Конспиратор чёртов, – пробормотала Дэни и села прямо на ступеньки. – И что у него там за винтоварня, если даже внутрь не пускает?

Через две минуты, в тёплом свитере, кроссовках и с пачкой сигарет в руке Лёва вышел и тяжело плюхнулся рядом с Дэни на ступеньки:

– Вот теперь здравствуй.

– Очень приятно, – не спрашивая разрешения, Дэни вытащила у него из пачки сигарету, прикурила, подала ему спички. – Я ни о чём не спрашиваю, тайны оставляй при себе, если хочешь, но ведь можно же было позвонить и сказать, что с тобой всё в порядке?

– Извини, – смущённо пробормотал Лёва, – я дурак. Просто забыл обо всём на свете.

– Понимаю. Ты ничего мне не расскажешь?

– Почему же? Расскажу. И покажу. Сейчас докурим и пойдём в квартиру.

«Вот вам и кактус-пейот под хвост антилопе». Дэни опустилась в кресло. Попытка сохранить спокойное выражение лица успехом не увенчалась.

– Ты меня помнишь? Я Надя, Слоник.

Дэни помнила Надю-Слоника. Два с половиной года назад к ним прибилась эта компания из пяти человек; правда, запомнились только эта Надя и Заяц (имя его так и осталось неизвестным) – школьники-восьмиклассники, выглядевшие старше всех. Они тусовались здесь всё лето, то самое «последнее» лето, весёлые времена, природа, вино и пиво реками, песни до срыва глотки, трава и табак, разгар и агония их с Лёвой первой любви. И вот теперь, почти два с половиной года спустя, та самая Надя-Слоник сидела напротив Дэни, у Лёвы в комнате, на стуле. Совершенно не изменившаяся, такая же большая, только волосы – тогда они были тёмно-русыми – теперь стали ярко-рыжими, и это очень Наде шло. То же лицо; может, черты стали чуть острее. Синие джинсы, синий тёплый свитер, в одном ухе три булавки, в другом – пять серёжек, на лбу, ближе к волосам, маленький белый шрам, бледное лицо с беззащитным выражением ярко-зелёных глаз… Ангелочек ростом метр восемьдесят. Кто бы сейчас поверил, что в тринадцать лет этот ангелочек автостопом прокатился несколько тысяч километров по просторам родной страны, провёл лето с ними, и благополучно вернулся домой? Кто бы поверил, что этого ангелочка изнасиловали на пьяном флэту, а он даже не разуверился в людях, хоть и извлёк горький урок из этого кошмара? Кто бы сказал, что два месяца назад этот ангелочек сбежал из дома и снова добрался сюда, причём на этот раз практически в одиночку, если не считать полусумасшедшей подруги? У многих от таких историй обычно шевелятся волосы на голове. А Дэни спокойно слушала. А Надя говорила, словно о чём-то обыденном: