Чирик
В первых числах февраля его вызвал к себе замполит роты старший лейтенант Карлсов и предложил интересную работу.
– Вижу, Исломов, ты парень старательный, – сказал Карлсов без лишних предисловий. – Есть для тебя дело. Справишься – получишь поощрение. Не справишься – херово будет!
Хусейн уже хорошо знал русский язык, и что такое «херово» представлял. Разумеется, он согласился. Работа была нехитрая: слушать, что говорят сослуживцы о командирах и сообщать об этом замполиту.
– Учти, Хусейн, – доверительно говорил замполит, – ты не один такой у меня. Есть еще козлята… Так что, если чего захочешь скрыть – гляди! Сразу на «губу»! А там, брат, разговор короткий: за узду – и в стойло! И по-хрюкалке, по-хрюкалке!
Замполит по образованию был ветеринаром, в армию был призван год назад, в армейской среде освоился быстро, но профессиональную терминологию не забыл. Завести стукача его побудило болезненное самолюбие. Дело в том, что он был лыс, и знал, что сие печальное обстоятельство служит для воинов поводом к грубым насмешкам. Уже не раз и не два он видел на стенах штабного вагончика черную круглую угольную баранью харю с глумливой подписью «лысый». И не раз слышал в строю, или когда проводил политзанятие это же гнуснейшее словцо, но никак не мог застигнуть ни одного негодяя.
Исломов серьезно воспринял ответственное поручение, и добросовестно пытался доводить до Карлсова, кто, что и как сказал. Правда, этому чудовищно мешал его малый словарный запас и отвратительная память, а впрямую поставить задачу замполит стеснялся. Так шло время, пока не наступил период всенародных выборов в Верховный Совет. Вот тут-то и засияла звезда Хусейна! Накануне выборов Карлсов вместе с Забулдаевым допоздна засиделись в канцелярии, планируя, как на высоком уровне провести голосование.
– Слушай, Иван, – говорил осоловевший прапорщик, – нам надо первыми проголосовать и доложить в политотдел. Понимаешь? Первыми…
– Как не понять! – тыкал вилкой в жареное мясо (накануне выдали паек) Карлсов. – Постараемся. В пять тридцать поднимем, в шесть проголосуем.
– Ха, какой ты шустрый! Как вша на гребешке! Как же мы их поднимем в полшестого? По уставу не положено! А вдруг Пучилову стуканут? А?
– Чего ж тогда делать? – Карлсов налил еще спирта.
– Вот именно? Думай, комиссар, думай! – прапорщик, шатаясь, заходил по комнатке. – Поднять должны в шесть, но ведь тогда не успеем… Даже если сразу к урнам гнать… Они ж, падлы, сонные…
Карлсов хряпнул сто грамм, закусил огурцом и подпер голову волосатой ладонью. Верно, сонные они, и нерасторопные, как неживые… Будут тащиться к урнам, как черепахи… Черепахи… Тут вспомнилась ему вдруг по неизвестной причине картинка из старого школьного учебника. В каких глубинах памяти она хранилась, неизвестно, но всплыла оттуда, как аэростат в грозовое небо, и вынесла с собой вместе совершенно революционную идею. А был на картинке изображен древнегреческий голый бегущий мужчина в гребнистом шлеме, догоняющий черепаху…
Ровно в шесть утра дневальный по роте рядовой Валиахметов пронзительно возопил:
– Рота, подъем!
Тотчас же Забулдаев с Карлсовым, а также командиры первого и второго взводов прапорщики Шиш и Кренадзе усилили своими глотками данный призыв, и, не ограничиваясь этим, ринулись колотить по спинкам кроватей металлическими трубами, а также сбрасывать с солдат одеяла. В одну минуту перепуганная насмерть рота выстроилась повзводно в три колонны, и Карлсов взял слово.
– Солдаты, – кинул он прочувствованно. – Все мы знаем, какой сегодня день. Все мы, как один, готовы отдать свои голоса за кандидатов нерушимого блока коммунистов и беспартийных. Сейчас мы сделаем это быстро и организованно…кстати, хочу подчеркнуть, все делается строго в рамках устава – подъем ровно в шесть ноль ноль. Командиры взводов – раздать бюллетени!
Замполит отступил в сторону, и воины обратили внимание на три ящика, стоящих перед ними в некотором отдалении.
– Перед вами – урны для голосования, – вступил Забулдаев. – Задача проста – проголосовать первыми. Взвод, который закончит эстафету последним – сегодня ночью будет чистить снег на плацу. Ясно?
– Так точно!!!
– Внимание… Марш!
Стоящие первыми сержанты пулей рванули к ящикам, как эстафетные палочки вытянув перед собой бюллетени. В мгновение ока они добежали до ящиков, проголосовали и кинулись назад. Добежав до следующего волеизьявляющегося, сержанты хлопали его по плечу, после чего тот также устремлялся к заветным урнам. Атмосфера в палатке моментально накалилась – куда девались сон и апатия?
– Ткач, жми!
– Худойназар… Худойназар…
– Аллах акбар!!!
– …твою мать!..
Суетливо толкаясь, с вылезающими из орбит глазами, неслись к ящикам бывший хулиган Пичугин, учитель физкультуры Петя Сасин, бухгалтер Назаров, браконьер Кондаков, убийца Никифоров, дебил Шариков…
Несчастный Шариков, то ли от усердия, то ли от волнения прикусивший язык, не добежав метра до заветного ящика, зацепился валенком за валенок и рухнул под душераздирающие крики своего взводного прапорщика Шиша. К этому времени уже стало ясно, что его взвод выходит на первое место…
– Убью, гнида! – заревел Шиш, схватив табуретку, и попытался швырнуть ее в Шарикова.
Побелевший придурок с непостижимой скоростью вскочил на ноги, волчьим броском дотянулся до щели в ящике и толкнул в нее бюллетень с такой силой, что всем стало не по себе. А Шариков уже летел назад, показывая скорость, которая не снилась даже знаменитому Валерию Борзову.
Через две минуты Карлсов звонил в политотдел:
– …товарищ подполковник… так точно, Карлсов… так точно, уже проголосовали…все, как один…так точно…есть! Служу Советскому Союзу!
В этот же день Хусейн установил, наконец, кто ругается на замполита словами «лысый баран». Им оказался известный баламут и хам рядовой Стульчак из занявшего последнее место взвода старшего сержанта Курощупова.
– Это все он, лысая гнида придумал! – распалялся в палатке после ужина Стульчак. – Знал, что у нас во взводе у всех грибок, вот и подстроил, паскудник! У-у-у, баран лысый!
И уже утром Хусейн получил вознаграждение – стал истопником у офицеров-двухгодичников. Жизнь победила! Теперь у него была только одна проблема – дрова. К сожалению, топор из роты взять не дали, а другого инструмента не было. Приходилось идти на хитрости, уворовывать дрова у других истопников, что было сопряжено с определенным риском. Несколько раз Хусейна ловили и били, но он был уже достаточно опытен, и знал, как вести себя в подобных ситуациях. С дровами дело постепенно наладилось. Конечно, некоторый риск представляли еще патрули, но они были опасны днем, а днем Хусейн запирался в ЦУБе и не высовывал носа. Он разводил пожарче огонь в топке, устраивался калачиком в прихожей на телогрейке, и засыпал, погружаясь в воспоминания и мечты о возвращении домой. Еще была одна опасность – сгореть заживо. Такое случалось с некоторыми истопниками, а также и жильцами их ЦУБов, когда во-время сна вдруг нечаянно открывалась дверца топки и из нее вываливался уголек. Чертовы ЦУБы, сделанные достаточно комфортно, чтобы в них жить, были на редкость горючи, поскольку основным материалом внутри была пластмасса. При возгорании, чтобы выскочить из спального помещения, жильцам требовалось миновать узкие двери на кухоньку, потом такие же – в прихожую, где уже бушевало пламя, и только затем они оказывались на улице. Увы, не всем удавалось проделать этот рискованный маневр.
Впрочем, беды пока обходили Хусейна стороной. Более того, ему даже посчастливилось познакомиться с женщиной, той самой, к которой он теперь и направлял свои дырявые валенки.
Подойдя к вагончику Прохвальчук, он легонько постучал в окошко.
– Кто?
– Это Хусейн! – тонко ответил Хусейн.
Он стеснялся. Стеснялся того, что приходится будить в столь ранний час инженершу по охране труда. Стеснялся, что надо покупать у нее бутылку. И очень стеснялся того, что у него с ней… того…
– Чего так рано? – голос был еще сонный.
– Не терпится?
– Бутилка нужна! Глизов просит бутилка!
– Ну, заходи, я сейчас… Побудешь?
Хусейн покраснел:
– Время нет, Светлана Александровна. Глизов бутилка надо!
– Ну, давай деньги…
Тут Чирика извлекли на мороз, однако не успел он прочувствовать холод, как оказался в теплой руке, которая заботливо внесла его в душистое помещение.
Глава 4,
в которой Чирик попадает в заботливые женские руки истановится свидетелем начала антиалкогольной кампании
Передав мелкорослому азиату бутылку «Негро», Прохвальчук закрыла дверь, подкинула пару полен в топку котла и вернулась досматривать захватывающий сон о своей встрече с артистом Михаилом Боярским. Она положила Чирика на туалетный столик, художественно выполненный из ящика для ликеро-водочных изделей, забралась под три одеяла и закрыла глаза. Но вместо усатого мушкетера Михаила перед ней возникла блинообразная физиономия Хусейна. Прохвальчук заворочалась, пытаясь прогнать неприглядное видение, но поняла, что все это бесполезно, что сон – чудный сон, унесший ее от ненавистной армейской жизни! – уже не вернется, что надо вставать и готовиться к очередному нелегкому дню.
Скотина, подумала она кратко об истопнике. Хусейн был ее болью и проклятием. Действительно, могла ли она в молодые годы даже в мыслях допустить, что в сорок лет придется вступать в интимные отношения с неграмотным плюгавым азиатом, к тому же совершенным дилетантом в столь важной сфере?! Да еще трусливым, как тысяча полевых мышей! Светлана Александровна выбралась из под одеял и стала готовить ежедневную утреннюю питательную маску. В соответствии с рекомендациями любимого журнала «Здоровье», она использовала только натуральные продукты, с которыми в этой сибирской глуши была напряженка, особенно зимой. Почти все деньги, которые она зарабатывала, шли на поддержание ее внешности, но, поскольку продукты были дороги, приходилось также приторговывать спиртным, а поэтому ее вагончик являл собой для постороннего человека как бы филиал продуктового магазина. Древний одежный шкаф с осыпавшимся лаком, страшный, как некачественно сделанный гроб на троих, был заполнен бутылками: ромом «Негро», «Питьевым спиртом», портвейном «Порто», болгарскими и венгерскими сухими винами, несколькими сортами водки, а также особенно актуальной среди прапорщиков разновидностью вина «Волжское». Исполинский сундук, купленный у кепкинской долгожительницы Марфы Крупской, занимавший ровно четверть жилого пространства, содержал в своих недрах продукты домашнего консервирования – огурцы, помидоры, варенья и компоты. На стенах висели связки сушеных трав и грибов. Под кроватью, в лежащем на боку холодильнике «Наст» (проклятый недостаток места!) хранились молочнокислые составляющие: сметана, творог, масло, молоко и прочее, что удавалось приобрести у таежных аборигенов.
Светлана Александровна взяла эмалированный таз, налила в него растопленную снеговую воду, и затем, подобно средневековому алхимику приступила к священнодействию: смешиванию ингридиентов. Через полчаса бурая клейкая масса, издающая невообразимо чудовищную молочно-яично-огуречно-помидорно-редько-чесночно-спиртовую вонь была готова, и с благоговейным трепетом перенесена на веснушчатое лицо перезрелой матроны. После часового бдения, в результате которого кожу словно натянули на турецкий барабан, Прохвальчук содрала с себя использованные продукты, сожалея, что в таком виде они не пригодны к питанию, и ополоснулась опять же снеговой водой. Далее она принялась за массаж лица, столь интенсивный, что посторонний принял бы его за попытку извращенного самоубийства. Пора была начинать насыщение организма. Измотанная произведенными действиями, Светлана Александровна со вздохом приступила к завтраку, силясь растянуть его как можно дольше. Впрочем, сделать это было не просто, так как она, в соответствии с рекомендациями журнала «Работница», находилась на диете. В данный момент ее завтрак состоял из стакана кипяченой воды и двух сырых яиц. Прохвальчук чайной ложечкой аккуратно черпала в скорлупе содержимое, медленно, с чувством пережевывала его, и размышляла, когда же наконец, черт побери, она начнет сбрасывать вес?! И вообще, до каких пор она должна подвергать себя страданиям из-за сволочей мужиков, если ни один, даже самый захудалый прапорюга не уделяет ей абсолютно никакого внимания! Не принимать же всерьез за мужика этого придурка-истопника!.. А Глызов-то хорошь – опять хлещет…
Она взглянула на принесенную солдатиком десятку. Новенькая купюра неожиданно вызвала в ее сердце прилив нежности.
– Ишь ты, какая гладкая! – похвалила ее Прохвальчук, и в этот момент внезапно поняла, что хватит, хватит стараться для этих скотов… один черт, не ценят… хватит разбазаривать продукты и тратить на них огромные сотни… Пора выбираться из тайги в город! В городе мужиков хватает, как только раньше ей, дуре, в голову не приходило? Проработать до отпуска – он, кстати, через три месяца – поднакопить деньжонок, да и уволиться к черрррртовой матери! Не судьба, видно, подцепить мужа военного… ох, не судьба…
Осознав простую эту мысль, Прохвальчук решила не медлить с ее воплощением, а посему высыпала из жестяной банки лавровые листы и сунула вместо них туда Чирика. Копить, так копить!
Крышка задвинулась над Чириком, как гробовая, и на несколько недель он оказался в заточении. Иногда банка открывалась и сверху падали новые купюры. Реже открытие сопровождалось изъятием тех, кто был наверху. Червонец лежал на самом донышке, и жил спокойной растительной жизнью. Он познакомился с соседями – а это тоже были десятки, только более раннего выпуска, больше повидавшие в жизни, более опытные и потертые. От них он узнал о многих вещах, о которых даже не подозревал, например, о кастовых различиях – о том, что червонцы – народ солидный, а всякие пятерки-трешки, так себе, голь перекатная… Есть также рубли – мелюзга, с которой никто из уважающих себя общаться не станет… а есть еще презреннее публика – монеты, но это-такое быдло, о котором и говорить не стоит! Но и над ними, над червонцами есть начальники – четвертные, полтинники и самые-самые тузы-стольники. Увидишь стольника – уступи дорогу, напутствовали Чирика друзья. Еще узнал он, что живут деньги не вечно, что по старости они ветшают, рвутся, покрываются пятнами, истираются, и неизбежно, рано или поздно всех ждет смерть. Правда, что такое смерть никто из купюр не знал, поскольку никто ее не испытал, и тут их мнения делились… Одни говорили, что смерть – это полный конец, страшный, после которого нет ничего. Другие уверяли, что смерть – понятие относительное, это только прекращение физического существования, а есть, мол, у каждой купюры ее Душа – Стоимость, которая после смерти отделяется от бумажной оболочки и попадает, в зависимости от того, как купюра себя вела в жизни, то ли в место блаженства, где правит Великий Бог Мамон, и где слух ласкает непрерывный звон печатного станка, либо, если купюра вела себя в жизни недостойно своего достоинства, попадает в мрачное место, где ее Стоимость жарят на медленном огне духи зла. Были и такие червонцы, которые уверяли, что смерти как таковой нет, а есть одно сплошное перерождение, непрерывное движение Стоимости, и каждое физическое прекращение знаменует собой новое рождение на Монетном Дворе, но в уже иной Сущности, и, например, любой червонец в новой жизни может стать четвертным, а может опуститься до пятерки, и все в зависимости от того, как вел себя в нынешней жизни. Сообщили также Чирику, что есть еще какие-то Ценные Бумаги – но твари эти коварны, они и не деньги, а так, не-разбери-поймешь, одним словом, неполноценные, хотя и полны амбиций… Говорили также про иностранцев – долларов и фунтов стервлигов, но, поскольку их никто не видел, Чирик не понял, как с ними себя вести… Однажды братию разбудило энергичное потряхивание, после чего крышка отворилась и банка была опрокинута на стол. Лежа на самом верху кучи, Чирик увидел в ярком свете дня над собой физиономию той тетки, что приняла его из пропахших дымом солдатских рук…
Прошло уже больше месяца, как Прохвальчук приняла решение об увольнении из Вооруженных Сил. Уже несколько раз она опускала в банку свои денежные поступления, и теперь, в преддверии праздника Первого мая, решила полюбоваться на них, и заодно пересчитать. Надо отметить, что за истекший период в ее нелегкой жизни незамужней женщины ничего не изменилось.
Точнее, почти не изменилось. Ввиду знаменитого Постановления «О мерах по преодолению пьянства и алкоголизма» резко вырос спрос на ее спиртные запасы. Это позволило Прохвальчук значительно улучшить свое финансовое положение. Но что для женщины деньги, если она лишена того, что ей положено самой природой – мужской ласки! А ведь именно за ней, распроклятой, всю жизнь тянулась Прохвальчук! Но мерзкая внешность жирной макаки, подаренная ей при рождении мамашей, пресекала на корню все пытки контакта с противоположным полом. В школе она пыталась компенсировать недостатки внешности хохмачеством и клоунадой. Смех одноклассников ей вызвать удавалось, но ни один из них, даже полиомелитчик Манько не приглашал ее на танцах, и не старался дернуть за специально подставляемую косу. На улице при виде ее молодые люди с отвращением отводили взгляд в сторону, а пожилые мужчины ускоряли шаг. Несчастного учителя пения примерного семьянина Филова сексуальные домогательства юной Светланы вынудили уволиться из школы.
После школы Прохвальчук недолго раздумывала, куда направить свои необъятные бедра. Она выбрала строительный институт, автодорожный факультет, г де мужиков было – как собак, вернее, кобелей нерезаных. Но странная штука – они норовили гульнуть на стороне, отыскать бабенку где-нибудь на архитектурном, или, на худой конец, технологическом факультетах, а то и вообще – в педагогическом институте… Сверстники не видели ее в упор, рабфаковцы почти все уже были женаты. Оставался преподавательский состав, но у проклятого состава был слишком хороший выбор и без Прохвальчук! Не помогало и то, что пытаясь навязать свое общество, она умышленно проваливала экзамены, чтобы прийти во второй, в третий раз… Грозный доцент Мочалов, преподаватель теоретической механики, перед которым трепетали все студенты строительного института, поставил ей с первого раза «отлично», после чего его прямо из аудитории увезли в неотложку. Старший ассистент кафедры электротехники Бабаян поставил всего лишь «хорошо», но при этом добавил с характерным акцентом: «Чтоби большэ Вас не видэл!» Ветеран трех войн преподаватель научного коммунизма Хахновский, переживший два расстрела – врангелевский и ежовский – предпочел сказаться больным, но не явился на экзамен, а прислал вместо себя ассистентку Картавую… Так оказался потерян еще один шанс. Благодаря отличному диплому ее распределили в престижный проектный институт, подавляющее большинство которого составляли женщины. Прохвальчук поняла, что если не принять кардинальные меры, ей так и не улыбнется ни один мужчина. И она пошла в военкомат.
– Хотите служить Родине? – переспросил дрожащим голосом усатый капитан. – Такие товарищи нам нужны. Вот только хороших вакансий нет…
– Мне все равно, товарищ подполковник! – жеманно ответила Прохвальчук, после чего зардевшийся военкоматовец в пять минут оформил ей назначение в город Жангиз-Тобе в одну из многочисленных военно-строительных частей на должность инженера по технике безопасности.
Прохвальчук оказалась в окружении огромного количества мужчин. Причем, не просто мужчин, а мужчин военных, то есть готовых на все. Она прибыла в Жангиз-Тобе во всеоружии, привезя с собой кипы журналов «Здоровье, «Работница», «Крестьянка», массу вырезок из других изданий с рецептами и советами, долженствующими превратить ее в королеву красоты и конечном счете – в генеральшу. Однако ни неустанное каждодневное наложение масок и кремов, ни непрерывные голодания и диеты, ни ежевечерние походы в гарнизонный клуб на танцы не продвигали Светлану Александровну Прохвальчук к желанной цели. Год шел за годом, менялись вокруг офицеры, превращаясь из лейтенантов в майоров, а она по-прежнему оставалась в одиночестве… А потом случился переезд на новое место службы, и у нее окончательно пропал вкус к жизни. Проживая в вагончике, она по инерции еще принимала маски, но с каждым днем росло чувство, что надо бежать назад, в город. И тут подвернулся Хусейн! К этому времени Прохвальчук дошла уже до стадии полного сексуального истощения. Ее совершенно не заботило, что во вверенной части идут массовые нарушения техники безопасности, что монтажники работают без допусков и монтажных поясов, а сварщики разжигают костры около баллонов с кислородом. Ей было наплевать на отсутствие проектов и на начальника производственно-технического отдела капитана Кишкова, который взялся учить солдат, как нужно рубить сучья на дереве и разрубил себе ногу (Кишков был женат), ей было начхать на то, что японский бульдозер «Комацу», валя лес, завалил также прорабку вместе с прорабом Зобковым… Ей было, в конце-концов наплевавать, что где-то в кировской области от должности первого секретаря освобожден товарищ И.П.Беспалов и на его место назначен В.В.Бакатин. Но когда вертлявый азиат, присланный Глызовым за бутылкой, предложил ей изготовить за десять рублей из водочного ящика туалетный столик, она почувствовала – вот оно! Было ясно, что мальчишке просто нужны деньги, но… Но в том то и заключается искусство быть женщиной, чтобы направить мужчину на путь истинный! В конце концов, надо же когда-то начинать!
…Их любовь была унылой, как песня нищего. Трижды в неделю, крадучась и трясясь от страха, мальчишка пробирался к ней в вагончик, где она немедленно набрасывалась на него, словно крыловский волк на ягненка. Она гасила свет, чтобы не видеть испуганных раскосых глаз и валила беднягу на пол, трепеща от диковинной смеси удовольствия и омерзения. Потом, когда тот уползал, держа в руке несколько поленьев – гонорар за выполненную работу, Прохвальчук залезала под три одеяла и предавалась мечтам о Большой, Светлой и Настоящей любви, которая непременно к ней придет. Словом, паскудство было полнейшее!
… Прохвальчук разложила купюры по ранжиру и принялась созерцать денежную массу. Сумма составила четыреста двадцать с хвостиком, и это придало ей настроения. Еще не все в жизни потеряно! Через два месяца, спасибо родной партии, она на своих винных запасах доведет сумму до тысячи, да еще продаст барахла на тысячу – с этими деньгами можно и назад, к маме с папой, которые все ждут ее домой с мужем. Был у нее и еще один повод для радости – сегодня прапорщик Генералов из соседней части попросил у нее взаймы до получки десятку, и она пригласила его к себе – деньги мол, все дома…
А десятку ему надо бы дать получше – пусть знает, что ей ничего не жалко! Прохвальчук прошлась потными руками по пачке червонцев и остановилась на Чирике. Этот подойдет.
… Генералов пришел не один. Вместе с ним притащился его сосед по барачной комнате лейтенант Кусичев, видно, также решивший на халяву урвать денег. Еще за окном Прохвальчук услыхала пьяный хохот Генералова и кусичевский привизгивающий голосок:
– Кишка как даст по ноге… Я, говорит, такую лесину завалил…
– Ха-ха-ха!
– …счас покажу, как сучья рубить…
– Гы-гы-гы!
– …как звезданет по ноге…
– Хотел по ели – а попал по дубу!!!
– Га-а-га!
Раздались удары в дверь. Приперся! Да не один… идиот! Прохвальчук стали душить слезы. Так ждала, так ждала…
– Может, ее нет? – привизгнул Кусичев.
– Да ну… Спит поди…
Снова послышались удары, и голос Генералова озабоченно произнес:
– А кстати, канализация-то… того, поплыла… В смысле трубы.
– Знаю. Мы ж ее клали зимой в мерзлый грунт, а теперь он подтаял, вот трубы и заиграли…хи-хи…
– То-то Пучилов бесится!
– Хи-хи-хи!
– Слышь, Светик, это я… Генералов… открывай!
Прохвальчук шмыгнула носом и утерла глаза. А чего от них еще ждать? Все мужики – сволочи и алкаши! Она открыла дверь и сунула в утиный нос Чирика:
– На, подавись!
– Ты чего?… – удивился прапорщик.
– Того! Больше не дам – нету!
И захлопнула дверь.
Глава 5,
в которой Чирик переезжает в Краснохренск
Дверь перед Генераловым захлопнулась, едва не задев его утиный нос. Недоуменно сунув Чирика в карман шинели, прапорщик пробормотал:
– Совсем сдурела, проститутка! Чего злится? Сама же сказала, приходи, дам…
– Так это – смотря чего! – хихикнул прохвост Кусичев.
– Денег, дурень!
– Это ты так думаешь…
– А пошел ты! – миролюбиво отозвался Генералов и друзья, обнявшись, побрели в барак.
У них было много дел в связи с надвигающимся праздником. Во-первых – выпить. Во-вторых – закусить. В-третьих – пойти в Кепкино на танцы. В четвертых, и это – самое главное, не попасться на глаза начальника штаба майора Клюзнера, которорый пребывал в уверенности, что Генералов лежит с сорока градусами (липовую справку за пузырь «Арпачая» сварганил начальник медсанчасти двухгодичник Афанасов).