Кольцо Фрейи

Все бы ничего… Они могли бы мирно отпраздновать йоль и разойтись. Вспоминая об этом, Гуннхильд то смеялась, то вздыхала. Во время пира, когда все уже были пьяны, люди Олава и люди Кнута затеяли возню, кто-то кого-то хотел облить пивом, а попал на Олава. Олав, человек вообще-то не злой, вдруг решил, что это сделано нарочно с целью опорочить его честь. Как говорится, пьяный не знает, что делает, поэтому не стоило спрашивать, зачем он схватил со стола деревянный ковш с птицей на ручке и метнул в голову Кнуту, сыну Горма.

Ковш треснул, и началась общая драка. Слава асам, мечи были под замком, и в ход пошли кулаки, посуда, разная домашняя утварь. Прибежал сам хозяин, Ивар Безумный, размахивая скамьей и крича: «Всех убью за конунга!» Скамью у него отобрали, попутно пристукнув и его тоже. Гуннхильд обо всем этом рассказали Оттар Синий и Бьёрн Высокий, единственные люди из Хейдабьора, бывшие с Олавом в той злосчастной поездке. Привыкшие к тому, что с их конунгом вечно что-нибудь случается, они в это время пили пиво, любуясь дракой и обмениваясь соображениями:

– Ну, что, Бьёрн-хёвдинг, поучаствуем или еще по ковшичку?

– Конечно, еще по ковшичку, какой разговор!

Видя, что в воздухе замелькала скамейка, они решили наконец вмешаться.

Скамью отобрали, наиболее рьяных драчунов растащили. Через какое-то время все вновь собрались в гриде, кое-как приведенном в порядок, пострадавшие приложили по куску сырого мяса к своим синякам, и веселье продолжилось. Однако северяне затаили обиду.

Когда через несколько дней протрезвевшая дружина Олава тронулась восвояси, на одной из равнин на нее внезапно напали. Поначалу решив сопротивляться, позже Олав все же был вынужден отступить. Но Кнут на этом не успокоился и пустился за ним. С этого дня удача отвернулась от Олава, похоже, окончательно. Надо думать, асам не понравилось, что он затеял драку на пиру в их честь. Поездка по стране превратилась в позорное бегство.

Никто из тех, к кому Олав обращался за поддержкой, ввязываться в ссору двух конунгов не пожелал. Хотя многие потом в этом раскаялись – Кнут со своей дружиной шел вдоль Ратного пути, сухопутной дороге, пересекавшей всю Ютландию с севера на юг, и грабил усадьбы.

С врагом на хвосте, будто заяц от собак, Олав спешно вернулся к фьорду Сле и стал собирать войско. Кое-кто из хёвдингов дал ему дружину, кто-то отказался, возмущаясь, что по собственной глупости Олав ввязался в ненужную войну. На спешно созванном тинге вик Хейдабьор отказался собирать ополчение, и Олаву пришлось принять бой прямо перед собственной усадьбой Слиасторп. Хорошо еще, его мать, королева Асфрид, успела уехать в Хейдабьор и увезти внучку, вдову-невестку, челядь, скотину и самое ценное из имущества. Со всем этим они расположились в усадьбе Торберна Сильного и стали ждать исхода боя.

Ничего хорошего они не дождались. Олав потерпел поражение и бежал всего на двух кораблях, с племянником и остатками разбитой дружины. Ветер в тот день был западный, и все думали, что направился он в Швецию, чтобы там просить помощи у своего дальнего родича, Бьёрна-конунга. А может, и в вендский Рёрик, где его племянница жила замужем за князем Мистивоем. Мать, невестка и единственная дочь Олава остались в Хейдабьоре, не зная, как и все его жители, что с ними будет дальше. Кнут, сын Горма, со своей дружиной занял брошенный Слиасторп и третий день жил там, собираясь отпраздновать День Фрейи – начало весны[2]. В Хейдабьоре не стихали споры, пойдет ли он после этого грабить вик или повернет назад на север, к себе домой. А хёвдинги совещались, как им обезопасить себя…

– И это должно случиться с нами накануне праздника Фрейи! – причитала еще вчера тетка Одиндис. – Хоть бы она сама сошла из своих небесных палат и уговорила Кнута не ходить сюда!

– Не стоит рассчитывать на ее помощь, – вздохнула старая королева Асфрид. – Это в прежние времена боги часто являлись людям и даже участвовали в сражениях. Но теперь им служат все хуже, почитают все меньше, и все больше людей предают их и поклоняются Кристусу. Неудивительно, что боги покинули нас и предоставили нам самим заботиться о себе. Я думаю, не поехать ли мне в Слиасторп и не поговорить ли с молодым Кнутом. В праздник пробуждения богини он не обидит старую женщину, тем более что мы в родстве…

– Было бы лучше, если бы к нему пришла сама Фрейя!

– Так она и придет! – Гуннхильд, осененная неожиданной мыслью, даже вскочила со скамьи. – Фрейя каждый год приходит в этот день. Так она может прийти в Слиасторп и выскажет Кнуту, сыну Горма, свою волю!

– С чего ты взяла? – Бабушка и тетка в изумлении воззрились на нее.

– Она тебе сама сказала? – невесело усмехнулась Одиндис.

– Не так, чтобы она мне сама сказала… а может, и сама! – От воодушевления Гуннхильд раскраснелась и говорила все увереннее. – Кто-то же внушил мне эту мысль, почему же не сама Фрейя? Я пойду за нее!

– Ты сошла с ума! – ахнула тетка. – Хочешь сама отдаться в руки Кнута?

– А может, и не так плохо придумано, – вдруг поддержала внучку королева Асфрид. – Идти все равно надо: если мы не пойдем навстречу Кнуту, он сам завтра-послезавтра явится сюда. А если мы решимся, то, может, и выиграем – боги любят смелых, тех, кто без страха идет навстречу судьбе! Конечно, лучше бы мне самой с ним повидаться, но Кнут совсем молод и охотнее побеседует с юной красоткой, чем с такой старухой, как я.

– Зато нам с тобой не пришлось бы опасаться за свою честь! – возразила Одиндис. – На нас с тобой молодой парень не польстится даже после месяца в море!

– В День Фрейи он не посмеет оскорбить ту, что говорит от имени богини! Разве наша девочка недостаточно хороша, чтобы Фрейя приняла ее облик?

– Фрейю мне не приходилось видеть, но для смертных наша Хильда достаточно хороша! – хмыкнула Одиндис. – Может, вы и правы: лучше пойти навстречу опасности и погибнуть с честью, чем трусливо дожидаться, пока тебя вытащат из дома, как лису из норы за хвост.

Одно обстоятельство внушало надежду: королева Тюра – жена Горма-конунга и мать Кнута – состояла в дальнем родстве с Асфрид, и та имела право попросить Тюру о помощи и отдаться под ее покровительство, пока их мужчины разберутся между собой. При удаче они могли бы обезопасить и себя, и вик. А медлить не следовало: ведь Кнут, сын Горма, привлеченный богатством торговых людей, и впрямь мог двинуть дружину на Хейдабьор.

* * *

Рыжие волосы Гуннхильд вымыли и тщательно расчесали, так что они пушистым облаком окружали голову и укутывали рослую фигуру ниже пояса. Тетка Одиндис достала из сундука франкское платье из миклагардского шелка, которое надевала двадцать пять лет назад на свою свадьбу – темно-красное, затканное желтыми птицами и вышитое золотой нитью. Дорогие украшения Асфрид и Гильды, покойной матери Гуннхильд, украсили ее грудь, запястья и пальцы. Самой тяжелой была золотая гривна из трех узорных обручей – была она так велика и драгоценна, что любой легко поверил бы, что это и есть Брисингамен, священное ожерелье Фрейи, дающее ей власть над жизнью и смертью. Даже сама Гуннхильд трепетала – а может, у нее просто дрожали ноги под тяжестью плотного шелка и груды золота.

– Очень похоже! – Расправив бусы на ее груди, бабушка Асфрид отошла на пару шагов. – Унн, посвети еще! Да не тычь в нее факелом, подпалишь волосы! Да, и правда, вылитая Фрейя! – с удовлетворением добавила она, будто сама не раз встречалась с Невестой Ванов. – Всякий смертный поверит. Пусть-ка эти христиане выставят против тебя такую же красотку! Не волнуйся, все будет хорошо. И… и это тоже возьми.

Асфрид потянула внучке небольшой мешочек. Багряный шелк с золотыми нитями ярко сверкнул в свете огня.

– О, ты думаешь, можно? – Гуннхильд, зная, что там внутри, даже попятилась.

– Стоит ли отдавать в руки северян сразу и нашу девушку, и наше главное сокровище! – заволновалась Одиндис.

– Я думаю, тебе лучше его взять. – Асфрид кивнула и осторожно развернула старинный златотканый шелк. – Надень под рукав, там не будет видно. Кольцо Фрейи убережет тебя от беды!

– Но если… – начала Одиндис.

– А если пропадет моя единственная внучка, зачем нам это кольцо? – с горечью перебила ее старая королева.

Среди багряной ткани блеснуло золото, заалели самоцветы, будто пылающие угли. Это было «кольцо клятв» – древнее сокровище, на котором давались обеты, которое конунги надевали на руку, когда приносили жертвы или разбирали судебные дела. Служить для этого может браслет, перстень, гривна, просто согнутый в кольцо железный прут. Но нигде и никогда не было кольца клятв дороже и прекраснее, чем то, которым владели ютландские Инглинги, потомки Годфреда Грозного и Олава Старого. Между двумя золотыми ободками располагался сложный сквозной узор в виде ветвей, листьев и цветов, сплетенный из золотой проволоки. В чашечки цветов были вставлены красные самоцветы; когда на них падал свет, в глубине каждого загоралась искра. Люди верили, что эта вещь была изготовлена подземными жителями-свартальвами, ибо руки простых смертных подобную красоту сотворить неспособны.

Кольцо Фрейи всегда хранилось у старшей женщины в роду потомков Годфреда Грозного, благодаря чему она носила титул Госпожа Кольца[3]. Сейчас это была старая королева Асфрид. Гуннхильд случалось прикасаться к нему всего раз в году – когда она надевала его в обрядах Дня Фрейи, и каждый раз ее при этом пробирала дрожь благоговения. Браслет был довольно легким – и в то же время Гуннхильд ясно чувствовала, как вместе с ним на нее нисходит особая сила. Так и сейчас: вдруг стало жарко, будто в жилы влился божественный огонь. Не отрываясь, она смотрела на переплетение ветвей и листьев из золотой проволоки, и ей вдруг показалось, что сама она – дерево в листьях и цветах, растущее корнями из нижнего мира, а кроной уходящее в бесконечную высь… Наверное, таким деревом чувствует себя весной сама Фрейя, несущая жизненную силу из божественных пределов каждой земной травинке.

Когда Гуннхильд вышла из женского покоя в грид, ждавшие там хёвдинги разразились восторженными восклицаниями. Янтарно-рыжие волосы конунговой дочери золотились в свете очага, на щеках от волнения горел яркий румянец. Богатый наряд ослеплял взор блеском и игрой ярких красок: белая сорочка, собранная в частые складки, багряное с золотом платье, голубой хенгерок с золотыми наплечными застежками, красный кафтан с отделкой из шелковых шнуров, ожерелья в пять рядов – бусины из золота и серебра, из разноцветного стекла, из хрусталя и сердолика, с золотыми подвесками.

– Пора! – решила королева Асфрид. – Унн, поди узнай, лошадь оседлали? Пусть подают к двери. Богута, давай плащ.

Рабыня-вендка кинулась к сундуку и притащила широкий плащ из синей фризской шерсти, подбитый щипаными бобровыми шкурками. По краям его блестела золоченая тесьма, и сама бабушка Асфрид принесла круглую застежку – размером с женскую ладонь, из чистого золота, с цветной эмалью и четырьмя гладко отшлифованными разноцветными камешками. Олав-конунг привез из набега на какой-то франкский монастырь несколько досок, служивших прежде обложками богослужебных книг. Книги данам были без надобности, а из украшений, содранных с обложек, конунгов домашний кузнец, тоже венд, изготовил несколько подвесок к ожерельям и застежек для плащей.

Служанки помогли Гуннхильд сесть на лошадь, оправили плащ и волосы. И вот она выехала со двора в холодный туман зимнего вечера. Пошел снег – крупные влажные хлопья белыми звездами усеяли ее синий плащ и рыжие волосы. Если она теперь войдет в теплый дом и снег на ней растает, она будет вся мокрая. «Ну да ничего!» – Гуннхильд усмехнулась. По пути из небесных палат Асгарда к устью реки Сле богине пришлось одолеть долгий путь, ничего удивительного, если она немного промокла. А если спросят, почему она не приехала в повозке, запряженной кошками, она ответит, что кошки отказались везти по такой грязи!

Путь Гуннхильд лежал через хорошо знакомые места – наследственные владения ее семьи. Многие поколения сменились с тех пор, как возле озера в верховьях реки Сле, впадающей в Восточное море, образовался вик Хейдабьор. Его положение было чрезвычайно удобно для торговли, позволяя купцам двигаться по судоходной реке вместо того, чтобы в морских проливах Скаггерак и Каттегат подвергать свою жизнь и товары опасностям от морских бурь и разбойников-викингов. Через волок между реками Сле и Трене из Восточного моря можно было попасть в Северное. В удобной гавани постоянно теснилось множество кораблей из всех Северных стран, от вендов или франков. Вдоль ручья тянулись улицы, где жили ремесленники – резчики по кости и рогу, плавильщики железа из добываемой в Швеции болотной руды, стеклоделы, золотых и серебряных дел мастера, гончары, ткачи. Торговые люди в основном приезжали весной, из-за чего население вика летом было в два-три раза больше, чем зимой, и достигало нескольких тысяч человек! Но и зимой здесь жили даны, венды, саксы, фризы, иной раз и франки. Торговали всем: рабами, мехами, посудой, солью, вином, тканями, украшениями. По мере распространения Христовой веры, предписывающей посты, все увеличивалась торговля соленой и сушеной рыбой.

Каждый год Гуннхильд с нетерпением ждала Дня Фрейи – первого дня весны. В домах проводилась большая уборка: мели полы, чистили углы в жилых постройках и стойлах скота, заменяли подстилки, драили котлы, проверяли кладовки, чтобы избавиться от испорченных припасов. Пекли свежий хлеб, сбивали масло, чтобы принести его в жертву богине, свежим молоком обрызгивали дверные косяки, постели, стены дома.

Уже пять лет дочь Олава представляла Фрейю в обрядах этого дня – с тех пор как ее старшая двоюродная сестра Рагнейд, дочь Сигтрюгга и Одиндис, была выдана замуж за одного из вендских князей и с тех пор звалась княгиней Громославой. Красиво одетая, Гуннхильд выходила из дома, ведя за собой наилучшую в усадьбе корову и неся в другой руке котел. В сопровождении домочадцев и многочисленных гостей она обходила ближние угодья, а женщины пели славу Невесте Ванов. В доме для нее устраивали постель из соломы, покрытую отбеленным льняным полотном, сбрызнутую молоком, и сотни людей приходили поклониться юной богине на ее соломенно-молочном ложе, поднести ей подарки и получить благословение.

Но в этот раз ей предстояло отправиться в облике Фрейи в свой собственный дом, где расположился враг. Вот и родная усадьба – трудно было представить, что хозяева здесь теперь чужие люди! Вот ворота в бревенчатой ограде, вон темнеют крыши домов. Ворота стояли не запертыми – ведь челядь находилась с хозяйками в Хейдабьоре, а хирдманы Кнута не позаботились о чужом доме. Подобную беспечность на чужой враждебной земле Гуннхильд могла объяснить только волей помогающих ей богов. Соскочив с лошади, она сама привязала ее и направилась к двери хозяйского дома.

В это время дверь распахнулась и на пороге показался крупный мужчина с длинным хвостом плохо расчесанных рыжих волос и красным лицом. Почти столкнувшись с ней, полупьяный хирдман оторопел и с изумленным возгласом подался назад. Все получилось отлично: гости в доме обернулись на его голос и увидели, как здоровяк Рыжий Орм пятится, пошатываясь, будто его толкает невидимая сила, а вслед за ним входит рослая статная девушка в роскошной одежде. Тающие снежинки блестели на ее синем плаще и волосах, отчего она напоминала диковинный зимний цветок в каплях росы – не иначе, упавший из рук самой богини.

Еще кто-то крикнул, шум стал стихать, многие поднялись с мест. Гуннхильд прошла между подавшимися в стороны хирдманами. Кое-кто уже храпел на полу, но через пару тел она переступила, слегка приподняв подол одежды и даже не глядя под ноги.

С ясной улыбкой, как и полагается небожительнице, Гуннхильд окинула взглядом «теплый покой». До чего чужим показался ей родной дом! От прежнего остались только стены и резные столбы, подпиравшие кровлю, да еще камни очагов. Всю утварь, посуду, ковры, шкуры Асфрид увезла, оставив лишь старые, изрубленные и изломанные щиты на стенах: королева все мечтала выкинуть эту рухлядь, но Олав не позволял, видя в них приятное напоминание о прежних битвах и своей доблести. Теперь они исчезли, их место заняли щиты северян; чужие секиры, бродексы и копья были развешаны и прислонены к стенам. На широких спальных помостах вдоль стен грудами лежали шкуры и плащи. На столах стояла чужая походная посуда, над очагами висели чужие большие котлы, по углам были свалены мешки, свертки тканей, связки мехов.

За столами сидели десятки незнакомых людей, кто-то устроился на полу, кто-то уже спал за спинами сидящих на помостах. Однако Гуннхильд сразу угадала, кто здесь Кнут, сын Горма, хотя никогда его не видела. Кому же еще сидеть на почетном месте, которое обычно занимал ее отец?

Когда Гуннхильд его увидела, у нее екнуло сердце. Судя по разговорам о молодости Гормова сына, она ожидала увидеть парня лет пятнадцати-шестнадцати, которому нетрудно заморочить голову. Но Кнут оказался зрелым мужчиной лет двадцати шести или даже двадцати семи. Гуннхильд едва не оробела, но тут же взяла себя в руки. Зато он был весьма хорош собой: выше среднего роста, плечистый, с правильными чертами лица, с опрятно подстриженной светло-русой бородкой. Волосы его были чуть темнее и красиво вились. Даже при свете огня был заметен румянец на щеках, и весь вид Кнута источал здоровье и бодрость. Серо-голубые глаза смотрели на Гуннхильд с изумлением и восхищением.

Невольно она поискала на его лице след от удара ковшом: ей все казалось, что тот дикий случай на пиру выдумали пьяные хирдманы. Потом сообразила: ведь с йольских пиров прошло почти полтора месяца, синяк сошел.

Кнут, сын Горма, смотрел на нее не менее пристально: пытался понять, живая ли эта красавица, не мерещится ли ему спьяну. Да и откуда ей взяться в брошенной усадьбе? Словно сошла с неба! Рослая, с пышной высокой грудью, румяная от скачки по свежему воздуху, девушка источала свежесть и юную жизненную силу. Наряд ее, богатый и яркий, пристал бы королеве. Под взглядами стольких незнакомцев она ничуть не смутилась; лицо ее дышало приветливостью, нежностью и притом веселой отвагой. Первый луч весеннего солнца, пробившийся сквозь зимний снегопад – вот что она напоминала.

– Кто ты, девушка? – наконец обратился к ней Кнут. – Откуда ты пришла к нам, не из небесных ли палат? Как твое имя?

Гуннхильд улыбнулась. Она знала, конечно, что ее об этом спросят, и припасла подходящий ответ.

Людям я известна:Хлинн котлов железных,Ива льда ладони,Солнца вод береза.Есть еще прозванья:Норна ровной пряжи,Фрейя частых гребней –Так зовется гостья.

Она не сказала ничего особенного: всеми этими словами скальды обозначают женщин. Но все услышали имя богини Фрейи, и на лицах изумление сменилось восторженным благоговением. Все помнили, что сегодня праздник пробуждения Невесты Ванов, пили за нее и вдруг увидели перед собой ее саму!

– А кто ты такой, муж, ростом и статью превосходящий многих? – в свою очередь обратилась она к Кнуту. – Вижу я, что род твой непростой и многие люди, наверное, называют тебя своим господином.

Польщенный Кнут слегка приосанился и ущипнул бородку. Но и он, как всякий высокородный, был обучен искусству скальдов, по крайней мере, мог быстро сложить пару строф, к тому же сама гостья дала ему образец.

Людям всем я ведом, –

охотно ответил он, подтверждая ее слова.

Фрейр котлов сраженья,Льда руки дробитель,Солнца вод убийца.Есть еще прозванья:Ясень прялки Гёндуль,Видур гребня Хильды –Так зовется конунг.

– Вижу я, что умом ты не хуже, чем видом, – Гуннхильд снова улыбнулась. – Не кем иным ты не можешь быть, кроме как Кнутом, сыном Горма и Тюры.

– Ты права. А ты не можешь быть не кем иным, как Фрейей, Невестой Ванов.

– Ведь сегодня первый день весны. Вы призывали Фрейю и поднимали кубки в ее честь и в честь брата ее Фрейра – дивно ли, если она услышала и пришла разделить с вами радость этого дня?

– Тогда я прошу тебя сесть рядом со мной и разделить также угощение! – охотно предложил Кнут и указал ей место рядом с собой.

Изящно приподняв платье и дав ему краткий миг полюбоваться ее кожаным башмачком, Гуннхильд прошла ближе и села на скамью.

– Угощенье богине! – крикнул Кнут, махнув рукой своим людям. – Что разинули рты?

– Да уж мы сомневаемся, хороша ли эта еда для такой знатной гостьи? – пожал плечами один из его людей, Холдор, уже немолодой хёвдинг. – Ведь богиня привыкла у себя в небесных палатах питаться… – Он задумался, пытаясь вообразить небесные блюда. – Молоком и медом?

– Никогда не поверю, что у такого удачливого вождя не найдется молока и меда, – засмеялась Гуннхильд.

– Да уж… вроде что-то здесь такое было, – согласился Холдор и сделал знак дренгам. – Ну, чего расселись, как на свадьбе, пошарьте там в кладовых!

Посуду из усадьбы королева Асфрид увезла, и Кнуту приходилось пользоваться собственной, взятой в поход. Поэтому перед Гуннхильд очутилась обычная деревянная миска с щербатым краем, но она поблагодарила с улыбкой, точно это было дорогое блюдо из Грикланда, расписанное яркими красками. Но ела и пила она немного, лишь чтобы выразить благосклонность нынешним хозяевам. Ведь не годится богине, будто нищей бродяжке, набрасываться на еду за чужим столом. Кнут, не сводя глаз со своей соседки, предлагал то вина, то еще чего-нибудь из угощения.

– Ну, как там дела в небесных палатах? – расспрашивал Кнут.

Видно было, что он на самом деле не знает, как отнестись к этой девушке, считать ли ее богиней, норной, валькирией? Собственным пьяным видением?

– Все ли хорошо у Отца Богов? Может быть, ты принесла нам какое-нибудь его послание? Может быть, ты скажешь, велика ли будет моя удача в этом походе?

– Не могу тебя порадовать, Кнут-конунг. Чтобы стяжать славу в военном походе и порадовать своей доблестью Отца Ратей, нужна одна малость…

– Какая? – Кнут чуть ли не подпрыгивал на скамье от нетерпения, и Гуннхильд подумала, что душой он моложе своих лет. – Уж не думаешь ли ты, будто мне чего-то не хватает? У меня отличная дружина, посмотри-ка на них!

Он взмахнул рукой, и десятки людей на длинных скамьях, с напряженным любопытством следивших за этой беседой, ответили дружным ревом. Многие в воодушевлении вскочили с мест, стали бить по столу кулаками, чашами питейными рогами и рукоятями ножей.

– Кто еще смог бы пойти с малой дружиной во вражескую страну и захватить ее? Мы изгнали за море Олава Говоруна и теперь захватим Хейдабьор, если захотим!

– Да! Захватим! – закричали некоторые, доказывая, что опасения хёвдингов вика имели основания.

Но, как отметила Гуннхильд, кричали не все.

– Почему же ты думаешь, что нам не будет удачи? – допытывался Кнут.

– Потому, Кнут-конунг, что для удачи в военном походе нужно еще кое-что… – Гуннхильд взглянула на него с лукавой улыбкой. – Для этого нужен враг, о доблестный, но недогадливый муж! А если ты явишься на место сражения, но не застанешь там врага, доблесть твоя пропадет даром, а иные, пожалуй, скажут, что противник оставил вас в дураках! И я пришла, чтобы спасти тебя от этой неудачи, ибо такой, как ты, отважный и знатный воин, заслуживает лучшей участи, чем слава победителя трусливых рабов и беспомощных женщин!

Кнут несколько оторопел: раньше ему не приходило в голову взглянуть на дело с такой стороны.

– Но мы ведь разбили и изгнали его!

– Однако Олав ушел, сохранив свободу, оружие, стяг и часть дружины. Он еще может вернуться. Но чтобы захватить его владения, вам придется воевать с женщинами. А не боитесь ли вы, что люди скажут, будто вы, воюя с женщинами, и сами стали походить на женщин?

Это были довольно опасные слова – многие восприняли бы их как обиду, – но лицо и звонкий нежный голос Гуннхильд выражали такую искреннюю заботу о чести ее собеседника, что он никак не мог на нее обидеться.

– Я хотела предостеречь вас и потому решилась на этот долгий путь!

– Но… что же делать? – Кнут внимательно взглянул ей в лицо. Во всем облике этого уже зрелого и сильного мужчины тем не менее проглядывало добродушие и почти детская способность радоваться, и Гуннхильд поняла, почему он получил прозвище Радостный. – Никто ведь не знает, когда Олав теперь вернется, а сидеть здесь до лета я не хочу. Мой отец уже давно ждет меня дома… Ты можешь подсказать достойный выход?

– Нетрудно это сделать. Ведь, как мне известно, твоя мать, королева Тюра, состоит в родстве, хоть и дальнем, с королевой Асфрид, вдовой Кнута шведского, сына Олава Старого?

– Да, это так. Обе они ведут род от Сигфреда-конунга.

– А через него род их восходит к самому Годфреду Грозному, а родством с ним должен гордиться любой конунг! И его потомкам не годится ронять свою честь. Так не лучше ли тебе, раз уж мужчины пытались тебя перехитрить и улизнули от боя, предоставить решить это дело женщинам?

– Женщинам? – Кнут в изумлении поднял брови.

– Я прикажу королеве Асфрид поехать к твоей матери и просить ее о перемирии. Прислушаешься ли ты, а также твой отец, к словам королевы Тюры, знатной женщины, прославленной добротой и мудростью, если она посоветует вам дождаться возвращения Олава и лишь потом выйти на бой с мужчинами, как подобает мужчинам? Иначе никто, даже сам Один, не сможет предотвратить бесчестье. А за бесчестьем и беда тут как тут – ни в чем вам потом не будет удачи.