Друг и лейтенант Робина Гуда
Жители Руттерфорда торопливо пятились перед новыми непрошеными гостями, на которых было надето не меньше железа, чем на молчаливом цербере Катарины. Только всадник, казавшийся главным, был без шлема, его голову прикрывал лишь кольчужный капюшон поверх войлочной шапки, зато его руки и ноги защищали железные пластины, и металлические бляхи поблескивали на налобнике его коня. Его сотоварищи носили бригандины и шлемы, напоминающие медные миски.
Субъект в кольчужном капюшоне едва не наехал на скамью (люди, сидевшие на ней, в последний миг спаслись бегством) и лишь тогда соизволил натянуть увешанные бубенчиками поводья. Окинув взглядом крестьян, он заговорил громко, но – скучающим голосом, со странным гнусавым акцентом:
– Вице-граф[5] Ноттингема повелел довести до сведения сокменов и вилланов Руттерфорда решение Великого совета. Вам надлежит собрать сумму, равную одной четвертой части стоимости принадлежащей каждому из вас скотины, и птицы, и прочего добра, – он заговорил громче, чтобы перекрыть поднимающийся шум, – и вручить оную сумму мытарям графства не позднее Михайлова дня!
Шум стремительно нарастал, растерянность на лицах начала сменяться отчаянием. Требование, которое только что выложил гнусавый тип, явно выходило за рамки повседневных неприятностей. Я окончательно это понял, когда, подталкиваемый односельчанами, вперед вышел староста и склонился в глубоком поклоне. Староста старался говорить спокойно, но голос его заметно дрожал:
– Благородный Моллар, в этом году мы уже заплатили погайдовый сбор и отработали аверерт[6]. Мы сполна расплатились с мытарями шерифа. Господь свидетель, за нами не числится никаких недоимок…
– Что ты там бормочешь про аверерт, пес! – зарычал всадник, дернувшись в седле. – И какое мне дело до твоих вонючих недоимок? Ты что же, хочешь оспорить волю Великого совета, мразь?!
Староста быстро попятился. Небо из голубого уже сделалось темно-синим, вечерним, и из густой тени под майским деревом кто-то вдруг громко сокрушенно произнес:
– Не гневайтесь, благородный господин! Клянусь спасением души, мы снимем с себя последнюю тряпку, чтобы помочь обнищавшим членам Великого совета!
Я сразу узнал этот голос, и не только я.
Замешательство руттерфордцев заметно усилилось, а рупор воли Великого совета привстал на стременах и загремел:
– Сейчас тебе и впрямь понадобится спасение души, мерзавец, когда я вышибу ее из твоего тела! Ты дрожишь над своим жалким барахлом, предатель, когда наш всемилостивейший король Ричард томится в плену, ожидая выкупа?!
Ответ пришел вовсе не оттуда, куда всматривался всадник, стараясь разглядеть неведомого наглеца. Катарина Ли вдруг ожила, сбросила сокола на гриву своего коня и подала голос.
– А разве кто-нибудь тревожился о выкупе, который запросили за моего отца, Симон де Моллар? – взвизгнула она. – Разве Великий совет заботило, жив Ричард Ли или умер? И разве мытари графства помогали мне собрать четыре сотни золотых, которые потребовали за отца язычники?!
Симон де Моллар обернулся и посмотрел на девушку через плечо.
– А с каждого рыцарского лена, – раздельно, с нескрываемой издевкой, проговорил он, – к Михайлову дню надлежит уплатить в казну по двадцать шиллингов…
– ЧТО?!
Это взревел медведем спутник Катарины Ли – взревел так громко, что я невольно вздрогнул.
Развернув коня, Симон де Моллар порысил обратно по тропинке. Теперь он говорил на языке, которого я не знал, но который звучал для меня очень знакомо благодаря общению с Валькиной мамой. Это был французский, или, во всяком случае, предшественник современного французского. И де Моллар произносил на нем отнюдь не куртуазные комплименты – судя по выражению его лица и по хохоту следующих за ним всадников. Он изощрялся в остроумии до тех пор, пока не поравнялся с Катариной…
И тогда его речь прервал смачный звук удара.
Нет, дочь крестоносца не наградила своего обидчика пощечиной, как, наверное, полагалось бы сделать знатной даме, она со всей силы ударила рыцаря кулаком в лицо – так, как били в драке здешние крестьяне.
Голова Симона де Моллара откинулась назад, вместе с кровью он выплюнул слова, каких я еще не слышал ни от подвыпивших вилланов, ни от «волчьих голов» из Шервудского леса. Де Моллар протянул руку, чтобы схватить Катарину за плечо, но не успел прикоснуться к девушке, как за нее вступились оба ее защитника.
Сокол вонзил клюв в запястье нормана, а секунду спустя арбалетный болт воткнулся в плечо де Моллара, пробив кольчугу и едва не вышвырнув того из седла.
Катарина подхватила сокола на руку, другой рукой рванула поводья и галопом поскакала прочь; ее спутник следовал за ней в десяти шагах позади и чуть сбоку.
– Ты, ведьма!.. – прорычал де Моллар. – ОСТАНОВИТЬ ЕЕ!!!
Один из его воинов, у которого был арбалет, послушно вскинул оружие.
Но я стоял всего в трех шагах от арбалетчика, и мне хватило пары секунд, чтобы вырвать его ногу из стремени и толчком сбросить его с седла.
На третьей секунде я понял, что натворил.
Если у меня в голове еще оставался хмель, он полностью испарился, стоило ближайшему всаднику развернуть коня и выхватить меч из ножен. Пегий конь, лишившийся седока, шарахнулся вбок, прижав меня к дереву, не оставив мне места для маневра; я саданул чертову конягу по крупу, но воин уже заносил меч…
Не успею! Ни за что не успею вывернуться из-под удара, метровый клинок опустится прежде, чем…
Стрела вонзилась всаднику между глаз, качнув его назад и заставив выронить меч. Воин наверняка был уже мертвее мертвого, когда грохнулся о землю, угодив под копыта пегого жеребца.
Однако хозяин пегого успел вскочить и подобрать арбалет и теперь стоял, держа его у плеча. Он лихорадочно искал цель, но не успел пустить болт, как еще одна стрела свистнула в полумраке, войдя в его горло под ремешком шлема.
Я отпрыгнул от двух трупов, инстинктивно чувствуя, что это еще не конец.
У Симона де Моллара наверняка возникло то же самое ощущение. Он пришпорил коня и галопом поскакал по тропинке, торопясь укрыться в буковой роще. Он даже не позаботился бросить приказание последнему из своих людей – а тот оказался то ли не таким проворным, как командир, то ли не таким трусливым. Вместо того, чтобы удариться в бега, уцелевший воин, перегнувшись с седла, потянулся за арбалетом…
Теперь вокруг стояла полная тишина, и в этой тишине дважды тенькнула тетива.
Одна стрела швырнула храбреца на землю, вторая ударила в спину де Моллара. Норман покачнулся, почти упал на шею своему коню, но все-таки удержался в седле и исчез за деревьями.
– Чертова сарацинская кольчуга!
Робин Локсли перепрыгнул через труп арбалетчика и пустил стрелу на затихающее в темноте рощи звяканье бубенцов.
– Дикон прав – вся дрянь идет с Востока! – рявкнул он, в бешенстве ударив себя кулаком по бедру. – Чертова сарацинская сталь!
– ЧТО ТЫ НАДЕЛАЛ?
Староста налетел на Локсли, вцепился в его плечи и яростно затряс.
– Тебе мало Шервуда, разбойник? Тебе надо убивать еще и здесь? Это Руттерфорд, а не Шервудский лес!
Робин вырвался из его хватки.
Все лесные стрелки уже стояли рядом со своим главарем, но за спиной старосты столпилась половина крестьян Руттерфорда. Только что не смевшие сказать ни слова де Моллару, эти люди теперь орали и потрясали кулаками и дубинками. Похоже, шервудским стрелкам грозил самосуд… А заодно и мне.
– Первую стрелу в де Моллара всадил Олифант, не я! – крикнул Робин. – И если бы я не выстрелил, здесь сейчас лежал бы труп Джона!
Его товарищи начали натягивать луки, что немного охладило толпу. Совсем чуть-чуть.
– Ну и пусть бы солдаты Моллара прикончили чужого верзилу, невелика беда! – заревел староста. – Но за убитых норманов отвечать придется всей деревне!
– Нас и без того пустит по миру этот новый сбор, – завопили в толпе, – так теперь еще шериф сдерет с нас шкуру по круговой поруке![7]
– В Шервуде своя круговая порука, – Дик Бентли направил стрелу на крикуна. – И мы не позволяем трогать наших людей!
– Этот верзила – не ваш! – заорали с другой стороны. – Он даже не помнит, откуда он родом!
– Правильно! Верно! – Крестьяне, побаивавшиеся шервудских стрелков, наконец-то нашли козла отпущения – в моем лице. – Чужой громила напал на ноттингемских солдат! Его надо отвести в Ноттингем. Пусть шериф решит, что с ним делать!
– Убери от него лапы, Берт! – Вилл Статли, стрелок с огненно-рыжими волосами, считавшимися здесь подарком дьявола, и с таким же огненным нравом, крутанул палкой перед носом подступившего ко мне человека. Статли уже успел пару раз подраться с местными парнями, но явно горел желанием ввязаться в новую стычку. – Убери от него свои поганые лапы, не то я живо отправлю тебя к костоправу!
Крестьянин поспешно отступил, а я с удивлением посмотрел на Вилла и на остальных стоящих плечом к плечу стрелков. Конечно, им было бы проще выдать на расправу чужака, из-за которого началась свара, чем рисковать дракой с целой деревней, – но, судя по всему, такая простая мысль даже не приходила им в голову.
– Никому не позволено трогать «волков» из Шервудского леса! – рявкнул Локсли, вскидывая руку к колчану.
– Из-за тебя и твоих разбойников мы все станем «волчьими головами»! – раздались разъяренные вопли. – Вас всех надо отволочь к шерифу!
При этом возгласе луки аутло натянулись, Робин тоже бросил стрелу на тетиву.
Я нагнулся за арбалетом. Не знаю, сумею ли я из него выстрелить, но в крайнем случае всегда смогу врезать увесистой штукой по башке ближайшего оппонента.
Сама ситуация теперь напоминала заряженный арбалет: страх и злоба достигли предельного напряжения. Покамест крестьяне подбадривали друг друга криками, но было ясно, что они всем скопом поддержат храбреца, который первым перейдет от слов к делу.
– Надо отвести разбойников в Ноттингем!
– Мы получим за них награду и сумеем расплатиться с новым сбором!
– Шериф обещал по пять шиллингов за голову каждого аутло!
– По пять шиллингов? – Робин Гуд неожиданно расхохотался.
Его громкий смех прозвучал настолько дико, что толпа невольно примолкла. Локсли немедленно воспользовался затишьем.
– По пять шиллингов за голову каждого аутло? – сквозь смех повторил он, словно концовку смачного анекдота. – Могу поспорить, в аду шерифа ждет котел, предназначенный для самых отъявленных скупцов. Скажите-ка, сколько он платит за эль, который закупает в Руттерфорде для своих людей?
– Шиллинг за бочонок лучшего эля, цена которому полпенни за пинту, – после недолгого молчания отозвался из толпы обиженный женский голос. – Больше он никогда не платил, норманский скряга!
– Шиллинг за бочонок? – ахнул Робин, возводя глаза к небесам. – И люди еще называют нас грабителями! Но мы-то всегда сполна платим за свою выпивку, верно?
Староста не ответил. Трудно быстро подобрать нужный ответ, когда тебе в грудь почти в упор целятся из лука. Зато стрелки во всю глотку поддержали своего вожака.
– Правильно, Робин! Мы всегда платим за выпивку и жратву!
– И платим намного щедрее шерифа!
– Пусть кто-нибудь попробует сказать, что это вранье!
– Заплатим и за дохлых псов де Моллара. Хотя их вонючие шкуры немногого стоят, – Локсли пренебрежительно пнул труп, лежащий у его ног.
Наступила секундная тишина, потом его товарищи дружно взревели:
– Правильно, Робин! Пусть все запомнят, что круговая порука шервудских стрелков стоит круговой поруки руттерфордских трусов!
– Но… Шериф притянет нас к ответу за… – пробормотал староста.
– Скажи-ка, Хокс, а разве вас притянули бы к ответу, если бы людей де Моллара задрал волк? – Робин вернул стрелу в колчан, вместо гнева в его голосе явственно зазвучало озорство.
Стоя над трупами убитых им людей, этот сумасшедший вознамерился теперь поразвлечься. Ему, видите ли, показалось мало сегодняшних развлечений!
– Волк – лесная тварь, – угрюмо буркнул староста. – За него никто не может быть в ответе.
– Но ведь и мы – лесные твари из Шервуда, разве не так?
– Так! Верно! – в восторге заорали стрелки. – Вали все на «волчьи головы», рив!
– Пусть ноттингемский палач попробует снести наши головы с плеч!
– Пусть шериф насадит их на городской палисад, как грозится, ха-ха!
– Клянусь Пресвятой Богородицей, первая же кудрявая овечка, которая забредет в Шервуд, будет острижена в вашу пользу! – во всеуслышанье поклялся Робин Гуд. – А чтобы нам не так скучно было дожидаться этой овечки… В Руттерфорде ведь наверняка найдется еще пара бочонков эля? Превосходного эля, который варит вдова Хемлок?
Глава шестая. Крестины
– Джоном Маленьким – эдакого молодца?!
Перезвать! – молвил Статли Вильям. –
Робингудова рать – вот и крестная мать,
Ну, а крестным отцом – буду сам.
…До сих пор говорок у дубов, у рябин,
Не забыла лесная тропа,
Пень – и тот не забыл, как сам храбрый Робин
Над младенцем читал за попа.
Ту молитву за ним, ноттингэмцы за ним,
Повторили за ним во весь глот.
Восприемный отец, статный Статли Вильям
Окрестил его тут эдак вот:
– Джоном Маленьким был ты до этого дня,
Нынче старому Джону – помин,
Ибо с этого дня вплоть до смертного дня
Стал ты Маленьким Джоном. Аминь.
Громогласным ура – раздалась бы гора! –
Был крестильный обряд завершен.
Стали пить-наливать, крошке росту желать:
– Постарайся, наш Маленький Джон!
Взял усердный Робин малыша-крепыша,
Вмиг раскутал и тут же одел
В изумрудный вельвет – так и лорд не одет! –
И вручил ему лук-самострел:
– Будешь метким стрелком, молодцом, как я сам,
Будешь службу зеленую несть,
Будешь жить, как в раю, пока в нашем краю
Кабаны и епископы есть.
«Робин Гуд и Маленький Джон», перевод М.Цветаевой
Мы вышли из Руттерфорда с двумя бочонками превосходного эля вдовы Хемлок, но добрались до Шервудского леса только с одним. Устроив привал на полпути, лесные стрелки полностью опустошили меньший из бочонков.
Пусть англичане двенадцатого века и уступали в росте русским двадцать первого, зато их способность к выпивке равнялась способности последних… Ну, или почти равнялась. Все-таки эль – не спирт. Но даже жидкость из ячменя и хмеля, принятая внутрь в достаточных количествах, может врезать по мозгам, как палка с железным наконечником.
Вскоре после того, как мы снова двинулись в путь, я отобрал оставшийся бочонок у Вилла Статли и Робина. Они то и дело принимались идти в разных направлениях, падали и роняли свою ношу. Мне стало ясно, что рано или поздно их обязательно придавит, и когда они шлепнулись в очередной раз, я отнял у них бочонок и взвалил на плечо. Не скажу, чтобы меня самого не шатало… Но я хотя бы держался прямо. Хмм… Почти прямо.
– Жаль, здесь нет брата Тука, – цепляясь за плечо Робина, нетвердым голосом проговорил Вилл Статли. – Помните, как он недавно побился об заклад, что сможет в одиночку пронести полми… лмили… такой же бочонок?
– Еще бы! – фыркнул Робин. – И ведь пронес, святой выпивоха, чтоб ему лопнуть!
– Угу, пронес… После того, как вылакал из него половину! Вот бы посмотрел наш фриар, как Джон тащит эту штуку цели… ли… ли… ликом!..
– Он сказал бы тогда, что такого богатыря негоже звать Джоном Маленьким, – заявил Дик Бентли.
Он нес в охапке снятое со стражников барахло и, заглядевшись на меня, наступил на край волочащейся по земле кольчуги.
Я начал гадать, доберемся ли мы когда-нибудь до Шервудского леса.
– Святая правда! Брат Тук сказал бы, что Джона надо перекрестить! – Вилл Скарлет споткнулся о Дика и тоже полетел кувырком.
– А к чему нам брат Тук, чтобы перекрестить Джона? – вскричал Робин. – Я сам совершу над ним крестильный обряд не хуже любого попа!
Господи, эти парни когда-нибудь угомонятся?
– Правильно! – в восторге заорал Вилл Статли. – А я буду его крестным отцом!
Впереди зачернело то, что могло быть Шервудским лесом, но вполне могло быть и палисадом Ноттингема, на который шериф поклялся насадить головы лесных стрелков. Сумерки почти перешли в ночь, мне казалось, что мои спутники давно бредут по полям наугад, не очень-то заботясь о том, где закончится их путешествие.
Вздохнув, я переложил бочонок с правого плеча на левое.
– Вы сумасшедшие, парни, вы это знаете?
– Молчи, младенец! – гаркнуло сразу несколько голосов. – Ты еще не родился! Тебе еще рано агукать! Будешь пищать, когда мы окунем тебя в купель!
– Только попробуйте меня куда-нибудь окунуть! – пригрозил я. – Я сам вас тогда куда-нибудь окуну!..
…Но к тому времени, как мы оказались на лесной поляне, где Дикон с Кеннетом Беспалым дожаривали над костром поросенка, я уже не в состоянии был противиться воле большинства. А эти придурки загорелись мыслью меня окрестить и ни в какую не желали отступать от своей чумовой затеи.
Эль шумел у меня в голове так же громко, как ветер в вершинах древних дубов, и в конце концов я добровольно принял участие в общем веселье. Ладно, крестите, хрен с вами! Хоть горшком назовите, только в печку не ставьте! А «Маленький Джон» звучало ничуть не хуже, чем «Джон Маленький».
Я охотно помогал готовиться к крестильному обряду – до тех пор, пока с меня не начали сдирать одежду. Тут я заорал, что ни за что на свете не выряжусь в бабские колготки! Но под общий хохот и возгласы о том, какой же им попался крикливый младенец, меня все-таки раздели догола, и мой «восприемный отец» Вилл Статли набросил на меня плащ, прежде принадлежавший одному из людей де Моллара. Оставалось только надеяться, что суконная тряпка была липкой от варева вдовы Хемлок, а не от крови.
Потом меня щедро окропили элем, и Робин начал читать надо мной молитву, путая латинские и английские слова. Уж не помню точно, что он там нес, помню только, что это было ужасно смешно… Я хохотал, как полоумный, а еще громче ржали лесные стрелки. Оказалось, даже Дикон умеет смеяться!
Шутовская церемония завершилась торжественными словами Вилла Статли:
– Отныне раб божий Джон Маленький, – Статли икнул, вызвав у нас новый приступ веселья, – …нарекается Маленьким Джоном!
– Ныне, присно и во веки веков, – некстати подхватил Робин Гуд.
– Аминь!!! – грянуло над поляной, кружки с элем поднялись к ночным небесам.
Я во весь голос тоже потребовал кружку – и немедленно ее получил.
– За Маленького Джона! – возгласил Робин Гуд. – Пусть рас… тет большим!
У нас уже почти не осталось сил смеяться.
– За грозу шервудских кабанов и забредающих в этот лес жирных овечек! – Вилл Статли, даром, что был небольшого роста, доблестней всех сопротивлялся действию эля вдовы Хемлок и лучше других владел языком.
– Метких ему выстрелов и полных кошельков! – кружки без устали опрокидывались и наполнялись снова.
– Отдайте мои штаны! – громко потребовал я.
Разбойники не обратили никакого внимания на это справедливое требование.
– За Маленького Джона! – возглашали они.
– За щедрое лето!
– За жирных оленей!
Не иначе, как второй бочонок оказался бездонным.
Потому что мы еще сумели выпить за хороший урожай, за погибель сарацинов (тост Дикона Барсука), за освобождение Гроба Господня, за мир во всем мире (мой тост), за то, чтобы ноттингемский шериф подцепил проказу, за смерть всех лесников, за богатых путников на Великом Королевском Тракте, за Пресвятую Деву Марию (тост Робина Локсли), за падение Иерусалима (опять-таки тост Барсука), за падение курса доллара (снова мой тост), за теплое лето…
И я совершенно не помню, когда же я получил назад свои штаны…
…Но все-таки я их получил, потому что проснулся уже в них. Хотя без носков, без рубашки и без кроссовок.
Солнце било мне в глаза, на деревьях надрывались птицы. Я лежал возле погасшего костра, завернувшись в плащ и положив голову на живот моего крестного отца Вилла Статли. Его рыжая шевелюра полыхала ярче еле тлеющих углей.
Упившиеся разбойники, распростершись вокруг кострища в причудливых позах, нарушали не менее причудливыми звуками перекличку птиц Шервудского леса.
Сейчас мне полагалось ущипнуть себя за локоть и во всеуслышание пожелать проснуться еще раз. Я не сделал ни того, ни другого. С трудом выпутавшись из плаща, отыскал свои шмотки, надел рубашку, обулся и побрел с поляны в лес. По многим причинам мне хотелось побыть одному.
Наткнувшись шагов через сто на маленький ручей, я умылся и сел на поваленное дерево. В этом лесу было полно поваленных деревьев. Как будто никто не рубил их в Шервуде, предоставляя умирать от старости. Некоторые из здешних дубов имели в обхвате метров тридцать, их дупла вполне могли оказаться просторнее кухни в моей «хрущевке»…
– День добрый… Ау-у-эх!..
Я вскинул гудящую голову: рядом со мной, зевая, опустился на ствол Робин Локсли.
Видок у главаря разбойников был еще тот. Во взъерошенных русых волосах запутались листья березы, на щеке красовались грязные разводы, с лука, который он держал в опущенной руке, свисали зеленые веточки. Поставив лук между коленей, давясь зевотой, Локсли протирал кулаком глаза. Ни дать, ни взять, эльф с похмелья…
– Ну, что? – наконец промямлил разбойник.
– Что – «ну, что»?
– Как твоя голова? Вспомнил что-нибудь?
Я молча уставился в ручей.
Локсли издал гулкий рычащий звук и энергично встряхнулся. Когда он снова заговорил, его голос звучал уже бодрее.
– Ну и эль варит вдова Хемлок, клянусь святым Кетбертом! У меня в башке как будто жужжит осиный рой…
Я кивнул – и тут же пожалел об этом. Робин верно подметил насчет роя… К тому же при малейшем движении головы осы начинали озверело кусаться.
– Клянусь, вчера заполночь я увидел на краю кружки Дика пляшущего лесного человечка, – пробормотал Робин.
– Ничем не могу помочь. Насчет пляшущих человечков обращайся на Бейкер-стрит к Шерлоку Холмсу.
– Что? Куда? К кому?
– Неважно.
Я съехал с дерева на землю, выудил из ручья дубовый лист, налепил его себе на лоб и закрыл глаза.
– А ты, Джон, вчера все орал про какую-то ведьму с котом… И то и дело принимался болтать на чужом языке…
Я покосился на Робина из-под полуопущенных век. Локсли тоже сполз со ствола и теперь сидел, прислонившись к нему боком; ярко-голубые глаза главаря шервудских разбойников исследовали меня въедливей, чем недавно – карие глаза Дикона.
– Могу поклясться, то была не латынь. И не язык норманов. И не язык кельтов.
– Не помню, – я снова зажмурился. – Ничего не помню.
Он заткнулся, и несколько минут длилось блаженное молчание. Потом Робин пробормотал:
– Я не собирался бить тебя так уж сильно, Джон.
Ну что я мог ответить? Всю жизнь мечтал с утречка с похмелья утешать разбойника двенадцатого века, в котором вдруг проснулись угрызения совести.
Робин шевельнулся, зашуршав лиственным ковром, и заговорил снова:
– Что ты будешь делать, если так и не вспомнишь, куда шел через Шервудский лес?
– Наверное, останусь в Шервуде навсегда.
Я сказал это только для того, чтобы он отвязался. Мне совсем не хотелось думать, что я буду делать, если не сумею вернуться. Меньше всего мне хотелось думать сейчас об этом!
Но, кажется, Робин Гуд воспринял мой ответ совершенно серьезно. Во всяком случае, его голос зазвучал серьезнее, чем когда-либо:
– Джон, было бы здорово, если бы ты остался. Ты крепко дерешься, ты не побоялся с голыми руками напасть на четырех наемников шерифа, из тебя бы вышел отличный шервудский волк. Но… если ты решишь остаться, ты и вправду можешь застрять в Шервуде навсегда.
Открыв глаза, я болезненно прищурился. Теперь Робин передвинулся так, что яркий солнечный свет окутывал его желтым плащом, не позволяя видеть лицо знаменитого разбойника. С огромной неохотой я поднял руку, заслоняясь ладонью от бьющих в глаза лучей… И обнаружил, что лицо Локсли не менее серьезно, чем его голос:
– Прошлой осенью, когда мы ограбили лондонского легата на Королевской дороге, шериф назначил за голову каждого из нас пять шиллингов, как за голову волка. Могу поспорить, еще до дня Святого Петра[8] он поднимет цену вдвойне. Если ты останешься здесь, за тебя тоже назначат награду. Ты станешь «волчьей головой», как и все мы. Да, сейчас наступает веселая пора, но зимой… Никто не знает, удастся ли нам пережить следующую зиму.
– А ведь ты наверняка не знаешь даже, удастся ли тебе пережить следующий день. Верно?
– Раз сам всемилостивейший король Ричард просит милостыню у английских землепашцев, дабы выкупиться из плена, – в голосе Локсли пробилось прежнее озорство, – в чем может быть уверен бедный лесной разбойник?