Проксима созвездия Лжи

– Ну, вот и славно. Наш «главный» гриппует, поэтому на этой неделе редакционного совета не будет. Придется вам набраться терпения до следующей среды, ладно?

– Ладно, чего уж, потерпим, – выдавил из себя первую связную фразу Федор.

– Отлично! – гулко воскликнула Даша. – Тогда вы мне звоните в среду после обеда, часика в четыре, в пять. Я думаю, к тому времени все уже случится.

– А чего должно случиться-то? – совсем уже придя в себя, решился на вопрос Федор.

– Как, чего? – не поняла Даша. – На редакционном совете принимается решение о том, подписывается книга к печати, или нет. Конечно, никто мое мнение оспаривать не будет, но – официоз, знаете ли.

– А-а, – содержательно прокомментировал информацию Федор. – Ясно.

– А вы, Александр, похоже, автор еще совсем молодой? – хмыкнула в трубку Даша. – Это у вас какая по счету книга?

– Да первая, однако, – чуть не поперхнулся, услышав обращение к себе по вымышленному имени, Федор.

– Надеюсь, не последняя! – воскликнула Даша. – У вас получается, вам обязательно нужно писать!

– Значит, буду, – не стал спорить польщенный Федор, чувствуя, что беседу на эту тему мог бы поддерживать бесконечно долго.

– Да, и еще мне нужны ваши данные, – бесцеремонно увела разговор в сторону Даша.

– Какие данные? – не понял Федор.

– Для авторского договора, – тоном терпеливой училки младших классов пояснила Даша, – Фамилию и имя я знаю, нужно отчество, прописка, ну, и все прочее.

– Вообще-то, я пишу под псевдонимом, – признался, почему-то краснея, Федор.

– А гонорар вы будете тоже под псевдонимом получать? – съехидничала Даша. – Бухгалтерия деньги выдает по реальным паспортным данным.

– А что, и гонорар будет? – воскликнул Федор.

– А как же? – удивилась Даша. – Написали – получи´те! Конечно, миллионером с одной книги вы не станете…

– Но хоть на банкет-то по такому поводу хватит? – перебил редакторшу разошедшийся Федор.

– Если для узкого круга лиц, то и не на один, – понизив голос чуть не до инфразвука, со смехом уверила Федора Даша.

– Ну, тогда – записывайте! – махнул рукой Федор, доставая паспорт.

В ответ Даша сообщила Федору свои редакционные телефоны, и они распрощались. Только выключив трубку, Федор понял, насколько он счастлив.

Сегодня было утро той самой долгожданной среды. Как в институтские времена перед экзаменом, Федор особенно долго скреб себя бритвой и особенно тщательно драил зубы щеткой. В завершение утренних процедур он по армейской привычке умылся ледяной водой и, оставшись чуть меньше, чем обычно, недовольным своим отражением в зеркале, вернулся на кухню. Чайник как раз вскипел, и конфорка раскалилась докрасна. Федор достал пачку кофе, автоматически отметил, что напиток заканчивается, засыпал четыре чайных ложки ароматного порошка в турку, залил кипятком и поставил на плиту. Через несколько секунд кофе вспенился в узком горлышке шапкой мелкопупыристой пены, до ужаса напоминающей знаменитую прическу Анжелы Дэвис, и Федор снял турку с плиты. Прежде, чем быть налитым в чашку, напитку нужно было пару-тройку минут отстояться, и во время этой паузы в годами отработанном утреннем ритуале Федор Ионычев обычно включал стоящий на подоконнике маленький телевизор, чтобы посмотреть новости.

В стране и в мире творилось все одно и то же – разбивались машины и самолеты, люди убивали друг друга в войнах и на бытовой почве, планета Земля насылала на своих неразумных детей землетрясения, цунами и прочие беды. От льющейся с экрана безнадеги Федора аж передернуло. Решив посмотреть что-нибудь более жизнерадостное, он фехтовальным выпадом простер в сторону «ящика» руку с пультом. Последнее, что он увидел по новостному каналу, был сюжет о том, что на Таджикско-Афганской границе задержали целый караван с героином и фальшивыми долларами, причем качество последних оказалось настолько высоким, что подделки беспрепятственно проходили через любые детекторы. Лишь информация от самих проводников, в один голос заявивших, что везли фальшивки, заставила видавших виды пограничников усомниться в подлинности купюр. Федор хмыкнул, поражаясь искусности неизвестных фальшивомонетчиков, и переключил программу. И тут же резко обернулся, почувствовав спиной чей-то взгляд. В дверях кухни, накинув на плечи одеяло, стояла Ирина.

– Ой, Ир, ты меня напугала! – улыбнулся жене Федор. – Доброе утро! Чего не спишь?

– Сам вскочил ни свет, ни заря, – не отвечая на приветствие, констатировала, хмуро прищурившись на мужа, Ирина. – Куда собрался-то в такую рань? На свидание?

Ни на секунду не допуская, что Ирина может его ревновать, Федор пропустил жёнину реплику мимо ушей, и только кротко улыбнулся, давая понять, что шутку оценил.

– Да нет, просто не спится что-то, – пожал он плечами, помедлил и добавил: – Сегодня – я говорил тебе, если помнишь, – книжку мою должны к печати подписать…

Не закончив фразу, Федор замолчал, ожидая реакции Ирины. Скепсис жены по поводу своего писательства Федора ужасно огорчал, и он не оставлял надежды это положение дел рано или поздно изменить.

– Я впечатлена! – не скрывая сарказма, фыркнула в ответ Ирина, давая понять, что за последние полгода ее отношение к «бредням» мужа существенных изменений не претерпело.

– Даже гонорар обещали заплатить, – стараясь не обращать внимание на Иринино ехидство, выбросил на стол тщательно скрываемый им ранее козырь Федор, но, похоже, сделал этим только хуже.

– Не так деньги надо зарабатывать, Ионычев! – повысила голос, уперев руки в боки Ирина. – Не так!

– Ты, конечно, знаешь, как? – позволил себе кротко съехидничать Федор.

– Я – знаю! – безапелляционно ответила Ирина, поставив жирный акцент на слове «я».

Эти ее слова прозвучали так, что если Ирина до сих пор еще не стала зарабатывать истинно больших денег, то это точно случиться в самом ближайшем будущем. Хотя справедливости ради приходилось отметить, что на своих двух работах Ирина и теперь получала в совокупности побольше того, что приносил в семейный бюджет Федор.

Он смотрел на Ирину, стоявшую с решительно нахмуренными бровями и сжатыми губами в позе мальчишки-драчуна, готового кинуться в свалку, и думал о том, какая все-таки его жена красивая! С точки зрения общепринятого разделения женских типов «по мастям» Ирина была, разумеется, блондинка, но на этом возможность описать ее красоту общепринятыми штампами исчерпывалась. Ее волосы были не просто светлые, – они имели удивительный оттенок, который в зависимости от освещения менял их цвет от соломенного до русого. В чертах ее удлиненного лица угадывались и европейские, и славяно-скифские предки, а глаза могли быть по настроению и небесно-голубыми, и серо-стальными. Очаровательная юная девушка, какой была Ирина, когда они познакомились, к ее нынешним тридцати четырем стала восхитительной зрелой женщиной, как свежий тугой бутон, распустившись, превращается в ослепительную розу. Причем несмотря на то, что и беременность, и роды прошли тяжело, и кормила Полинку своим молоком Ирина чуть не до двух лет, ей удалось не набрать ни килограмма лишнего веса, а ее грудь осталась по-прежнему остроконечной и упругой. В течение всех последних без малого одиннадцати лет, что они были знакомы, Федор не уставал поражался тому, насколько же Ирина красива! Безусловно, она была самой красивой женщиной в его жизни, самой яркой звездой в созвездии тех, кого он когда-либо любил. Эдакой, выражаясь языком астрономов, Альфой Любви.

Они познакомились, как это ни банально, в кино. В Москве тогда шел «Крамер против Крамера», и даже никак не претендовавший на реноме записного эстета Федор захотел посмотреть картину, несколько лет назад получившей пять Оскаров, и которую всевидящая советская цензура по перестроечным соображениям решила все же показать советскому зрителю. Продвинутых киноманов в Москве было достаточно, и за парой билетов Федор отстоял по приличному морозцу больше двух часов. Но ко дню, указанному на билетах, тогдашняя Федорова пассия простудилась и, испытывая ответственность за нераспространение инфекции, твердо сказала, что в кино не пойдет. Из чувства солидарности он решил было не ходить тоже, но был буквально вытолкан на просмотр картины с обязательством пересказать содержание в мельчайших подробностях.

Перед сеансом нужно было еще продать лишний билет, но среди кишащей народом лестницы кинотеатра «Россия» проблемой это явно не было. Красивая, вернее, очень красивая молодая женщина в крашеной ондатре остановилась рядом с Федором, точно уловив его намерения, еще до того, как он достал билет из кармана. На перехват «лишнего билетика», как голуби на хлебный мякиш, сразу же бросилось человек пять или шесть, но женщина с победоносной улыбкой на тщательно подведенных яркой помадой губах уже сжимала в пальцах вожделенную синюю бумажку. Пока она расплачивалась за билет, Федору даже сквозь ее неординарную красоту бросилось в глаза, что, будучи на первый взгляд очень хорошо и недешево одетой, обтягивающие ее тонкие длинный пальцы перчатки были тонки не по сезону, а набирая нужную сумму, она вытаскивала из недр кошелька едва ли не все его содержимое, последний рубль складывая серебром и медью. На просмотре они, естественно, сидели рядом, и Федор, ощущая тонкий аромат духов незнакомки, не мог удержаться от того, чтобы время от времени тайком не скашивать глаза на ее остро выточенный профиль. Он видел, как ее газа следили за волнующим действием фильма, время от времени наполняясь едва сдерживаемыми слезами. В конце фильма она все-таки тихо разрыдалась и, явно устыдившись этого, поверх платка кинула на Федора быстрый взгляд. Федор ободряюще улыбнулся в ответ и протянул соседке руку помочь подняться с кресла. Ее взгляд потеплел, она пробормотала: «Спасибо», а Федор подумал, что эти покрасневшие от слез глаза делают незнакомку очень похожей на потрясающую Мишель Пфайфер из «Иствикских ведьм», которых Федор недавно по случаю видел у кого-то в гостях по стремительно входившему тогда в моду видео. И еще Федор ощутил тоненький укол досады от того, что женщина сейчас встанет и уйдет, и он больше никогда ее не увидит. Конечно, он мог бы сам форсировать знакомство, но сознательно не хотел этого делать, потому что небезосновательно считал, что сердце его занято той самой хворающей пассией, а Федор был человек слова. Но тут произошло событие из тех, что, невзирая на кажущуюся малозаметность, меняют иногда жизнь – по крайней мере, жизнь небольшого числа вовлеченных лиц.

Поднимаясь, женщина вдруг охнула и снова упала в кресло, с болезненной гримасой потянувшись рукой вниз к лодыжке.

– Что случилось? – совершенно естественно озаботился Федор, а женщина с растерянным видом уже показывала ему отвалившийся от ее модельных, хотя тоже не по сезону тонких сапог длинный каблук.

– И еще я, кажется, ногу подвернула, – с нотками извинения в голосе произнесла она. – Мне очень неудобно, но вы мне не поможете?

Повреждение голеностопа оказалось несерьезным, но вкупе с потерянным каблуком делало самостоятельное передвижение невозможным. В наше время помощь в подобной ситуации могла бы заключаться в содействии визиту в ближайший работающий допоздна обувной магазин, или определение пострадавшей в первое же подскочившее такси, но в ту эпоху ненавязчивого сервиса советских граждан подобными излишествами соцдействительность не баловала. Стало ясно, что женщину нужно сопроводить до дома, который оказался в Кунцево – по счастью, прямо у станции метро.

– Меня зовут Ирина, – первой представилась спутница Федора, когда он помогал ей надеть шубу. – Ирина Кротова.

– Федор, – ответил он. – Федор Ионычев.

– У вас очень интересная фамилия, – улыбнулась Ирина. – Никогда не задумывались над ее происхождением?

– Нет, – пожал плечами Федор, подставляя Ирине руку – опереться.

Они двинулись от кинотеатра к метро Пушкинская, потом долго, с двумя пересадками, ехали до Кунцево. Ирина еле могла наступать на больную ногу, всю невеликую тяжестью своего тела перекладывая на Федора. И, конечно, всю дорогу они говорили. Вернее, в основном говорила Ирина. После рассказа о корнях Федоровой фамилии (вернее всего, кто-то из его дальних предков был тезкой библейского пророка Ионы и, достигнув в жизни, что называется, «степеней известных», основал род, носящий фамилию, основанную на его имени. Потом разговор пошел о только что просмотренном фильме. Ирина восторженно комментировала игру Дастина Хоффмана и Мерил Стрип, сыпала фамилиями американских актеров и названиями незнакомых Федору киношедевров. Потом разговор перекинулся на литературу. Тут с детства начитанный Федор почувствовал себя более уверенно, но быстро выяснилось, что он не читал ни современников, вроде хитового «Альтиста Данилова» Владимира Орлова, ни классики советского андеграунда типа «Утиной охоты» Вампилова или «Москва-Петушки» Венечки Ерофеева, ни диссидентов в лице, к примеру, не столь уже и запрещенного Василия Аксенова. В первый раз в жизни Федор общался с женщиной не только красивой, но и если не умнее, но явно более образованной и начитанной, чем он сам. И чем дальше «в лес», то есть вперед по голубой ветке Московского метрополитена, тем меньше Федору хотелось, чтобы это общение закончилось у двери подъезда Ирининого дома в Кунцево.

У этой самой двери горел яркий фонарь, и Федор впервые рассмотрел Иринино лицо, которое и в кино, и в вагонах метро было большей частью обращено к нему профилем или, в лучшем случае, вполоборота. Да, она была сногсшибающе красива. Большие глаза, тонкий нос, чувственные губы, безупречный овал – с таких лиц пишут портреты, их обладательницы снимаются в кино, становясь эталонами женской красоты. Федору не верилось, что такая женщина стоит рядом, говорит с ним, держит за руку. И что она не замужем, и живет здесь в двухкомнатной квартире с мамой. И все же после неизбежного: «Ну, вот вы и дома» Федор, скорее всего, повернулся, ушел бы, и они никогда больше не встретились, если бы уже в дверях Ирина не сказала:

– Если хотите, позвоните мне, Федор. У меня очень простой телефон. Сто сорок три, сорок три, тридцать четыре.

Всю дорогу до дома Федор удивлялся тому, как он умудрился, вряд ли за весь вечер сказав больше нескольких десятков слов, произвести на такую красавицу такое впечатление. И хотя на ум сразу же приходило Булгаковское: «Окончательно уверен я, что в моём происхождении нечисто. Тут не без водолаза», вызывая у Федора самоиронический смех, но как говорится, факт был налицо, и это очень льстило его самолюбию. Ему становилось от этого стыдно, но оно все равно льстило.

Весь следующий день Федор порывался позвонить своей недужащей пассии, но в результате к вечеру набрал Иринин номер. Назавтра они встретились, и встречались следующие три дня. Вечером пятого дня их знакомства они пили чай в квартире в Кунцево, по какому-то случаю свободной от присутствия Ирининой мамы. Федор сделал Ирине предложение как-то неожиданно для себя самого и совершено обдуманно в то же время, сознательно зачеркивая все, что было в его жизни раньше. Ирина долго и серьезно смотрела на Федора, и ее глаза на глазах меняли свой цвет, из тревожно-серых становясь беззаботно-голубыми. Потом она, словно обозначая принятие окончательного решения, тряхнула головой и решительно начала расстегивать пуговицы на кофточке. На следующий день они подали заявление в ЗАГС.

Сейчас, вспоминая все это, Федор снова испытывал чувство крайнего удивления, что Ирина согласилась так быстро. Ведь он, по сути, не предпринял к этому никаких усилий, счастье иметь рядом с собой столь красивую женщиной свалилось на него случайно, даром. И поэтому все время их супружества он из кожи вон лез, чтобы соответствовать, чтобы у Ирины не было повода пожалеть.

Первые десять лет все получалось. Федор, ощущая себя эдаким мощным локомотивом, без устали тащил их семейный состав. Ирина не без видимого удовольствия изображала головной вагон, послушно следующий за локомотивом, и подобное каноническое распределение матримониальных ролей гарантировало семейную идиллию. Через полгода после того, как у Федора начались проблемы, в экономическом смысле уже вагон толкал локомотив, но в устоях семьи Ионычевых все было, на первый взгляд, по-прежнему. Но тишь да гладь были обманчивы: буря зрела, просто Федор, погруженный в переживания, этого не замечал.

То, что она грянула, стало для Федора откровением. Он не узнавал свою жену, не верил, что это она, всегда мягкая, интеллигентная, тактичная, а не какая-то разъярившаяся фурия, ни капли не стесняясь в выражениях, швыряла в него тяжелые комья обвинений в несостоятельности и никчемности. С того дня в Федоре отношение к жене стало постепенно раздваиваться. С одной стороны, она продолжала оставаться для него любимой женщиной, «моей Ирушей», как он всегда называл ее про себя, от одной мысли о близости с которой сразу начинал бурлить весь организм. С другой – она была теперь для него кем-то вроде инспектора, арбитра, верховной инстанции, перед которым ответственен, кому подотчетен, чуть ли не начальником, прежде чем заговорить с которым хотелось откашляться, чтобы не дрожал предательски голос.

К осознанию своей новой роли в семейном тандеме, к новому месту в составе Федор пришел не сразу. Сначала, прокручивая раз за разом в голове сцену первой в его мужской жизни выволочки, он неизбежно пришел к отрицанию позиции жены. Она вела себя, как будто бы не было предшествующих обвалу «тучных» лет, и так, словно жена по всем писанным и неписаным канонам не обязана, дав – перед Богом или людьми – обет верности мужу, вместе с ним, как образно сказано в армейском уставе, «сносить все тяготы и лишения». Но такая собственная позиция в пределе диктовала ответные шаги вплоть до ухода с громким хлопанием дверью, к которым Федор готов не был, потому что он любил Ирину. И еще – он любил их дочь Полинку.

Именно Полинкину болезненность Федор сделал в своих собственных глазах оправданием столь радикальному изменению в отношении Ирины к себе. Беременность не стала для Ирины легкой прогулкой, а после рождения проблемы только усугубились. Вопрос Полинкиного здоровья стал для Ирины не просто пунктиком, а самоцелью, фетишем. Федор не мог не отдавать себе отчета, что именно его неспособность (чего уж там, нужно называть вещи своими именами!) решить жилищный вопрос, увезти семью из инфернального Коровино с последующим своим погружением в деструктивное уныние стали для Ирины поводом для превращения в Медузу-Горгону. Он нашел объяснение Ирининым действиям, он понял ее и, как следствие, сразу же простил. И со своей новой семейной реальностью смирился, молча снося ставшие регулярными Иринины разносы. В такие моменты сам себе он напоминал боксера-лузера, у которого уже нет сил сопротивляться, и он молча терпит трепку, мечтая лишь об одном – когда можно будет, не теряя лица, упасть и с облегчением услышать означающее конец мучений громкое «Аут!» у себя над головой.

И еще он пришел к тому, что рано или поздно платить в этой жизни приходится за все. За тот вечер в квартире в Кунцево, за лаконичное Иринино «Да!» всего лишь на пятый день их знакомства Федор сейчас платил ее отчужденностью, упрямой уверенностью, что во всем виноват он один, ее категорическим нежеланием быть «женой декабриста». Да, последнее время Федор все чаще ловил себя на мысли, что жена, как некая доставшаяся ему драгоценность, оказалась слишком красива и ярка, что груз ответственности за обладание такой красотой для него слишком тяжел. И тем регулярнее такие мысли приходили ему в голову, чем чаще глаза жены при взгляде на него были не нежно-голубыми, а холодно-серыми.

Сейчас же они и вовсе метали молнии, но в сочетании с творческим беспорядком на голове и haut couture в виде одеяла, накинутого на решительно вздернутые плечи, это только добавляло Ирине шарма. Несмотря ни на что, Федор обожал жену в любых проявлениях ее непростого характера, и даже сердиться на нее по-настоящему не умел. Ругаться же с нею было для него и вовсе немыслимо, поэтому сейчас в ответ на Иринину тираду он только вздохнул и, терпеливо улыбнувшись, спросил:

– Кофе будешь?

– Нет! – отрезала Ирина, развернулась на месте, полами одеяла чуть не смахнув турку со стола, и сердито вышла с кухни.

М-да, за последние пару лет картины семейного быта Ионычевых все чаще начинали более напоминать изображения бушующего океана, чем сентиментальные пасторали, каковыми они когда-то ему казались. «Сам виноват!» – подумал Федор, сокрушенно покачал головой и сел завтракать.

На улице, как всегда бывает в оттепель, во всем ощущалась влажность. Старенькая «шаха», к счастью, не проданная в благополучные времена, когда Федор рассекал на «мерине», долго содрогалась всем своим отсыревшим за ночь нутром, но на последнем издыхании стартера все-таки завелась. Федор прогрел двигатель машины приличествующее ее почтенному возрасту время и, пробуксовывая лысоватыми покрышками по подтаявшему снегу, отправился в свой ежеутренний рейс на завод.

Несмотря на будний день, на дорогах было относительно свободно. Федор любил ездить быстро, умел делать это даже в постоянных московских пробках, а сейчас, когда движение позволяло, он продвигался и вовсе без проблем. При этом даже когда под Федором была не убитая «шестерка», а престижная иномарка, на дороге он всегда вел себя, как джентльмен – не моргал нетерпеливо фарами плетущемуся впереди «чайнику», и не жал истерично на клаксон, подгоняя какую-нибудь засидевшуюся на светофоре дамочку с буквой «У» на стекле. Свой стиль вождения сам он называл «сквозить, как нож сквозь масло», имея в виду, что искушенный водитель практически всегда может двигаться существенно быстрее потока, сам при этом никого не «подрезая» и своими маневрами никому не мешая. Но сегодня «лавирование» Федора из ряда в ряд кому-то не понравилось. А, может быть, водителя начерно затонированного джипа «Мерседес-Геландеваген», за рубленные формы кузова прозванного «чемоданом на колесах», просто жаба заела, что какая-то «шаха» едет быстрее него. Как бы то ни было, но пристроившись за несколько машин от Федора еще на развилке Коровинского шоссе с Дмитровкой, у Петровско-Разумовской «Геландеваген» уже висел у «шестерки» на хвосте. «А, ты бодаться?!» – усмехнулся про себя Федор, которому постоянное маяченье треугольной мерседесовской звезды в зеркале заднего вида начинало действовать на нервы. Он резко повернул руль и влез в узкую щель между двумя машинами слева. В правом ряду тоже открылся просвет, и Федор немедленно нырнул в него, за несколько секунд сразу оказавшись на несколько машин впереди «Геландевагена». Тот засуетился, попытался повторить маневр, но «калитка» уже давно захлопнулась, а сердитый сигнал не менее крутого «Рейндж-Ровера», перед которым попытался протиснуться преследователь Федора, вернул «Геландеваген» на место. Федор еще несколько раз выполнил такую же «перестановочку» и окончательно оторвался от «чемодана», оставив его в окружении раздраженно бибикающих иномарок далеко позади. «Понакупляли Мерседесов, а ездить научиться позабыли», – усмехнулся Федор, посылая преследователю воздушный поцелуй. Но пора была уходить с Дмитровки в сторону Ленинградского проспекта и, перед перекрестком с улицей Руставели включая поворотник направо, Федор уже забыл о незадачливом гонщике на «Геландевагене».

Завод «Конвейер» уютно пристроился в глубине огромной треугольной проплешины в плотной городской застройке, одной стороной своей территории подходя почти к самой Ленинградке, а двумя другими гранича с Илюшинским авиакомплексом и Ходынским полем. Фасады жилых домов, тянущихся от стадиона Юных Ленинцев до Аэропорта почти сплошной линией, надежно скрывали высоченный заводской забор от людских глаз, и большинству горожан даже невдомек было, что чуть не в сердце Москвы уже больше полувека стоит и работает промышленное предприятие, по площади равное иному столичному району. К этому большинству принадлежал и коренной москвич Федор Ионычев, впервые услышавший о заводе «Конвейер» только придя на работу в «Лого-Строй».

Но с тех пор завод стал ему, как дом родной. Одетые в ветхозаветные форменные бушлаты с перекрещенными винтовочками на зеленых петлицах бабушки-старушки, дежурившие при заводских воротах, машину Федора уже знали, и пропускали его на территорию, не требуя предъявления пропуска. Как обычно, проезжая мимо них, Федор в знак благодарности наклонил голову, что очень нравилось стареньким охранницам, некоторые из которых работали на заводе чуть не с самого его основания. Федор припарковал машину на стоянке, и пешком направился к месту своей работы.

Главный сборочный корпус завода «Конвейер» был громаден. Начинаясь у самой проходной, он гигантской змеей, несколько раз поворачивая, петлял по всей территории завода, и заканчивался почти у того места, где начинался. Собственно, завод и был по сути этим одним гигантским цехом. Длиной он была чуть не километр, и все остальные заводские постройки, коих насчитывалось чуть не три десятка, служили лишь для обеспечения его работы. Поэтому заводчане по привычке называли Конвейером не только завод, но и сам ГСК, не делая между этими понятиями большой разницы. Контролем за ведением работ по надстройке Конвейера и занимался Федор Ионычев, инженер технического надзора компании «Лого-Строй».