Но в кухне раздаются возгласы:
– Ах ты, мерзавка! Ах ты, подлая! Ну что я теперь буду делать! Барин, барыня, простите! Ей-богу, я не виновата!
– Что там у тебя, дура! Чего ты?
Супруги выбегают в кухню. Кухарка стоит на подъезде и ахает.
– Извольте посмотреть! Пока мы с вами барыню-то прыскали, кошка забралась в кухню и схватила лососину. Вон она ее под кустом ест.
– Так чего ты стоишь, как истукан! Отними скорей! Можно обмыть и все-таки съесть! – кричит муж.
Кухарка бросается к кошке с лососиной, но ее предупреждает дворовая собака. Она наскакивает на кошку, вырывает у нее лососину и убегает с куском.
Картина.
Перед отъездом с дачи
Темный августовский вечер. Около одной из дач, на помосте, перекинутом через канавку, собралась прислуга. Время от времени вспыхивает красный огонек папиросы и освещает мужские и женские лица. Кучер заиграл на гармонии и запел:
Ходи руки, ходи ноги,
Баба пляшет на дороге,
Платочком вертит!
– Ну, завели канитель! Только тоску наводите. Уж ежели тальянской музыки не знаете, то лучше бросить! – замечает горничная.
Кучер обижается и умолкает.
– А вот я у мамзели на фортупьяне для вас учиться начну, – говорит он. – Вишь какая новгородская тальянка выискалась!
– Да полноте вам! Бросьте! – останавливает лакей. – Вы когда в город-то оглобли поворачиваете? – спрашивает он.
– А пес его знает! Еще вчера три куля овса к нам привезли. Долги его уж очень забодали. Теперича в мясной на книжку, в зеленной на книжку, а разносчики так-так поутру у калитки его и караулят. Словно кошки мясника, прости господи.
– Поди, и конюшне-то вам теперь страшно спать? Домовые тревожат? – спрашивает кухарка.
– Домовые что! Домовой у меня ласковый, потому кони ему наши ко двору пришлись. Теперича я спать лягу, а он мне спину чешет, в голове ищет, – рассказывает кучер. – А вот ужо холода начнутся, так цыганский пот пробирать станет. Без сороковки и не ложись.
– Все-таки страшно. Я бы и ласкового домового пужалась, – ежится кухарка. – Говорят, вон в угловой пустой даче покойница по ночам ходить начала. То стулья двигает, то стол… и всю-то ночь. Дворник все двери мелом закрестил, да не помогает. А вчера что же? Приходит он поутру в дачу – глядь: папиросные окурки валяются и тюрюк из-под ягод со стебельками. Так он и обмер.
– Может, в крахмальных юбках и с кавалером под ручку покойницы-то ходят? – усомнился кучер. – Тоже бывает.
– Ах, какие вы невероятные! Тогда зачем же стон? Окромя того, она зубами щелкает и изо рта огонь…
– Ну, пошли-поехали! И охота вам, господа, о таких вещах к ночи!.. – заговорила компания и начала расходиться.
На помосте остались лакей и горничная.
– Это ведь в наш собственный огород насчет покойницы-то… Помните, мы там малину ели? – сказал лакей и подвинулся к горничной.
– Ах, оставьте, пожалуйста! – оттолкнула она его. – Ничего я не помню!
– За что такая жестокость чувств с вашей стороны?
– А за вашу воробьиную память. Вчера уверяли, что у вас насчет меня любовный кипяток в груди, а сегодня в табачной лавке спрашивали адрес у полковницкой портнихи и сулились к ней на кофей прийти. Вы думаете, я не знаю?
– Мало ли что спрашивал! Мой вздох всегда при вас и останется. С портнихой у меня одни разговорные куплеты, а вы для меня купидон и даже, может, еще хуже, потому вот я сейчас приду домой да фонтал слез и пущу из-за вас на подушку. Вы вот говорите: портниха; а у меня в головном засаде только одни вы и сидите. Вчера стал полоскать графин – трах! – и нет его! А все из-за вашей лютости.
– Подите! Вам поверить, так трех дней не проживешь! Вы и графин-то из-за портнихи разбили.
– Однако ведь я вам же подарил ликерное сердце, а не ей. Кроме того, и любовную записку со скоропалительными чувствами вам написал. Хотите завтра же вам дюжину носовых платков подарю? Портниха для меня – все равно что репа, а вы померанец!
– Пожалуйста, не подпускайте кислых слов!
– И вовсе даже не кислые, а ванель.
Пауза. Лакей остервенительно затягивается папироской.
– Послушайте, можно будет к вам в городе прийти? – спрашивает он.
– Нет, нельзя. У нас делов ступа непротолченная. Только по понедельникам, когда барыня в оперу уйдет, и отдыхаешь.
– Значит, мы так по понедельникам и потрафлять будем.
– Шведскому замку и поклонитесь, а потом и поворот от ворот.
– Наталья Спиридонова, зачем в наше сердце когти впущаете? Пора уж это зверство бросить.
– С крокодилом без зверства нельзя! – жеманится горничная.
– Я крокодил, а вы моя крокодильша. Подарите взглядом, удостойте улыбкой! Вот так-то лучше. Теперь позвольте в бламанже вас чмокнуть.
Горничная сдалась. Послышался поцелуй.
– Противный! И сколько в вас завсегда яду сидит, – шепчет она.
– Мой яд для вас не опасен.
Горничная стала уходить и начала прощаться.
– Когда же вы переезжаете? – спросил лакей.
– После дождичка в четверг.
– В таком разе в пятницу я буду оплакивать вашу одинокую калитку! За сим письмом потрудитесь получить наше адье с кисточкой, – закончил лакей и чмокнул свои пальцы.
Горничная загремела юбками и опрометью бросилась на двор.
На царицыном лугу
