Вечность в тебе

Я отстраняю телефон от уха и смотрю на часы, а потом говорю:

– Да…

– Отлично, потому что я уже зарезервировала столик.

– Здорово.

Я смотрю ему в глаза. Они темные и серьезные. Как будто видели такие вещи, которые не должны были видеть.

– Жду не дождусь, – говорит мама.

– Да, я тоже.

Джейкоб

Мы стоим на улице на морозе. Одна часть меня хочет сбежать, а другая не хочет прощаться. Мне нравится быть с Луизой.

– Куда тебе нужно? – спрашиваю я.

– В Blockhouse, – говорит она и указывает в сторону Людвигштрассе.

– Тебя проводить?

Она качает головой.

– Тебе это ни к чему.

«Но я хочу», – думаю я и вместо этого говорю:

– Ладно.

– Спасибо за пирог.

– Не за что.

– Ну, тогда, – она делает несколько шагов назад, – думаю, еще увидимся.

Звучит как смесь утверждения и вопроса.

– Да, – говорю я, не желая ждать до среды.

– Пока, Джейкоб.

– Пока.

Она разворачивается и идет прочь по улице. Несколько секунд я смотрю ей вслед. А потом тоже разворачиваюсь и иду в другую сторону.

Луиза

Я быстро оглядываюсь, но Джейкоба уже нет. Наверное, он испытывает облегчение. Хотя то, как он мне улыбнулся, говорит обратное. А складка на лбу в виде Пи – за. Я сворачиваю на Людвигштрассе, и мне вдруг кажется, что последних часов на самом деле не было. И все это я себе просто вообразила. Как то состояние между сном и бодрствованием, когда реальность смешивается с грезами.

Мне уже давно ничего не снилось. Слава богу. От всего существуют таблетки. Я принимаю противотревожный препарат, и он меня попросту вырубает. Как переключатель. Через полчаса после приема я теряю сознание и больше ничего не чувствую. И не вижу снов. Меня нет. Как будто я мертва. Но потом я снова просыпаюсь.

Вот только то, что произошло сегодня, буквально только что, было настоящим. Мне это не приснилось. Джейкоб подарил мне кусок пирога. И горячий шоколад. Ни то, ни другое ничего ему не стоило, и Минг сказала бы, что это ничего не значит. Что важен поступок. И что время – самая дорогая валюта.

Минг. Мне нужно позвонить ей. Вообще-то я уже давно должна была это сделать. Задеревеневшими от мороза пальцами выуживаю из кармана мобильник, натягиваю капюшон пониже на лицо и перехожу к любимым номерам. Вообще-то, их всего три: ее, моей матери, и еще один – тот, что больше не используется.

– Ну наконец-то, – отзывается Минг еще до того, как я успеваю услышать гудок. – Все в порядке? Я волновалась.

– Прости, – говорю я. – Мне стоило объявиться раньше.

– Наверное. Но самое главное, что у тебя все в порядке. – Пауза. – При данных обстоятельствах. – Еще одна пауза. – Ты ведь в порядке, правда?

– Да, – говорю я, и это почему-то так и есть. Но в то же время – нет.

– И? Чем ты сегодня занималась?

– Я была на выставке послевоенного искусства.

– А разве ты туда раньше не ходила?

– Ходила.

И ее молчание спрашивает: «Это та, на которой ты была с Кристофером?»

А мое молчание тихонько отвечает: «Да».

Я продолжаю идти вперед, снег хрустит под моими ногами, и звуки проезжающих машин доносятся словно издалека. Они движутся медленно. Почти как в замедленной съемке.

– Минг? – говорю я.

– Хм, – отзывается она.

– Помнишь того мальчика из нашей школы? Того, с темными волосами, который еще ни с кем не разговаривал? Он учился в одной параллели с Кристофером.

– Ты имеешь в виду того, что перешел в нашу школу только в одиннадцатом классе? Красавчика с такими невероятными черными глазами?

– Именно, – говорю я.

– Конечно, помню, – отвечает Минг. – Такого парня не забудешь. – Короткая пауза. – А что с ним?

И тогда я рассказываю ей все. О первой нашей встрече у почтовых ящиков, потом о второй и бутербродах. И, наконец, о письме Кристофера, годовом абонементе на посещение Дома искусств, инсталляции Бойса и о Джейкобе, который вдруг оказался рядом со мной.

– Джейкоб, значит, – говорит она.

– Да, – говорю я.

– И какой он? Я имею в виду, в реале?

– Он хороший. И в то же время какой-то странный. – Пауза. – Он не особенно разговорчив.

– Ты тоже.

– Именно, – говорю я. – В том-то и проблема.

– Вы еще увидитесь? В смысле, вы обменялись номерами?

– Ты что, ненормальная? Мы случайно встретились. Я упомянула, что у меня день рождения, и тогда он предложил поесть пирога. Он просто старался быть вежливым.

– Значит, это было его предложение?

– Как будто бы я могла предложить что-то подобное.

– Тоже верно. И что теперь?

– И теперь ничего.

Светофор загорается зеленым, и я иду дальше.

– Думаешь, он чего-то хочет от тебя?

– Конечно, – с сарказмом отвечаю я, – ведь я абсолютно в его вкусе.

– А почему нет? Может, так и есть?

– Минг, такие парни, как он, предпочитают девушек с волосами.

– Наверное, – говорит она. Еще одна пауза. – А Кристофер действительно написал тебе письмо?

– Да.

– Это довольно странно, – отвечает она.

– Так и есть.

– Он говорил, что свяжется с тобой, – говорит Минг.

– Да, говорил, – подтверждаю я.

Я узнаю вывеску ресторана и останавливаюсь под ней. К пепельнице у входа жмутся трое в длинных плащах. Они молчат и курят.

– Я на месте, – тихо говорю Минг. – Мы с мамой договорились поужинать. Уверена, она уже ждет.

– Хорошо, – говорит она. – Еще кое-что.

– Хм?

– С днем рождения, Лу.

Джейкоб

Когда, наконец, добираюсь до дома, от холода я уже не чувствую лица. Снимаю перчатки и шарф, потом вешаю куртку. Интересно, почему мне, собственно, всегда думается, что весна начинается в марте? Такого никогда не бывает.

В прихожей пахнет яйцами и маслом. Если готовит мой брат, то это яичница. Обычно он просто делает тост. Я снимаю ботинки и запираю за собой дверь квартиры, а затем иду в сторону шума, на кухню.

Артур, топлес и в тренировочных штанах, стоит у плиты. Сначала мне кажется, что он один, но потом я замечаю молодую девушку, которая сидит за столом и улыбается ему. Это, должно быть, Джулия. Она хорошенькая, но не похожа на тех женщин, которых обычно приводит домой мой брат. Короткие светлые волосы, невысокий рост, маленькая грудь, настоящие ногти.

– О, привет, Джейкоб, – добродушно говорит Артур, убирает с огня сковородку и подходит ко мне. – Где ты так долго был? – он обнимает меня и взъерошивает мои волосы. Обычно я не против, но обычно за нами при этом никто не наблюдает.

Поэтому отталкиваю его и киваю в сторону стола.

– Не хочешь нас познакомить? – тихо спрашиваю я.

– Я хочу этого уже несколько часов, – усмехается он. – Итак, где же ты был?

– Гулял, – уклончиво отвечаю я.

– Значит, гулял. А где?

Игнорирую его и иду к столу.

– Привет, – говорю я, протягивая ей руку. – Я Джейкоб.

– Джулия, – улыбается она. – Рада, наконец, познакомиться с тобой. Артур столько о тебе говорит.

– По большей части, скорее всего, неправду, – кошусь я на брата.

– Только правду, – говорит он, переворачивая яичницу.

Джулия смеется.

– Хочешь пива, Джейкоб?

Вообще-то я хочу пойти в свою комнату и послушать музыку, но сказать «нет» было бы невежливо, поэтому я говорю «с удовольствием» и сажусь рядом с ней.

Артур ставит на стол две тарелки. Яичница и тосты с маслом. Его фирменное блюдо. Должно быть, он очень любит Джулию, раз готовит для нее. Иначе не стал бы утруждаться.

– Хочешь что-нибудь съесть? – спрашивает Джулия, указывая на сковороду. – Мы можем приготовить еще что-нибудь, если хочешь.

– Без шансов, – смеется Артур. – Мой брат не ест ничего подобного.

Я с досадой смотрю на него, а потом отвечаю:

– Я не голоден. Но спасибо за предложение.

– Да? А что ты тогда ешь? – спрашивает Джулия.

– Я ем все.

– Но только то, что приготовил он сам, – усмехнувшись, добавляет Артур.

Джулия смотрит на меня.

– Ты готовишь? Честно?

– Как молодой бог, – отвечает мой брат.

– Артур, – бурчу я. – Прекрати.

– А что? – спрашивает он. – Это же правда. – Он поворачивается к Джулии. – Правда. Он потрясающе готовит, – говорит он, кладя руку мне на плечо. – Абсолютный природный талант.

– Он преувеличивает, – говорю я.

– Ничего подобного, – возражает он.

Мой брат отрезает кусок от своей яичницы и засовывает его себе в рот.

– Смотрела мультфильм «Рататуй»? – чавкая, спрашивает он. Джулия кивает. – Вот что такое мой брат.

– Маленькая крыска, которая умеет готовить? – уточняю я. – Очень мило.

Он закатывает глаза.

– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.

Джулия делает глоток пива и говорит:

– Женщины любят мужчин, умеющих готовить.

– Джейкоба они любят и так. Ему даже не нужно для них готовить, – говорит Артур.

– Я так и думала. Полагаю, у тебя есть девушка?

Терпеть не могу, когда почти незнакомые люди спрашивают меня о личных вещах, но в ее случае это не кажется мне досадным. Что странно, потому что, как правило, это всегда меня беспокоит.

– Нет, девушки нет, – говорю я.

– А почему?

– Не знаю. Наверно, просто не нашел пока подходящий вариант. – Я думаю о ней. И этих глазах, глубоких, как бездна.

– Должно быть, очень хлопотно иметь такой большой выбор, – говорит Джулия то ли в шутку, то ли всерьез.

– Что ж, – говорит Артур, – человек растет, выполняя сложные задачи.

Она смеется и толкает его в бок.

– Вы двое очень уж похожи.

– Что? – удивляюсь я. – Я же совсем ничего не сказал.

– А тебе и не нужно, – говорит она. – Я различаю сердцеедов с первого взгляда. – Молчание. Хотелось бы мне возразить, но не могу. – Так, о чем это мы? Ах да, готовка. Как ты пришел к этому? – спрашивает она.

Я не знаю, что на это ответить. Но только не правду. Артур видит выражение моего лица и говорит:

– Когда ты живешь со мной, тебе не остается ничего другого, кроме как научиться готовить, – он виновато пожимает плечами. – Если, конечно, ты не без ума от яичницы. Тут я абсолютный эксперт.

– О да, это так.

Я отодвигаю стул. Ножки скребут по полу.

– Я, пожалуй, пойду.

– Не так быстро, – говорит Артур, хватая меня за рукав.

– Что еще?

– Прежде чем снова исчезнуть в своей комнате, скажи мне, где ты был.

– Ну и где, как ты думаешь? На работе, – раздраженно отвечаю я.

– Да. До пяти. А потом? – ухмыляется он.

– Сначала пошел на выставку, потом ненадолго заглянул в бар, – это не вранье.

– Это ужасно скучно. Мы с тобой ничуть не похожи. – Эти слова заставляют меня рассмеяться. – Ты и в самом деле безнадежный случай, Джейкоб. Ты в курсе?

– Да, – говорю я. – А ты чертовски любопытен.

Луиза

Еда вкусная, и заведение набито под завязку. Столы похожи на разбросанные островки с красно-белыми клетчатыми скатертями, обитатели которых слишком громко разговаривают.

– Тебе не нравится? – спрашивает сквозь шум мама.

– Напротив, – говорю я. – Все очень вкусно.

Она улыбается. А потом мы обе снова делаем вид, что нет ничего странного в том, что мы здесь впервые только вдвоем. По-моему, мы делаем это довольно хорошо. Посторонние не заметили бы, что что-то не так. Что кого-то не хватает. Что мы грустим.

Мама режет свой бифштекс на мелкие кусочки. Она выглядит усталой. Как будто не спала уже несколько недель. Я знаю, каково это. Мы похожи на призраков, которые время от времени встречаются в коридоре. Или на кухне. Или в ванной. Бледные оболочки, говорящие «Доброе утро» и «Сладких снов». Когда кто-то лишает себя жизни, он забирает и часть твоей. Он забирает часть тебя. Стоит ли рассказать маме о письме Кристофера? Но я не рассказываю. Ее глаза слишком пусты, а щеки слишком впалые.

С тех пор, как я появилась в кафе, она уже четырежды извинилась за то, что освободилась так поздно, а я четырежды ответила, что ей не стоит об этом беспокоиться. Она всегда много работала. Но раньше у меня еще был брат. И тогда это было не так заметно.

Я смотрю на нее. Сейчас, когда перестала улыбаться, мама снова выглядит настоящей. Она больше не позирует, словно для фотоальбома. Морщины глубже, кожа бледная. Иногда я слышу, как она плачет, когда думает, что меня нет рядом. Очень-очень тихо. И время от времени, возвращаясь поздно вечером домой, заходит в комнату Кристофера и садится на его кровать. Она думает, что я не знаю об этом, потому что уже сплю, но чаще всего я еще бодрствую. Мама поднимает глаза и, когда замечает, что я смотрю на нее, снова включает радость на своем лице. Будто лампа.

– Расскажи, как прошел твой день?

– Все хорошо, – говорю я.

– И что же ты делала?

– Сначала я была в музее, а потом – в кафе, – это не вранье.

Мама откладывает столовые приборы.

– Совсем одна?

Если я сейчас отвечу «да», совесть станет мучить ее еще сильнее, и она уже в пятый раз извинится, что не успела освободиться раньше, а я в пятый раз скажу, что в этом нет никакой проблемы. Но если отвечу нет, мне придется рассказать ей о Джейкобе, а я по какой-то причине не хочу этого делать. Она бы увидела в этом то, чего нет. Поэтому я выбираю вариант номер три:

– Нет, не одна. На выставке я случайно встретила мальчика из школы.

– Честно?

Я киваю.

– А потом мы пошли есть пирог. Было здорово.

Она исследует меня как полиграф. Как будто взвешивает в уме, не придумала ли я всю эту историю только ради нее. Чтобы она не чувствовала себя самой плохой матерью на свете.

– Он из твоего класса?

– Нет. Он… – Пауза. – Он из параллели Кристофера.

Каждый раз мне странно произносить его имя. До этого – с Минг, а теперь – с моей матерью. Обычно я просто думаю о нем. Словно произнесение его имени вслух было признанием того, что он мертв и никогда не вернется.

– Значит, в прошлом году он учился вместе с Кристофером, – замечает она.

– Думаю, да, – говорю я.

– Соответственно, ему тогда… сколько? Девятнадцать, двадцать?

– Он не особенно интересуется мной, – отвечаю я, откусывая свой гамбургер.

Чувствую, что она хочет сказать что-то еще, и это невысказанное повисает в воздухе. Как гигантский речевой пузырь. Что-то вроде «Надо остерегаться парней постарше» или «Вот когда я была в твоем возрасте…» Но она ничего такого не говорит и вместо этого снова хватается за свои столовые приборы и продолжает есть.

Через двадцать минут официант убирает наши наполовину пустые тарелки. Он спрашивает, не хотим ли мы забрать остатки, и мы киваем.

Когда официант уходит, мама протягивает мне пакет, и я беру его. Не легкий и не тяжелый. Зеленая картонная коробка с большим бантом из красной ткани. Напоминает Рождество.

– С днем рождения, Пчелка.

«Пчелка». Давно она меня так не называла. Может быть, пчелка – слишком веселое слово. Может быть, его нельзя использовать, если кто-то из твоих детей покончил с собой.

Мама наблюдает, как я распаковываю подарок. Этот напряженный взгляд спрашивает, нравится ли он мне. Такие ситуации всегда заставляют меня нервничать. Я скорее отношусь к типу людей, которые любят разворачивать подарки в одиночестве, потому что всегда боюсь не обрадоваться должным образом. По крайней мере, не так, как хотелось бы тому, кто напротив меня. С моим братом все было по-другому. Тогда я знала, что все пройдет отлично. Надеюсь, так будет и сейчас. А если нет, тогда, надеюсь, я буду убедительна. Поднимаю крышку коробки. Наушники. Это наушники.

– Я подумала, что так ты сможешь слушать музыку по вечерам, не вызывая жалоб старой перечницы сверху. – Пауза. – И они без проводов.

Она запомнила, что я хочу наушники. Несмотря на все, что произошло. Я упомянула об этом всего один раз, и это было несколько месяцев назад. Но она запомнила.

– Кажется, это действительно хорошие наушники, – говорит она. – Я уточнила, они совместимы с твоим смартфоном и ноутбуком. – Я судорожно сглатываю. – Если они тебе не нравятся, мы можем обменять их, и ты выберешь другие.

Она неуверенно улыбается. Я чувствую, как по моему лицу бегут тяжелые горячие слезы. Я знаю, что если сейчас что-нибудь скажу, то уже не смогу перестать плакать. Поэтому просто качаю головой. И улыбаюсь. И мама это понимает. Она понимает каждое слово, которое я не могу произнести.

Среда, 22 марта. Аллергия на идиотов

Луиза

Письмо Кристофера пришло прошлой ночью вскоре после полуночи. Этого я не ожидала. Я лежала на кровати в его футболке и слушала музыку в своих новых наушниках.

Без понятия почему, но я думала, что его следующее сообщение придет не раньше четверга. Ровно через неделю после первого. Поэтому обрадовалась. Потом прочитала его. И с тех пор злюсь.

Через три четверти часа у меня следующая встреча с доктором Фалькштейном. Я предпочла бы просто не пойти. Но я не могу так поступить, потому что он сразу же доложит моему отцу. А тот – матери. Хорошо это или плохо, но папа тогда придет, сядет на старое место Кристофера за кухонным столом – потому что у него самого места больше нет, – и тогда нас ждет «разговор», который чаще всего заканчивается тем, что мои родители кричат друг на друга. В прошлый раз речь шла об уродливом клоуне, который теперь уже не висит на стене. Мой отец счел это «невозможным», а мама заявила, что отца не касается то, что висит на ее стенах.

Поэтому я иду к доктору Фалькштейну. Потому что лучше молчать у него в кабинете, чем слушать, как ссорятся мои родители. Вчера я почти с нетерпением ждала этого дурацкого приема, потому что надеялась снова увидеть Джейкоба. А теперь я надеюсь, что этого не случится. Потому что наша встреча, наверное, была бы странной: ведь мне настолько паршиво, что мы будем только молчать, и это заставит меня нервничать.

Я беру рюкзак и иду в ванную. Дверь закрыта. Не люблю, когда эта дверь закрыта. Но и когда наоборот, мне тоже не нравится. Нажимаю на ручку и включаю свет. Я ненавижу эту комнату. Как будто она что-то сделала. Как будто виновато окно, а не тот, кто выпрыгнул из него. Эта ванная рассказывает историю, которую никто не хочет слышать, которую никто, кроме меня и моей матери, слышать не может. Это как голос в наших головах.

Мама хотела переехать, но с этим ничего не вышло, потому что мы не можем позволить себе в этом городе ничего другого. Мы живем здесь более тринадцати лет и поэтому почти ничего не платим. В нашей квартире цены на аренду остановились, тогда как вокруг они вознеслись до небес. Мы в буквальном смысле застряли в этих четырех стенах. Они как клетка, к которой у нас есть ключи.

Я делаю глубокий вдох и подхожу к окну, ощущая ногами мягкий коврик. Именно здесь он и стоял. Там же, где сейчас стою я. Опираюсь на подоконник и смотрю сквозь стекло вниз, на уродливый фонтан. И тогда мне приходит мысль, что это, возможно, было последним, что мой брат видел в свои последние секунды, когда еще был жив.

Мой телефон вибрирует в кармане брюк, и я вытаскиваю его. На дисплее напоминание: «Встреча с доктором Фалькштейном через 30 минут». Засовываю телефон обратно и бросаю быстрый взгляд в зеркало. Девушка, что смотрит на меня оттуда, все еще кажется мне немного чужой. Такой безволосой и жесткой. И все же я не жалею, что побрила голову. Это как фото до и после.

С этой мыслью я выключаю свет, выхожу в коридор и покидаю квартиру. Никогда бы не подумала, что буду чувствовать что-то подобное, но я ненавижу своего брата.

Джейкоб

Выключаю воду, выхожу из душа и оборачиваю полотенце вокруг бедер. Зеркало запотело, а горячий воздух наполнен паром. В желудке какое-то странное чувство. Будто я голоден. Но я не могу быть голодным, потому что ел всего полчаса назад. Только вот подобным образом дело обстоит не только с едой. Со всем так. Вчера вечером Артур спросил: «У тебя все в порядке? Ты уже несколько дней слоняешься по квартире как загулявшая кошка». Я только закатил глаза и пошел на тренировку. В третий раз с четверга. У меня болят мышцы. А они не болели уже целую вечность. Интересно, увижу ли я ее сегодня. Хотя спрашивать себя об этом не хочу. Я не хочу спрашивать себя об очень многих вещах. И не хочу думать о ней. Но делаю это постоянно.

Я иду в свою комнату, беру телефон и прокручиваю свои плей-листы. В конце концов, выбираю микстейп из Spotify, потому что понятия не имею, что хочу послушать.

Квартира пуста. У Артура, правда, каникулы, но он должен пройти какие-то курсы, если не хочет вылететь из университета. Похоже, он и в самом деле туда пошел. Или же он с Джулией. Думаю, последнее более вероятно.

Я слегка обтираюсь, бросаю полотенце на пол и одеваюсь. На заднем плане играет какая-то незнакомая песня. Достаточно громко, чтобы заглушить мои мысли, и сначала я не обращаю внимания на то, что поет парень, но потом прислушиваюсь. И больше уже не могу не слушать.

Иногда мы находим музыку. А иногда она находит нас. Я создаю новый плей-лист и сохраняю песню.

И называю этот плей-лист «Луиза».

Луиза

Я сижу на неудобном диване, смотрю в пустоту и думаю о письме Кристофера. Но я не хочу думать о его письме. И о нем самом – тоже. Еще семь минут, и можно будет уйти. Доктору Фалькштейну пришлось ответить на срочный звонок. Это было почти полчаса назад. С тех пор я сижу в его приемной в одиночестве и надеюсь, что он не вернется. Интересно, действительно ли он разговаривает по телефону или просто искал предлог, чтобы выйти отсюда? В принципе, мне все равно.

Мой взгляд падает на оленя на стене, а затем на потолок. Дома ли Джейкоб? А если да, то этот потолок – его пол? Скорее всего, нет.

Наверное, он куда-то ушел. На работу. Или куда-нибудь еще. Я думаю о том, что он рассказал мне о Бойсе. И о значении оленя в мифологии. Никогда не задавалась вопросом, почему Дж. К. Роулинг выбрала патронусом Гарри оленя. Олень и олень. Кристофер читал мне книги о Гарри Поттере. Все семь томов.

Дверь отворяется, и в комнату входит доктор Фалькштейн.

– Мне очень жаль, Луиза, – говорит он, – но, к сожалению, быстрее не получилось, это была чрезвычайная ситуация.

– Нет проблем, – говорю я.

Его взгляд падает на часы.

– К сожалению, прямо сейчас у меня следующая встреча.

– Все в порядке, – отвечаю я, встаю и направляюсь к двери.

– Само собой, мы наверстаем упущенное на следующей встрече, – говорит он.

«Лучше не надо», – думаю я, но киваю, когда доктор Фалькштейн провожает меня до выхода.

– Увидимся в среду, Луиза. И повторюсь: мне очень жаль.

– Увидимся на следующей неделе, – говорю я и выхожу на лестничную клетку.

Закрываю за собой дверь, включаю свет и спускаюсь по ступенькам вниз. Если не считать моих шагов, все тихо. Когда достигаю ступени, на которой на прошлой неделе у меня потемнело в глазах, я останавливаюсь. Как будто бы она – это скрытый звонок, на который нужно наступить, если хочешь увидеть Джейкоба, но слишком труслив, чтобы надавить как следует. Но, конечно, ничего не происходит. Свет гаснет. Какое-то мгновение я замираю в ожидании, но в итоге чувствую себя глупо и спускаюсь по лестнице на первый этаж. Лампочка тускло светит над почтовыми ящиками, и на четвертом справа в верхнем ряду написано: «Райхенбах/Беккер». Почему две фамилии? Какая из них его? Несколько секунд я неподвижно стою в подъезде и жду. А потом иду к трамвайной остановке.

Я разочарована, что его не было. Как будто он обязан стоять по средам в подъезде дома как раз в это время.

Как будто ему заняться больше нечем.

Джейкоб

Я стою у кухонного окна и смотрю на трамвайную остановку. Еще несколько минут назад у меня и в самом деле имелись веские причины не выходить на улицу. Но теперь, когда я вижу, как она стоит там одна, они больше не приходят мне в голову. Луиза скрестила руки на груди, а широкий шарф закрывает лицо. Мне хочется отвернуться, но не получается. В любую минуту она сядет в трамвай и уедет. Но я не хочу, чтобы она уезжала. Хожу взад-вперед перед окном, но не выпускаю ее из виду. И вдруг появляются трое парней. Тот, что в центре, довольно крупный. Двое других – скорее маленькие. Они надвигаются на Луизу, словно стена, и я замираю на месте.

Тот, что постарше, что-то говорит ей, и она отвечает. Очевидно, они знакомы. Может, они достают ее? Чувствую, как напрягаются мои мышцы. Что-то не так, но я не знаю что. Парень делает шаг к Луизе, и она пятится. Я по-прежнему не двигаюсь – просто смотрю из окна. Только на нее. Вдруг он толкает ее, и я выбегаю из квартиры.

Луиза

Я натыкаюсь спиной на рекламный щит рядом со скамейками, теряю равновесие и падаю. Вообще-то это не больно, на самом деле мне просто страшно. И все-таки мои колени слишком сильно дрожат, чтобы я смогла снова подняться на ноги.

– Если ты еще хоть раз приблизишься к Изабель, я тебя прикончу!

Фабиан наклоняется надо мной. Его шея такая же широкая, как и лицо. Я съеживаюсь и подтягиваю ноги ближе к телу.

– Тебе ясно? – спрашивает он. – Лучше не связывайся со мной.

Он срывает с головы мою шапку и бросает ее на землю.