Замурованные. Хроники Кремлевского централа

В тюрьме Шер вел список всех своих сокамерников, делая соответствующие пометки против тех фамилий, которые, по его мнению, представляли коммерческий или административный интерес. В свободные от суда будни Славу регулярно дергали к операм, из встреч с которыми он даже не делал особого секрета. Близость к оперчасти и незаурядные сценические способности позволили Шеру заинвалидить свою тюремную медкарту, согласно которой ему полагались яйца и каши, а с воли разрешалось принимать отварную курицу. Кроме того, Славе по медпредписанию нельзя было поднимать больше трех кило веса.

Во время каждодневного вечернего обхода Шер минимум минут на двадцать задерживал дежурного врача, жалуясь на несуществующие болячки, на судьбу и злых мусоров. Равнодушно выслушав порядком надоевший монолог, дежурный врач, позевывая в кормушку, насыпал еврею тяжелую горсть «колес». Тут же преследуемый уже рефлекторным вопросом Шера: «Доктор, дайте еще донормил, не могу спать», лепила, вздыхая, передавал пару маленьких прямоугольных сонников и радостно захлопывал железное окошко. Все жалостливо выцыганенные лекарства Слава складывал в пластиковую банку из-под майонеза. Таблетки Шер не принимал принципиально.

На следующий день после заезда в 601-ю случился шмон. Все вещи следовало вытащить из хаты и занести в смотровую, где сумки вытряхивались, вещи прозванивались, арестантов раздевали донага, заставляя выполнить несколько приседаний, дабы исключить возможность сокрытия запрещенных предметов в прямой кишке и между ягодиц.

– Вещи выносим! – вторично потребовал молодой капитан от Шера, который продолжал неспешно вычесывать волосы перед зеркалом.

– Мне больше трех килограммов нельзя поднимать. Боюсь даже матрац не осилить.

– Вещи собираем и выходим! – побагровел капитан.

– Старшой, вызывай врача, что-то сердце прихватило. Как бы не инфаркт. – Мошенник схватился за грудь, не выпуская из руки расческу. – Тебе русским языком говорят: запрещено тяжести поднимать и нервничать запрещено, у меня эта, как ее, ишемия.

– Врача вызови, – рыкнул капитан пузатому сержанту.

Через пару минут подтянулась Наталья, немолодая врачиха с каштановым каре, водянистыми глазами и стянутой дешевыми кремами кожей. Пошептавшись с капитаном, Наташа отошла на обочину продола, чтобы наблюдать за «тяжелобольным».

– Пусть сокамерники вам помогут, – предложил компромисс вертухай.

– Они не понесут, они не нанимались, – улыбнулся Слава. – Вам надо, вы и тащите, только аккуратней. У меня одна куртка дороже, чем твоя почка, причем обе.

– Ладно, – злобно отмахнулся старшой. – Свои вещи оставьте в камере.

И пока мы с Сухарем в две ходки перетаскивали свои баулы, Слава с полотенцем и зубной пастой – все, что он смог поднять, – дожидался нас в смотровой.

Шер пошел на личный обыск первым, а нас с Мишей закрыли в стакане. Через вентиляционную сетку над дверью доносился диалог Славы со шмонщиками.

– Фамилия, имя, отчество? – раздраженно бурчал капитан.

– Шер Вячеслав Игоревич.

– Гаспль, а не Шер, – одернул вертухай.

– Моя фамилия Шер, – ласково уточнил еврей, подчеркнутым спокойствием разрушая психику капитана.

– Раздевайтесь, – заскрипел мусор. – Трусы снимаем…

– Гражданин начальник, вы хотите посмотреть?

– Посмотррр…

– Позвольте уточнить, это интерес служебный или личный? Если личный, смотреть смотри, только не трогай… А можно я только вам покажу, а то я стесняюсь… Ой, молодой человек, вы покраснели. Право, не стоит! Поверьте мне, старику, что созерцательный гомосексуализм вещь вполне нормальная. Кроме того, ни в коем случае нельзя сублимировать в себе свои половые отклонения, ибо это может привести к нервным заболеваниям, псориазу и энурезу. Вы, гражданин начальник, по ночам не ссытесь?

– Что?! – просопел вертухай под стоны сдерживаемого смеха своих нижестоящих сослуживцев.

– Бедный мальчик! Еще столь юный, а уже засматриваетесь на старую мужскую плоть.

– Здесь пишите: претензий не имею, число, подпись, расшифровка, – еле слышно шипел вертухай.

– Так я не понял, вы что, смотреть не будете?

– Давай следующего! – с трудом выдавил капитан.

Меня и Сухарева досматривали формально. Боясь встретиться со мной взглядом, старшой бубнил под нос перечень представленных вещей, а толстый сержант с утрамбованной в куриную гузку улыбкой вносил его в протокол. Интерес к раздеванию у капитана в этот раз оборвался уже на штанах…

Как-то Слава вернулся из суда необыкновенно взбудораженный.

– Я этого Моторико, суку, уничтожу! – ревел Шер. – Такое про меня городить! Мол, я его заставлял, принуждал, угрожал!..

– Да не переживай ты, Слав, – лениво усмехнулся с верхней шконки Сухарь.

– Обидно, Миша! – развел руками Шер. – Ладно, я бы за свое страдал. Сделайте красиво, возьмите на факте. Не можете, пошли на… А то нашли двух замусоренных… Моторико с Валивачом, которые, чтоб с прожарки сорваться, еще и меня грузят.

– Разборчивей надо быть с кадрами.

– Нет, ну если Моторико дебил, пусть он и сидит. Дуракам на воле делать нечего. А я-то за что?

– Был у нас тоже Вася один, Лешей звали. – Риторический вопрос мошенника Сухарь оставил без внимания. – Блатной-заводной, носки, постельное белье не стирает, сразу выкидывает. Живет – газует. В оконцовке додумался до того, что решил вроде как лохам впарить партию мела под видом героина. И так удачно угадал: менты контрольную закупку проводили. Короче, я подробностей не знаю. Но как получилось: мусора поняли, что лопухнулись, и решили отомстить. Через несколько дней Лешу приняли, засунули ему в шорты тэтэху и чек с гердосом и оформили по 222-й и 228-й. Леша как-то за деньги договорился на суд ходить по подписке, а перед приговором очконул и ударился в бега. В итоге нашли его в Казахстане, дали восемь лет общего и отправили на зону в Ярославль. Оттуда звонит мне: «Здорово, братан! Я здесь банно-прачечным комбинатом заведую». Я говорю: «В козлах ходишь, шерсть дремучая (шерсть, козлы – актив зоны. – Примеч. авт.)?! Твой братан за Амуром желуди роет. Цифры (номер телефона. – Примеч. авт.) забудь и сам потеряйся».

В конце февраля Сухаря забрали из хаты, как позже выяснилось, его отправили на Пресненский централ.

Первое марта, первый день весны. Хотя еще зябко и воздух, скользящий сквозь оконные щели, пронизан морозной серостью, но в душе уже хлюпает капель, сверкают лужи вчерашнего снега, сердце лениво щурится вырвавшемуся на свободу солнышку. Безумно хочется на волю, ненавидишь тюрьму, захлебываешься желчью зависти к не видящим казематных стен. Как же охота домой, как же боишься свежего солнца, обжигающего своей недоступностью, освещающего в тюремных потемках всю безнадежность твоего положения, тоску, грусть и одиночество, растворенные зимними сумерками…

Дернули на вызов. Адвокат ходит раз в десять дней, но поскольку с его последнего визита не прошло и недели, значит – пришел следак. Идти рядом. Следственные кабинеты на шестом этаже. Всего каких-то десять метров: коридорная решетка, железная дверь на лестничную площадку, еще одна напротив. Далее в указанный кабинет. Десять метров непредсказуемости, десять метров ожидания, десять метров адреналинового кайфа. Через пару месяцев это пройдет, а пока каждый твой шаг чеканит надежду на счастливое освобождение.

«Экспертиза ничего, конечно, не подтвердит, и единственное, что останется мусорам, выпустить меня под подписку, – пульсирует в голове. – На волю, да по весне… Красиво, Ваня!»

Отчасти я оказался прав. Следачок Вова Девятьяров, тот самый «курьер» с хомячьими щечками, прикомандированный в Генпрокуратуру из Смоленска, выложил на стол результаты дактилоскопической и биологической экспертиз, где мною и не пахло: пальцы, волосы и пот с изъятых вещдоков ко мне отношения не имели.

Расписавшись в ознакомлении, я вопрошающе уткнулся взглядом в Девятьярова. Тот стыдливо потупил зрак и протянул плотный документ – постановление о предъявлении обвинения в новой редакции. Я пробежал по бумагам, не вчитываясь, лишь выхватывая ключевые фразы и номера уголовных статей.

Когда дошел до третьей страницы, во рту появилась сухая горечь, язык прилип к небу, заныло в скулах, хотя ныть там особо нечему. Я молча жестом попросил у адвоката сигарету. Пластиковая зажигалка показалась непомерно тяжелой, а кремниевое колесико тугим и жестким. Легкие работали, как у трубача, поглощая табачную копоть очередной сигареты. К концу документа стало подташнивать, то ли от прочитанного, то ли от непривычной никотиновой дозы.

К покушению на убийство, единственной статье, которую мне предъявили 11 декабря прошлого года, теперь добавили еще четыре: нанесение ущерба в особо крупном размере, приобретение, перевозка и хранение оружия, изготовление взрывного устройства и терроризм. Совокупность статей вполне тянула на пожизненное.

Загудело в голове где-то в области темени, заболели глаза, заложило уши. Я машинально нашарил последнюю сигарету в пачке, про себя, как очень важное, приятно отметив, что в кармане еще один непочатый «Парламент». В этот момент больше всего не хотелось поседеть и заработать какую-нибудь невралгическую хронь.

Из обвинения вытекали два факта. Во-первых, полное отсутствие каких-либо доказательств против меня никого не волнует. Это заказ, который Генпрокуратура будет реализовывать во что бы то ни стало, не оглядываясь на реальность, здравый смысл и закон. Во-вторых, как ни прискорбно, весна отменялась, посидеть еще предстояло не один месяц, да и, наверное, не один год. То, что казалось туризмом, оказалось эмиграцией. А, значит, самое дорогое, что надо сохранить, это самообладание и здоровье. Я достал из кармана новый «Парламент», сорвал целлофановую обертку, выковырял из картона и фольги сигарету. Покрутил в пальцах, сломал и раздавил в пепельнице. Дежурно-нецензурно отказался давать какие бы то ни было показания. Особенно раздражала безответность Девятьярова на поношения в свой адрес. Вова лишь вяло морщился и гнусно улыбался. Быстро оформив все необходимые бумаги, он вызвал конвой. Меня подняли в хату. Початую пачку сигарет я оставил на столе на радость вертухаю. Курить я бросил.

…Третья шконка по-прежнему оставалась вакантной. Из суда Шер каждый раз приезжал под впечатлением от кретинизма подельников и благодушия судьи.

– Приятная баба, – очаровывался Слава. – Мне даже кофе в клетку носит. Вся такая обходительная: Вячеслав Игоревич то, Вячеслав Игоревич се.

– Не обольщайся, Слава. Мягко стелет, да жестко спать, – пытался вразумить я соседа. – Последнее слово у тебя готово?

– Я вместо последнего слова сделаю Люсе Дубовской подарок на память.

– Дубовская – это судья?

– Ага. Баба Люда, слезай с верблюда, гадом буду, пороть не буду…

– А что за подарок?

– Альбом. С фотками, мыслями про жизнь, про меня, про мусорской беспредел. За неделю его завершу.

Слава с гордостью достал из железного ящика свое творение. С виду обыкновенный среднеформатный блокнот с выдавленными на твердой обложке иероглифами. Внутри вклеены вырезки из газет и журналов по делу и без. Темы, затронутые Шером, касались российских судей, тюрем, методов милиции, должностных злоупотреблений, коррупции… Освещалось и личное. В альбом аккуратно были вставлены фотографии, непосредственно отражавшие публичное прошлое и активную гражданскую позицию автора. Вот Слава на вручении какого-то ордена, вот в кругу казаков, вот среди каких-то нетрезвых полковников и генералов, вот в обнимку с мордатым мужиком и припиской большими буквами «зам. председателя профсоюза работников телевидения В. И. Шер с председателем общественного движения “Россия Православная” А. И. Буркиным», и вдруг портрет жирного Плаща Севы Зайцева с еще более неожиданной припиской:

«Это Всеволод Зайцев, очень интеллигентный и талантливый молодой человек, которого следователь Генеральной прокуратуры Магомедрасулов посадил в тюрьму, где сделал из этого юного дарования гомосексуалиста»…

– А Зайца-то ты зачем прописал?

– У нас же общий следак. Этим я показываю, какая все-таки мразь этот Магомедрасулов. К тому же мне искренне жалко Зайца.

В своей нелюбви к следствию Шер пошел еще дальше. В тюремном ларьке из средств гигиены можно было приобрести губку для душа со звучным именем «Кайфушка». После получаса художественных усилий над губкой посредством маникюрных ножниц из-под руки Шера вышло пористое творение, по контурам напоминавшее человечка. Для большего сходства Слава там, где предполагалась голова, нарисовал фуражку, глаза и рот, ниже сердце, еще ниже – репродуктивные органы. По утверждению мошенника, это не что иное, как кукла вуду Магомедрасулова. В последующие дни утром и вечером Слава ожесточенно втыкал зубочистки в вышеперечисленные фрагменты анатомии изуродованной «Кайфушки». При этом пронзенный деревянными шпажками поролоновый следак все время болтался вверх ногами, привязанный к шконке Шера.

– Что это у вас висит? – спросил на утренней проверке дежуривший «мальчик-девочка».

– Это следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры Российской Федерации Магомедрасулов, – четко доложился Шер.

– Ааа… Эта… – промямлил капитан, пытаясь сформулировать следующий вопрос, но, вконец растерявшись, молча ретировался.

Шер оказался очень удобным сокамерником, веселый жизнелюб, тонкий психолог, что позволяло в разговорах избегать острых углов, которые неизбежно вылезают во время длительного общения между достаточно разными людьми. А еще он мало ел. Это обстоятельство в ту пору стало существенным достоинством Славы, поскольку, честно говоря, сидеть было голодновато.

Раз в месяц к Шеру заходила вареная курица, но ее удавалось растянуть максимум на неделю. Мне в передачах разрешалось получать только рыбу крутого засола и сырокопченую колбасу. Тюремного же ларька могло не быть и месяц, и два. Приходилось есть баланду, и, хотя, по слухам, ее сдабривали расширяющей сознание фармацевтикой и бромом, выбора не оставалось.

– Давай картошку во фритюре сделаем, – как-то раз предложил Слава.

– Шутишь?

– Вовсе нет. Масло подсолнечное у нас есть, картофана наловим в баланде, солью у баландерши разживемся.

– А фритюрницей у кого разживаться будем?

– Гляди сюда, у меня есть кипятильник. – Слава перешел на шепот, косясь на тормоза. – Заливаем масло в железную шленку, туда кипятло. Когда масло закипит, наваливаем туда картошки. Всех делов-то…

– А почему нет. Попробуем, – обрадовался я одной только мысли о румяной картошечке с хрустящей корочкой.

Однако простой технология оказалась только на первый взгляд. За неделю нам удалось набрать лишь граммов двести вареных кусочков картошки, выловленных в капустных щах. При этом картофельные дольки резко воняли кислой капустой. Тогда решили поставить их отмокать в холодной воде. Через сутки запах потерялся, но на вкус разбухший и размякший корнеплод отдавал теперь кислятиной. Но уже ничто не могло нас остановить. Залив в миску масло, Слава засунул в нее кипятильник и включил в сеть.

Надо сказать, что сей электроприбор внушал некоторые сомнения: маленькая металлическая спираль в грубой обмотке проводов из изоленты с медицинским пластырем. В самом конце электрошнура еще дергался оплавленный кусок твердого пластика, теперь уже имевший исключительно декоративную функцию. Слава кипятильником дорожил и гордился, что на «девятке» больше ни у кого нет такого инструмента.

Масло разогревалось долго. Это вам не вода, соткой по Цельсию здесь не обойдешься. Впрочем, при какой температуре вскипает масло, упорно не вспоминалось. Минут через двадцать вязкая жижа запузырилась янтарем, устремившимся на поверхность. Засыпали соли и бросили несколько долек клубня. Спустя десять минут, предварительно отключив прибор, достали «фри». Пока деликатес остывал, закинули остатки картошки во фритюрницу. Попробовали. Понравилось. Хотя масло и соль оставили от картофеля лишь сладковатую горечь кислых щей, но горячее не может быть сырым, а съедобное – невкусным.

12 марта, уже после отбоя, к нам заехал новый сосед. Его лицо говорило о многом. Мокрушник – без вариантов. Слишком тупое, чтобы обмануть, и слишком жестокое, чтобы не убить. «Какая отвратительная рожа», – прозвучал в голове голос профессора из «Джентльменов удачи», что заставило меня невольно улыбнуться вновь прибывшему.

В хату он вошел на полуспущенных, проваливаясь в коленях под тяжестью крепко сбитой, спортивной, но бесформенной туши. Физиономия с выпученными, помешанными глазами, уродливым носом и плотно сжатыми толстыми, словно грубо вылепленными из пластилина губами была покрыта буграми. Угловатость лицу придавали и выпирающие кости нижней челюсти, свидетельствовавшие о недюжинном радиусе захвата последней. Из-под густой шевелюры с будто молью выбитым клоком на полысевшем темени в растопырку торчали коростообразные, похожие на устричные раковины уши, из которых настырно лезла черная грязная шерсть. Глазные яблоки отливали кровавой мочой, в которой плавал ржавый размытый зрачок. Одет был бычара в линялые шмотки, в правой руке матрац, в левой – одинокий баул. На вид парнокопытному где-то под сорок. Парень был на взводе, нервы и мышцы скручены в пружину, сдавленную непредсказуемостью момента. Однако, осмотревшись и узрев всего две пары глаз, старых и молодых, в меру культурных и соответственно безопасных, гость заметно расслабился.

– Привет, бродяги! – крикнул вновь прибывший, обшаривая тяжелым взглядом закоулки хаты.

– Привет, привет. – Шер неспешно слез со шконки и подошел к быку. – Откуда приехал?

– С Лефортова привезли, – поморщился арестант. – Это что за тюрьма?

– Те же яйца, только в профиль, – усмехнулся Слава. – 99/1. Централ такой же замороженный, как и Лефортовский. Как звать-то?

– Леха.

– Погоняло есть? – продолжил Шер.

– Есть, – растерялся Алексей столь грубому напору стареющего мошенника. – Боксер и Космонавт.

– Давно сидишь?

– На Лефортово семь месяцев и на зоне четыре года. А вы?

Вкратце сообщив о себе, уже за чаем мы продолжали расспрос Космонавта.

– Что за беда? – поинтересовался Шер.

– Две сто пятые, ОПГ. Я кингисеппский, слышал, наверное? – надменно-гордо выразился Леха.

– Слышал-то, слышал. Только как ты успел четыре года на зоне оттянуть? Вас же еще судить не начинали?

– Да я срок по другой делюге тянул, менты ствол и героин подкинули, а сюда уже на раскрутку по Финагину привезли.

– Знаешь Финагина?

– Конечно, Сереня – кентуха мой. Вместе газовали в 90-е…

– Погоди, погоди, – перебил я Космонавта. – Это ты мусорам мел за гердос впаривал?

– Да-а, – напряженно вытянул Леха. – Откуда информация?

– Сухарь здесь сидел, рассказывал про тебя.

– Понятно, – проскрипел зубами Леха.

– Только он не говорил, что вы подельники.

– Он еще не знает, – скривился Космонавт.

– Ты тоже на 51-й? – усмехнулся Слава.

– Я? – замялся Леха. – Нет. Какой смысл? Чтоб на пэжэ заехать? Я в раскладах.

– Значит, грузишь подельников?

– Я за свое рассказываю, – недовольно рыкнул бандюган.

– Как это за свое, если у вас ОПГ? Где свое, там общее. Грузишься сам – грузишь всех, – недоуменно констатировал я.

– Со своей делюгой я сам разберусь, – ощетинился Космонавт. – Тебе что, своей мало?

– Леша, а ты масти-то какой? – вмешался Слава.

– Блатной был масти, – натужно выдавил убийца.

– Масть – не советская власть, может поменяться.

– В смысле? – рыкнул Леха.

– Где, говорю, такие погремухи заработал?

– Ну, Боксер – это я на зоне боксом конкретно занимался.

– А Космонавт? Погоняло какое-то наркоманское.

– Это точно! По воле травился, на зоне бросил.

– Долго?

– Лет десять.

– Героин – наш витамин?

– Ага. Сначала герыч только нюхал, потом по вене стал заряжать. По большому счету, тюрьма меня и спасла.

Леха, подплясывая в стойке, нервозно задвигался по хате, по ходу нанося по воздуху хуки и апперкоты. Руки у Космонавта впечатляли. Костяшки здоровенных кулаков были стесаны в кровавые мозоли.

– Что это у тебя за приемчики? – прокряхтел Шер. – Ты решил на нас жути нагнать?

– Э-э-э. Не-а, – растерянно-глупо хохотнул Космонавт. – Это – того. Тренируюсь. Того я, это, на спорте… Вы не курите?

– И ты бросишь, – ответил Слава с улыбкой отеческой заботы.

– Я сдохну без сигарет, нервничаю много. И так спать не могу. – Леха достал из кармана куртки распечатанный «Винстон».

– Только кури у тормозов, – поморщился Шер. – И проси вертухаев, чтоб вытяжку включали. А лучше всего скрути из старых газет трубу, типа дымовой, и через нее выдыхай прямо в вентиляцию.

– Давай, Слава, прекращай… В трубу… В тюрьме сидим. Сам-то понял, что сказал? – оскалился Боксер.

– Понял, чем дед бабку донял. А почему ты должен курить в ущерб нашему здоровью? – распалялся Шер.

– Ты еще запрет на куреху поставь, – рыгнул Космонавт и с зажженной сигаретой удалился на дальник.

– Черт – закатай вату, – вполголоса определил Слава. – Через неделю он сам сломится или под шконарь полезет.

– С какой стати? – засомневался я.

– Увидишь, – интригующе улыбнулся Шер, потирая руки.

Фамилия у душегуба и бывшего наркоши была подходящая – Заздравнов. Как позже выяснилось, Леша шел говорящей головой по делу кингисеппской группировки. На показаниях его и Сергея Финагина по кличке Фин крепили в том числе и Сухаря, и Алтына. Самому Космонавту предъявляли соучастие в убийстве в девяносто втором молодого дагестанца за то, что тот слишком усердно искал своего без вести пропавшего брата – коммерсанта, который трудился в подконтрольной кингисеппской братве авиатранспортной компании «Витязь». Тогда стрелял Финагин, Леша подстраховывал. Через четыре года Заздравнов грохнул в подъезде директора фирмы «Авалон-Трейд» Нидара Ахмедова. За первую мокруху Космонавт и Фин получили по «Форд-Проба», за вторую – двадцать тысяч долларов на двоих. Теперь Леху как особо ценного свидетеля прятали на «девятке».

Во время врачебного обхода Заздравнов жадно приник к кормушке.

– Доктор, дайте чего-нибудь успокоительного… Я спать не могу… А можно снотворного, пожалуйста?.. Хотя бы пару таблеточек.

Получив горсть колес, Леша немедленно сожрал все залпом.

– Что с тобой? – спросил я.

– Нервы. С этой еще – с психикой проблемы. По весне так и вообще…

– Весеннее обострение?

– Типа того. В Лефортово совсем хреново стало. Раньше голоса только снаружи чудились, а сейчас изнутри пошли.

– С дозой не перебарщиваешь?

– То, что врачиха дала, вообще ерунда. Мне, чтоб заснуть, три таких надо.

– С учетом твоего наркоманского стажа это неудивительно, – подвел итог Шер.

– Да ладно, Слава. Я на зоне нормально спал, просто сейчас гоняю много.

– Дети есть? – спросил мошенник.

– Две жены, пятеро детей, – вздохнул Космонавт. – А у тебя?

– Дочка, – ответил Слава. – Четыре года.

– Женат?

– Жил с девчонкой, расход ей выписал через восемь месяцев, как приняли.

– Сколько лет-то ей?

– Девятнадцать. Из Нижнего Новгорода привез. Хочешь, фотки покажу? – скромно заулыбался Шер и, не дожидаясь ответа, полез в тумбочку.

На свет были извлечены драгоценные фотографии. «Девчонкой» оказалась та симпатичная барышня на морском побережье.

– Уважаю, Слава! – похотливо заурчал Заздравнов, разглядывая девушку. – А это кто такая? – спросил Леха, дойдя до Пэрис Хилтон.

– Секретарша моя, – глазом не моргнул мошенник.

– А че она такая раздетая?

– Это в обеденный перерыв.

– Славян, я тебя реально признал! Красиво на воле жил, как я… Телки, молодые, красивые…

– Люблю я все красивое и вкусное, – облизнулся Шер, довольный комплиментом.

– Я тоже дорогую одежду любил, рестораны шикарные…

– Да что ты пробовал слаще морковки? – презрительно фыркнул Слава.

– Зачем так говоришь? – обидчиво возразил Космонавт. – Видел бы ты меня семь лет назад. Я дома почти не питался. «Манхэттен-Экспресс» – клуб в гостинице «Россия», помнишь, был такой?

– Ну.

– Мы его держали. Для нас всегда там были и стол, и девочки. – Мысль о еде навела Леху на размышление. – Кстати, эта, у вас на завтрак кашу дают? У нас в Лефортово давали.

– Какую?

– Ну, там разные. Когда манную, когда рисовую. Тепленькую, на молоке…

– Здесь тоже наливают, но не всем, – подмигнул мне Слава.

– А кому? – Заздравнов явно не ждал подвоха.

– Кто заявление пишет.

– Да ладно тебе… – недоверчиво махнул рукой Космонавт.

– Че «ладно»! – Шер изобразил натуральное возмущение встречным сомнением. – Здесь все через заявление: склад, передачи, посылки, каши.

– А кто не пишет?

– Кому западло, тот не пишет. Жулики, стремяги. За это не переживай, тебе уже все не западло.

– Это почему ты так решил? – напрягся Леха.

– Ты с мусорами сотрудничаешь.