Блудная дочь
Теперь вот можно для зверя конуру поставить. Пусть охраняет дом на подступах с воздуха.
А пока самое правильное место – бывшая детская.
И пусть Мишутка сама выбирает, к кому пойти, когда соскучится.
Перед сном счастливая Любка забирается в кровать к родителям.
Давно уже не приходила – взрослая! Но сейчас она по-щенячьи запрыгивает между мамой и папой, ласкается.
– Мамочка, папочка, какая же я счастливая! Какие вы хорошие!
– И мы счастливые! И ты хорошая! – смеются Аня и Миша.
Они устали. И – жутко соскучились друг по другу.
– Любка, все! Спать пора! Ты теперь мать, тебе высыпаться надо. А то с утра, чувствую, не в ванной засядешь, а полы будешь мыть, причем неоднократно, – гонит отец.
– Ну вот… В кои-то веки… Захотела к вам… – Люба притворяется обиженной, но уходить не собирается. – Мам, расскажи, как я родилась…
– Я же тебе сто раз рассказывала…
– Ань, я ж говорю, у нее проснулись материнские чувства, она теперь хочет обмениваться опытом, – поясняет Миша.
– Тебе про роддом рассказать? – уточняет мама.
– Да! Как там все было… Страшно, да?
– Я тебе завтра все-все расскажу. Договорились? – выпроваживает Аня дочку, вытягивая ее из недр супружеского ложа.
Миша, как падишах, любуется своими девочками: женой в тоненькой шелковой рубашечке и дочкой в мягкой просторной пижаме. Как есть: мать медведя!
Наконец дверь спальни заперта. Они снова вместе. И нет никакого сна и усталости. Есть только они двое, их счастье и понимание желаний другого.
– Думал, взорвусь, – шепчет Миша своей Анечке в самое ухо.
– И я – дождаться не могла.
– Будь моей, – просит муж.
– Я – твоя.
– Будь совсем-совсем моей, – повторяет он.
Словно первый раз они вместе. Словно не проснутся в объятиях друг друга, не соединятся снова…
– Да, – отзывается жена, – я твоя. Совсем-совсем.
Уже засыпая, они слышат, как воркует со своей «малюткой» Любка.
– Давай на выходные в Венецию слетаем, – шепчет Миша. – Вдвоем. За Любкой Ира присмотрит.
– Давай.
– Так я завтра с утра билеты в Интернете подыщу. И отель.
– Отель только наш, другой не надо, – велит Аня.
– Договорились: только наш, – соглашается муж. – Спи.
Они не знают – и откуда бы им знать, что никакой Венеции на выходные им не положено. Судьба уже распорядилась по-своему. Но человек предполагает…
И Аня в полудреме сначала думает о Венеции, о том, что обязательно в этот раз возьмут они гондолу, поедут обнявшись по всем каналам. Весна, как хорошо… Там должно быть совсем тепло. Потом вспоминает она тот самый роддом, о котором просила рассказать дочка.
Как Любочка рождалась…
Что рассказать? Историй много…
Пусть подрастет еще. Или уже пора? Женские истории… Конца им нет…
Патология
– В общем, один любовник был у нее американец белобрысый. Как моль такой. И кожа розовая, а когда загорит, так и вообще красная, но он довольно редко появлялся, только по бизнесовым нуждам когда. А второй – армянин, тот все время. Черный. Шнобель крючком, грудь мохнатая, как у шимпанзе. А муж – наш, Ваня, морда колом, громадный, бычара. И вот она залетает и не знает от кого. Все как раз трое были при теле. Ей тридцать девять, ну, по виду не скажешь, а что есть – то есть. Три аборта сделала в восемнадцать, подряд, по дури, а потом и не беременела. И врачи сказали: все – спи спокойно, дорогой товарищ. Она и спала с горя со всеми. А тут – вот те на! И не знает от кого, главное. Приходит ко мне, чё делать, говорит, не знаю. Это, типа, мой последний шанс, буду рожать. Ну, говорит, если от Дэна, это, значит, еще ничего, ну, будет беленький, если чего. А если от Сумбатика? И реветь начинает по-страшному, потому что если от Сумбатика, то все – хана, ни с кем не спутаешь: и ребенок точно весь шерстяной родится, и носяру не скроешь.
А ты (я ей советую) пока своему-то ничего не говори, найди какую-нибудь древнюю фотку армянского или еврейского мужика и скажи: «Слышь, Вань, я дедушкину фотографию нашла. Вот не пойму, похожи мы с ним, нет. Ты посмотри, сравни». Ну, он, конечно, сначала ужаснется (ты пострашней найди, побородатей), а потом – чего ему? Ну, дедушка и дедушка. Ему с ним детей не крестить, дед на том свете уже давно. Но к образу привыкнет, и если чего-то похожее родится, уже сам вспомнит: «А, это он в Светкиного дедушку». И все дела… Наташ, ты открой окно, задохнуться можно.
Наташа, молоденькая, свеженькая женщина с большим круглым животиком (седьмой месяц беременности), лихо залезла на высокий подоконник и открыла фрамугу.
– Наташа, ну что вы делаете, ну разве так можно в вашем положении? – укорила ее Эля, женщина постарше, положив раскрытую книгу на одеяло и глядя поверх очков на окно.
– Ай, да ничего мне не сделается, – махнула рукой любительница историй про жизнь и любовь и обратилась к рассказчице:
– Ну и чего дальше, Надь?
Надежда устроилась поудобнее, натянула повыше одеяло – в палате посвежело, и продолжила рассказ:
– Подруга, конечно, так и сделала. А что еще оставалось?
Ну, Ване, ясное дело, по фигу, какой там у его Светки дедушка. Хоть негр. Он, Ваня-то, новый русский, денег тьма, и что не пропивает – все Светке. С ума по ней сходит, хотя женаты не первый год.
Еще бы: детей нет, все заботы на саму себя обращены: массаж-хренаж, фитнес-центр, маникюр-педикюр, парикмахеры, стилисты, любовники – вечная весна. Ну, подождала какое-то время, а как токсикоз начался и ее от запаха Ваниного «Фаренгейта» стало наизнанку выворачивать, сообщила: «Так, мол, и так, Ваня, будет у нас с тобой бэби, ребеночек то есть».
Ваня – в шоке. От счастья. Напился в жопу. Рыдает.
Светка, я, говорит, тебя озолочу, у меня же наследник будет, ты же у меня теперь на золоте есть станешь. Ну и всякое такое.
Пошла Светка делать УЗИ. Это у нее еще трех месяцев не было.
Сделали ей УЗИ и говорят: «А у вас, поздравляем, двойня».
А Светке-то чего? Ваня прокормит. Она о другом волнуется:
– Скажите, пожалуйста, – говорит, – а какие у них носы?
Врачи прифигели. При чем тут носы?
Все нормальные обычно спрашивают: мальчик – девочка или, например, здоровый ли у меня будет ребеночек, а эта курица про носы. Наверное, решили, что это у нее от токсикоза. Или что вообще дура.
– Нет, – говорят, – если они у вас по пять сантиметров длиной каждый, то какие там носы, уж подождите, когда родятся.
Она ждет, но все время тревожится, хотя «дедушкину» фотографию просто уже на ночной столик поставила, ну чуть не молится на нее.
– Дедушка у меня такой умный был, такой умный, хочу, – говорит, – Ванечка, чтобы детки наши на него были похожи.
А «дедушку» мы подобрали – ну вылитый Фрунзик Мкртчян, ну этот, который в «Мимино» крокодила зеленого хотел.
Ваня смотрит на фотку:
– Ой, нет, Светк, если мальчики на него – это еще ничего, а девочки пусть уж лучше на тебя.
– Ну это уж как будет, – Светка обижается, мол, против природы не попрешь.
И она так ему все время ныла про дедушку, как в том анекдоте про негра с усами, знаете?
Все обитательницы палаты, заранее смеясь, дружно покачали головами: не слышали анекдот и ждали подробностей.
– Неужели не слышали? Там жена беременная каждую ночь мужа будит в слезах: ей, видите ли, приснилось, что у них родился негр с во-от такенными усами! Муж ее утешает, гладит по головке: «Ну, милая, дорогая, ну, сама подумай, как это у нас родится негр да еще с усами?» Но она продолжает каждую ночь его будить и рассказывать про свой страшный сон. Наконец отвез ее рожать. Ждет-пождет. Выходит к нему врач и поздравляет с мальчиком. У мужа гора с плеч: «Ох, доктор, счастье-то какое!» «Но только я должен вас предупредить, – говорит врач, – что ребенок у вас… ну… не совсем обычный…» Муж за сердце хватается. «Он у вас… негр», – продолжает врач. «С усами???!!!» – вопит муж. «Ну, почему с усами? Нет, без усов…» «Слава Богу!!!!»
Вся палата заходится смехом. В тему анекдот, ничего не скажешь.
– А дальше? Что там Ваня? – опоминается по-детски пытливая Наташа.
– Ну, и Ваня уже на все был согласен, лишь бы уже родились у него детки, а девочкам в случае чего и пластическую операцию можно сделать, если носы будут дедушкины, станут как Мэрилин Монро. А не захотят, так он с ними с десяток видеоклипов наснимает, как, помните, этот богатый мужик свою дочь, забыла фамилию, наснимал, и ничего, стала звезда. И эти с носами станут звездами, еще все под них станут носы себе наращивать. Так что все спокойно.
Светка мне благодарна, духи «Живанши» подарила. Ты, говорит, Надька, будешь нашей крестной. Все идет как надо. Она ложится в роддом за две недели до родов, в патологию, как мы с вами, чтобы чего не случилось. Рожает – все отлично. В присутствии мужа. Он все дела бросил, с ней сидел. Она-то ничего, а его откачивать пришлось, так испереживался. И зачем это мужикам на этот кошмар смотреть? – рассказчица перевела дух.
– Ну? И дальше-то чего? – горя от нетерпеливого любопытства, торопила Наташа.
– Ох, подожди, дай передохну, – засмеялась Надя и отпила воды из бутылочки под названием «Святой источник».
Эля тоже уже не читала и с веселым недоумением ждала продолжения рассказа.
– Ну и сучения эта твоя Светка, – резко сказала новенькая с кровати у двери.
– А ты, если не нравится – не слушай. Положи голову под подушку и спи, – посоветовала Наташа.
– При чем здесь нравится – не нравится. Тут другое. Ты вот ребенка собралась рожать, а слушаешь эту гадость раскрыв рот. И ребенок твой, между прочим, всей этой дряни вместе с тобой набирается. Ты хочешь, чтобы он тоже в этот мир пришел, чтобы лгать, прелюбодействовать?
Наташа немного испугалась и обиделась.
– А чевой-то моему ребенку плохо должно быть? Я фрукты ем, за весом слежу, свежим воздухом дышу! И матом мы не ругаемся. Надя все приличное рассказывает. Да, Надь? – не очень уверенно попросила она подтверждения.
– Вот только учить нас жить не надо. Классный час нам тут устраивать, – колючим голосом произнесла Надежда. – Мы все тут не от непорочного зачатия рожать будем, а на том свете разберутся, ху есть ху.
– Девочки, не ссорьтесь, пожалуйста, – взмолилась Эля. – Жизнь есть жизнь. А Надя забавно рассказывает. Я заслушалась. Нам всем страдания предстоят, так что давайте хоть об этом помнить и поддерживать друг друга.
Новенькая осторожно встала с кровати, запахнула халат и вышла в коридор.
Наташа проводила ее настороженным взглядом:
– Ой, девочки, какая-то она… Я ее боюсь. Все настроение испортила. Еще сглазит нас, – она поежилась и завернулась в одеяло. – Тут до вас еще рассказывали жуть такую. Одна забеременела – все нормально. Ну все: живот растет, ребенок шевелится. А у нее муж очень ребенка хотел, сказал: «Не родишь мне – уйду». Она и ждет. Вот уже ей скоро рожать. Пошла она в магазин. У входа бомжиха сидит, денежку просит. Та ей дала. А бомжиха: «Что ж ты, женщина, так мало подаешь, тебе рожать скоро». А эта на нее рукой так махнула и все. Ушла. Через какое-то время после этого поехали рожать. Муж вот тоже, как этот Ваня, едет с ней. У них ребенок ихний стопроцентно, она ни в чем не сомневается. Рожает – ужас как долго. Все врачи собрались – ничего не понимают. В общем, как-то они там на нее ремнями надавили… родилось… Все серое, как студень. Полный таз студня.
– Фу, фу! – закричала Эля. – Наташенька, да не слушайте вы рассказов этих бабских. Тоже мне – «Вечерняя сказка для малышей».
– Правда, Наташка, меня сейчас вырвет, – поддержала Надя.
– Вот и мужа тоже чуть не вырвало, – не сдавалась Наташа. – Он посмотрел на все это дело, плюнул и ушел. И все. Больше не вернулся.
– Девушка долго в роддоме рожала,
Мужа за руку все время держала.
Муж только глянул – что там родилось…
Больше увидеться им не пришлось, – выразительно продекламировала Эля.
– Ой, я и не знала такую страшилку. Я их раньше собирала, – засмеялась Надя.
– Да я ее сама только что сочинила. Под впечатлением. Наташа – вы моя муза. Как Некрасов сказал: «Муза мести и печали»…
– А вы поэтесса? Стихи пишете? – спросила восхищенная Наташа.
– Ну, страшилки – это не стихи. Это любой может сочинять. С ходу про все, что видишь. Вот смотри, например:
Девушки слушали страшные сказки,Позакрывали от ужаса глазки.Глазки открыли – одной из них нет…Потустороннее шлет вам привет.– Ну ты даешь! – поразилась Надя.
– Девочки, а мне рожать страшно! – вдруг жалобно прошептала Наташа.
– Ну чего уж теперь, взялся за гуж… Ой, не гони волну лучше. Кому ж это не страшно, – произнесла Надежда. – А у тебя что, какие проблемы?
– Да у меня просто резус-фактор отрицательный. Ну, мои все решили на всякий случай меня заранее положить, чтобы уж ничего не случилось…
– Чтобы не сглазил кто, – многозначительно продолжила Надя.
– Ну да, и это тоже, – простодушно подтвердила Наташа. – А все равно эта новенькая – странная. Молчит и зырит. А сама злющая. Вон, Аня у нас тоже молчит, но ведь улыбается. И сразу понятно: она просто молчаливая. Но не злая. А эта…
– Спасибо, Натка, – откликнулась Аня. – Я и правда молчаливая. Но знаешь, у людей разные обстоятельства бывают. Печали большие. Ты не суди. Или помоги, или отойди. Но судить не стоит.
Наташа слегка насупилась. Решала, видно, обижаться или спустить на тормозах. Пересилил здоровый женский интерес к повествованию:
– Ну ладно, Надь, ты давай дальше. Рассказывай. Кто там у Светки твоей родился?
– Надя, минуточку только, я не с самого начала подключилась. Света – это которая к вам сегодня приходила? Шикарная такая, фотомодельная? – спросила Эля.
– Ага. Я ж потому и начала, что Наташка меня о ней спрашивать стала, может, она иностранка или там артистка какая-то.
Ну вот. Рожает она двойню, как было обещано. Первым вылезает мальчик. Светка смотрит – фу-у-у, слава тебе, Господи: на голове белый пух, красный, кругломордый – то ли Дэнин, то ли Ванин, это уже не важно, потому что Ваня, чуть в себя пришел, один глаз открыл и заорал: «Сыночек!!!»
И акушерки все в один голос: «Ну вылитый папаша, солидный какой. И басом закричал». В общем, ути-пусечки – пупусечки, откиньте нам, папулечка, на радостях дополнительно по сто баксиков, мы вам еще и не такое скажем.
Светка дальше уже рожает с облегчением, орет, хулиганит:
– Ой, – кричит, – Ваня, гад ты, смотри, на какие муки ради тебя иду, как ты меня страдать заставил!!!
Ваня каждый пальчик ей исцеловывает, жалеет ее, счастливый уже донельзя.
И тут второй рождается. Вторая, вернее. Девочка. Маленькая, меньше первого гораздо. Задохлик такой. Волосы черные, не пух, настоящие, аж шейку скрывают, нос уже видно – крючком, глазки пока, слава Богу, закрыты. Еле пищит. С братиком – ничего общего. Даже акушерки рты пораскрывали: «Это в кого ж такая?»
– Ужас! – воскликнула Наташа и прижала пальчики к губам.
– Ничего не ужас. Ты слушай дальше, не перебивай. Светка выпадает в осадок, ничего не понимает, а Ваня ей сладким голосом:
– Светулечка, ты посмотри, это ж вылитый твой дедушка. Как ты хотела. Умненькая будет, а хорошенькая какая!
Так что тут все в порядке, но, главное дело, Светка не понимает, как же это так могло случиться, ведь не бывает же, чтоб близнецы от двух отцов одновременно рождались. И смех: группа крови у них оказалась Ванина, она потом специально поинтересовалась. Короче, неразгаданная тайна природы. Очевидное – невероятное.
– А может быть, у кого-то из них и правда был такой… дедушка, – заметила Эля.
– Может. Ну, это уже неважно.
Ваня детей сразу заобожал. Светка успокоилась. Зажила по-прежнему.
У малышей няньки-бабки, у нее сауны, джакузи, Сумбатик. Не смогла его бросить, он классный мужик.
И вот как-то она с ним встречается и заезжают они в «Кодак центр», фотки забрать, Светка туда отдавала проявлять. Чтоб, кстати, потом, если Ваня спросит, где была, ему вещественные доказательства предъявить. И она спокойно показывает фотки детей, а им как раз годик исполнился, это деньрожденные фотки были…
Сумбат как взглянул – у него глаза кровью налились:
– Моя девочка!
А Светка ему: «Щаз! Твоя! Может, уже и оба твои?»
– Нет, – говорит, – только девочка. Это ж копия моя дорогая покойница-мама.
Ржач!
Не в дедушку, значит, а в бабушку. Пришла беда, откуда не ждали.
Он прямо плакал настоящими слезами:
– Как же мне теперь жить, зная, что мой драгоценный ребенок будет без меня, отца своего, расти? Что же ты со мной, Светочка, сделала?
Ну и что вы думаете? И тут ведь пришлось дедушку показывать, иначе он бы ей покоя не дал. И тут дедушка, царствие ему небесное, спас. Все успокоились.
– Поверил он? – выдохнула Наташа.
– Еше как! Что ж ты, смеется, молчала, что ты наша? То-то меня к тебе так тянет. Голос крови.
– Ну и Света вам благодарна. Да, Надя? Вон вы ее из скольких бед выручили, – заметила Аня.
– Еще как благодарна. Ну, за ней не заржавело. У нее душа широкая. Она, как Дэн в очередной раз приехал, меня с ним познакомила – не справилась бы уже с тремя-то. Закрутилось у нас с ним такое! И он как узнал, что я беременная…
– От него? – жадно спросила Наташа.
– Ох, от него, тут уж я постаралась… Так он, как узнал, – сразу прилетел. И мы поженились. Теперь вот рожу – и улетим. Спасибо Светке, она у меня настоящий друг. В общем, полный хеппи-энд.
Дверь палаты открылась. Показалась безымянная новенькая. Лица на ней не было. Она держалась за дверь, медленно-медленно сползая на пол.
– Девочки, врача, – успела она прошептать. – Опять не доношу.
Все бросились помогать.
Полина (так звали новенькую) вынашивала своего долгожданного первенца в ежедневном непреходящем страхе за его жизнь. У нее в истории болезни имелись все веские основания бояться, что столь желанный ее ребенок так и не увидит свет Божий.
Однако в тот раз все закончилось для всех обитательниц веселой палаты самым лучшим образом: все покинули роддом, став мамочками.
Аня родила Любу.
Полина, спустя две недели после Ани, с которой хорошо сдружилась за время тревожного ожидания, родила Верочку. Мечтала о мальчике, но получилась хорошая крепкая девочка, активная, глазастая. И переживать за ее будущее Полина начала, как только ее увидела.
Видно, слишком много пришлось самой повидать и прочувствовать.
Наверное, у каждого человека есть что-то, не тайна даже, а событие или эпизод, о котором вспоминать нельзя. То есть – никто не запрещает: вспоминай. Но память-спасительница делает все, чтобы стереть, смыть, отстирать то, что будет отнимать силы и понапрасну отвлекать от реальности бытия. Но у одних вычеркнутые события – сущая ерунда: денежка, украденная из маминого кошелька, мелкая ложь из-за не той школьной отметки… У других (их Полина умела отличать сразу) таится в глубине глаз какая-то тень. О ней не надо расспрашивать. Ее не вытащишь на свет, чтобы она исчезла. Все равно не исчезнет. О своей «тени» Полина привыкла думать именно так, загоняя ее глубоко-глубоко. Так, что никто никогда не докопается.
Полина
1. Любовь навеки
Когда-то, в совсем другой жизни, уже достаточно много лет тому назад, жила-была девочка. Послушная, прилежная, старательная. Мечтала о том, о чем мечтали для нее родители. И все шло по правилам, неизвестно кем установленным правда, но шло. И казалось вполне справедливым и разумным. А потом… Потом случилось то, что в сказках называется словом «вдруг».
Полина влюбилась с первого взгляда.
Что ж, с кем не бывает? Ну, она-то думала, что такого не было никогда и ни у кого.
На самом деле она довольно поздно для первого раза влюбилась. В семнадцать и даже больше чем с половиной лет. Без трех месяцев восемнадцать. До этого скрипка мешала, с четырех лет все силы и все время уходили на занятия музыкой. Родители обнаружили талант и взялись готовить из нее мировую знаменитость. Она слушалась всех: и родителей, и деда с бабкой, и грозу своей музыкальной школы, педагога по специальности. Но вот наконец поступила в консерваторию. Всем угодила. Все остались ею довольны. Можно было немножко отдохнуть. Тут-то любовь и настигла. Вообще-то Поля о любви мечтала давно. Она видела, как влюблялись подруги, как забрасывали все на свете ради счастья любви. Но она не могла обмануть чужие ожидания, старалась, училась, подчинялась. Но пришло ее время.
Однажды и навсегда – так решила Полина. У нее все в семье были однолюбами.
Они с подругой после поступления решили поехать в Питер на несколько дней, хоть как-то отойти от экзаменов, сменив обстановку.
У входа в вагон она остановилась: всегда боялась большого расстояния между перроном и ступенькой вагона. Ей мерещилось, что она обязательно провалится в зияющую черную дыру.
Поля закусила губу, отгоняя от себя навалившуюся жуть, и вдруг почувствовала, как ее бережно и крепко берут за талию и ставят на подножку вагона. Она обернулась – этот миг решил всю ее последующую жизнь. Вот такого – большого, сильного и юного – она ждала. А он, наверное, искал такую маленькую, беспомощную, нежную.
Подруга осталась одна в их купе.
Поля и Митя сначала стояли у окошка в проходе, глядя на мелькающие подмосковные станции. Они даже не разговаривали. Их просто тянуло друг к другу со страшной силой. Поля впервые в жизни была уверена, что очень сильно кому-то нравится. И в своих чувствах не сомневалась. Она боялась только одного: что чудо кончится, поезд приедет в Питер, и они с Митей разойдутся в разные стороны, как совершенно чужие люди. И не смогут друг друга найти.
– Зайдем ко мне? – позвал Митя, склонив лицо к ее лицу, как для поцелуя.
Поля ни секунды не раздумывала. Она обрадовалась, когда он запер за ними дверь. Наконец-то они были одни. По-настоящему.
Поезд летел. В купе было темно. Митя поднял штору окна, дорожные огни освещали их проблесками. Все происходило как в красивом черно-белом кино. Поля больше всего боялась, что он догадается о ее неопытности. Она стыдилась своей девственности: почти восемнадцать лет прожила на белом свете и ни с кем не была. Кому объяснишь, что училась, старалась, даже мечтать себе запрещала. Вот дура-то была!
Чтоб показать свою искушенность, она принялась лихо стаскивать с Мити рубашку, как должна была делать, по ее представлениям, сгорающая от страсти опытная любовница. Она где-то видела подобную сцену и старательно ее воспроизводила. Митя, конечно, завелся…
Несся поезд. Неслась отчаянная любовь девушки к единственному и неповторимому.
Рассуждая на здравый рассудок, правильнее было бы сказать: к первому встречному. От которого непонятно чего ожидать.
Но здравый рассудок покинул Полю надолго.
Главным, кроме любви, чувством, которое владело ею в ту первую ночь, был страх во всем его многообразии. Она боялась проявлений собственной неопытности, боли, но сильнее всего пугала ее мысль о том, что поезд остановится, Митя исчезнет и больше никогда не появится в ее жизни.
Он взял ее домашний московский номер телефона. Мобильников тогда ни у кого не было.
В Питере они не виделись: он ехал по делам и менять свои планы не мог.
Время тянулось чудовищно медленно. Она пыталась ходить по музеям, но в висках стучало только: «Митя, Митя, Митя».
– Съездили, развеялись, – злилась подружка, пытаясь растормошить сомнамбулическую Полину.
Ей было безразлично все вокруг. Лишь бы дождаться Москвы, а потом звонка от Мити.
Три дня после Питера она не жила: лежала в своей комнате, повернувшись лицом к стене. Хорошо, что все предки были на даче, иначе лезли бы с расспросами, тормошили. Она думала о них как о чужих, лишних в ее жизни.
Наконец, когда она почти перестала ждать, он проявился.
– Только вернулся, – объяснил. – И сразу звоню.
Он позвал ее к себе. Она немедленно помчалась.
Встретились. Обнялись. Она припала к нему – не оторвать.
Митя смеялся:
– Ты мне не приснилась! Ну и девчонка! Всю дорогу о тебе думал.
– Я тебя люблю! – торопливо целовала его Поля.
Ночь прошла совершенно без сна.
Под утро лежали совершенно обессиленные, счастливые. Митя достал две сигареты, одновременно прикурил, протянул одну Полине.
Она взяла, не раздумывая. Раз любимый уверен, что она курит, отказываться нельзя. К тому же это было так красиво: лежат влюбленные после бурной ночи и устало дымят в потолок.
– Ты – боец! – с уважением похвалил Митя. – Оставайся у меня. Беру тебя в школу молодого бойца. Переезжай давай.
Полина чувствовала себя беспредельно счастливой. Без Мити ей жизни не было. Впервые в жизни она ощущала себя так счастливо зависимой от другого человека. У нее было только одно стремление: покоряться ему, исполнять все его желания, делать его счастливым, заслуживать его одобрение. А главное ее счастье – это она особенно остро и ясно осознавала – оказаться в его объятиях.