– Но ты думал, что охотятся. Ты был так перепуган, что спать не мог! Ночь за ночью. У тебя был сенсорный голод!
– Я просто лежал в кровати и не мог заснуть.
– Ты начал видеть цвета. Меняющиеся цвета. – В возбуждении Кевин опять сорвался на крик; когда отступал цинизм, Кевин становился сущим маньяком. – Это описано в тибетской Книге мертвых, путешествие в соседний мир! Ты духовно умирал от стресса и страха! Вот как оно происходит – проникновение в другую реальность! «Магическое время»!
И сейчас Толстяк сидел на кушетке из пластика и хрома и духовно умирал. Фактически он уже был духовно мертв, и в соседней комнате эксперты решали его судьбу, вынося приговор тому, что осталось от Толстяка. Это правильно, что квалифицированные не-психи судят психов. А как иначе?
– Раз они могли попадать в «магическое время», – кричал Кевин, – то это единственное реальное время, все реальные события происходят в «магическом времени»! Это деяния богов!
Огромная толстая старуха рядом с Толстяком нагнулась над пластиковым бачком, куда норовила сблевать торазин, которым ее лечили. Она знает, переведя дыхание, шепнула старуха Толстяку, что торазин отравлен ее мужем; тот, проникнув на верхние этажи больницы, собирается прикончить ее.
– Ты нашел путь в высший уровень, – вещал Кевин. – Разве не это ты пишешь в своем дневнике?
48. Есть два уровня, верхний и нижний. Верхний уровень, происходящий из гипервселенной I, или Ян, – Первая форма Парменида, чувственный и волевой. Нижний уровень, или Инь, – Вторая форма Парменида, уровень механический, управляемый чем-то слепым, детерминистическим и лишенным разума, поскольку происходит из мертвого источника. В древние времена это называли астральным детерминизмом. Мы заключены в нижнем уровне, однако посредством таинств и при помощи плазматов можем вырваться оттуда. Пока не разрушен астральный детерминизм, мы даже и не подозреваем о нем, настолько мы закрыты. «Империя бессмертна».
Мимо Толстяка и толстой старухи прошла хорошенькая миниатюрная темноволосая девушка с туфлями в руках. Во время завтрака она пыталась этими туфлями разбить окно, а потерпев неудачу, вырубила шестифутового чернокожего санитара. Теперь весь ее облик излучал умиротворение.
«Империя бессмертна», – процитировал про себя Толстяк. Эта фраза снова и снова появлялась в его экзегезе; стала своего рода красной нитью. Фраза явилась ему в замечательном сне. В этом сне Толстяк был ребенком и рыскал по пыльным букинистическим лавкам в поисках старых научно-фантастических журналов, особенно «Поразительных историй», где мечтал найти бесценный сериал под названием «Империя бессмертна». Толстяк знал, что, если найдет сериал и прочтет его, он будет знать все на свете – в этом заключалась суть сна.
Прежде, когда Толстяк наблюдал взаимопроникновение двух миров и видел не только Калифорнию 1974 года, но и Древний Рим, он наблюдал в этом взаимопроникновении одну общую структуру, присутствующую в обоих мирах, – Черную Железную Тюрьму. Именно она именовалась в его сне Империей. Толстяк был уверен в этом, потому что, как только увидел Черную Железную Тюрьму, сразу узнал ее. В ней были заключены все, не осознавая того. Черная Железная Тюрьма являлась их миром.
Кто построил тюрьму и зачем – Толстяк не знал. Хотя кое о чем догадывался: тюрьму пытались разрушить. Организация христиан – не обычных христиан, тех, что каждое воскресенье посещают церковь и молятся, а тайных ранних христиан в серых балахонах – с энергией и воодушевлением начала осаду тюрьмы.
Толстяк в своем безумии понимал: на сей раз тайные ранние христиане в серых балахонах должны взять тюрьму, а не найти обходной путь. Деяния героев в священном «магическом времени» – согласно аборигенам, единственном реальном времени – были реальными.
Однажды Толстяк наткнулся в дешевом научно-фантастическом романе на точное описание Черной Железной Тюрьмы, только она находилась в далеком будущем. Поэтому если наложить прошлое (Древний Рим) на настоящее (Калифорнию двадцатого века), а сверху добавить мир далекого будущего из романа «Андроид проливал море слез», получается Империя, или Черная Железная Тюрьма, в форме супер- или транстемпоральной постоянной. Каждый из когда-либо живших был в буквальном смысле окружен железными стенами тюрьмы; ничего не подозревая, они находились внутри. Все, кроме тайных ранних христиан в серых балахонах.
Таким образом, тайные ранние христиане становились тоже супер- или транстемпоральными, то есть существующими во всех временах одновременно. Этого Толстяк не мог понять. Как они могут быть ранними и существовать в настоящем и будущем? И если они существуют в настоящем, почему никто не может их видеть?
С другой стороны, почему никто не может видеть стен Черной Железной Тюрьмы, которые окружают всех, в том числе и самого Толстяка? Почему эти противоположные силы становятся явными, только когда прошлое, настоящее и будущее по неизвестной причине накладываются друг на друга?
Может, в «магическом времени» аборигенов вообще не существует времени? Но если времени не существует, как могли тайные ранние христиане освободиться из Черной Железной Тюрьмы, которую им удалось взорвать? И как они могли взорвать что-то в Риме семидесятого года от Рождества Христова, если тогда не существовало взрывчатки? И как, если в «магическом времени» нет самого времени, могло завершиться существование тюрьмы?
Толстяку вспомнился знаменательный фрагмент из «Парсифаля»: «Здесь время превращается в пространство». В своем религиозном опыте в марте 1974-го Толстяк наблюдал расширение пространства: медленно и неуклонно, ярд за ярдом, до самых звезд. Было такое впечатление, будто вокруг Толстяка убрали стены. Он чувствовал себя котом, которого вы везли за город в закрытой коробке, а достигнув места назначения, выпустили. Ночью ему снилась бесконечная пустота, но эта пустота была живой. Пустота все расширялась – абсолютная, тотальная пустота, в то же время обладающая индивидуальностью. Пустота выразила удовольствие при виде Толстяка, который во сне не обладал телом. Он, подобно пустоте, просто парил, воспринимая какое-то тихое мурлыканье вроде музыки. При помощи этого мурлыканья пустота общалась с ним.
– Из всех людей, – говорила пустота, – из всех до единого, ты мой самый любимый.
Пустота жаждала объединиться с Толстяком-Лошадником, только с ним из всех когда-либо существовавших людей. Подобно пространству, любовь пустоты была безграничной, пустота и ее любовь заполняли все. Так счастлив Толстяк не был никогда в жизни.
К нему подошел санитар.
– Мы продержим вас здесь четырнадцать дней.
– Мне нельзя пойти домой? – спросил Толстяк.
– Нет, мы считаем, что вы нуждаетесь в лечении. Вы еще не готовы отправиться домой.
– Зачитайте мне мои права, – сказал Толстяк. Он был ошеломлен и испуган.
– Мы можем держать вас четырнадцать дней без постановления суда. После этого, если так решит суд и мы сочтем необходимым, можем продержать еще девяносто дней.
Толстяк знал: если он скажет хоть слово, его запрут на девяносто дней. Поэтому он ничего не сказал. Когда сходишь с ума, быстро учишься вести себя тихо.
Свихнуться и попасться на этом – значит почти наверняка отправиться за решетку. Теперь Толстяк это знал. Кроме лечебницы для алкоголиков в графстве Ориндж имелся и сумасшедший дом. Именно сюда и угодил сейчас Толстяк, причем не исключено, что надолго. Тем временем Бет наверняка забирала все, что хотела, из их дома и перевозила на новую квартиру. Она отказалась сказать Толстяку адрес, не назвала даже город.
На самом деле, хотя Толстяк не знал тогда об этом, в результате его неосмотрительности он задолжал за дом, за машину, перестал оплачивать счета за электричество и телефон. От Бет, расстроенной физическим и душевным состоянием бывшего мужа, трудно было ожидать, что она возьмет на себя решение созданных им проблем. Поэтому когда Толстяк вернулся из больницы, он обнаружил холодильник в луже воды, полное отсутствие машины и извещение: его лишили права выкупа дома. При попытке позвонить кому-нибудь и попросить помощи Толстяк услышал в телефонной трубке мертвую тишину. Это окончательно добило его. Впрочем, он понимал: сам виноват, такова его карма.
Однако в тот момент Толстяк ничего подобного не подозревал. Он знал только, что просидит под замком по меньшей мере две недели. Еще кое-что ему рассказали другие пациенты: за эти две недели графство Ориндж выставит ему счет. Сумма, включая оплату за услуги палаты интенсивной терапии, превышала две тысячи долларов.
Толстяка отвезли в больницу графства, поскольку денег на частную клинику у него не было. Теперь он на собственной шкуре почувствовал, что быть сумасшедшим еще и стоит немалых денег – помимо того, что тебя держат взаперти. За сумасшествие тебе выставят счет, а если ты не хочешь или не можешь платить, подадут в суд, а если не выполнишь решение суда, то за оскорбление этого самого суда сядешь за решетку.
Если вспомнить, что попытка самоубийства Толстяка проистекала из глубокого отчаяния, прелесть его нынешнего положения как-то исчезает. Рядом с ним на кушетке из пластика и хрома толстая старуха продолжала сблевывать свои таблетки в пластиковый бачок, заботливо предоставленный администрацией. Подошедший санитар взял Толстяка под локоть, чтобы отвести в отделение, где ему предстояло провести две недели. Это отделение называлось Северным. Толстяк покорно последовал за санитаром из приемного отделения в Северное, где за ним снова защелкнули замок.
«Вот гадство!» – сказал себе Толстяк.
Санитар сопроводил Толстяка в палату – вместо шести коек там стояли две кровати, – а потом в маленькую комнатку для опроса. «Всего пару минут», – сказал санитар.
В маленькой комнатке находилась девушка-мексиканка, коренастая, с грубой темной кожей и огромными глазами. Невероятно темными и добрыми глазами: они были словно два огненных озера. Толстяк остановился как вкопанный, увидев эти пылающие, добрые, огромные глаза.
Девушка держала в руках журнал и показывала напечатанную картинку, изображающую Царствие Небесное. Журнал, как понял Толстяк, назывался «Сторожевая башня». Девушка, улыбающаяся Лошаднику, была свидетелем Иеговы.
Мягким, тихим голосом она сказала Толстяку (не санитару):
– Господь наш приготовил для нас место без боли и страха. Видите? Животные мирно возлежат вместе, лев и ягненок, как должны возлежать и мы, все мы, друзья, возлюбившие друг друга, не зная ни страдания, ни смерти, на веки вечные с Господом нашим Иеговой, который любит нас и никогда не оставит, что бы мы ни делали.
– Дебби, пожалуйста, покинь помещение, – попросил санитар.
По-прежнему улыбаясь Толстяку, девушка показала на грубо нарисованных корову и ягненка:
– Все твари, все люди, все живые создания, большие и малые, будут нежиться в тепле любви Иеговы, когда приидет Царствие. Вы думаете, это еще не скоро, но Иисус Христос уже сегодня с нами.
Закрыв журнал, девушка с улыбкой вышла из комнатки.
– Извините, – сказал санитар.
– Ни фига себе, – потрясенно пробормотал Толстяк.
– Она вас расстроила? Простите. Ей запрещают читать подобную литературу; наверное, кто-то подсунул.
– Все в порядке, – ответил Толстяк. Он был изумлен.
– Давайте запишем ваши данные, – начал санитар, вооружившись планшетом и ручкой. – Дата рождения?
«Ну ты и дурак, – подумал Толстяк. – Долбаный дурак! Бог здесь, в твоем долбаном сумасшедшем доме, а ты и не знаешь. Ты видишь Его, но не ведаешь этого. Бог уже вошел в тебя, а ты и помыслить такого не можешь».
Толстяку стало хорошо.
Он вспомнил девятый параграф своей экзегезы.
