– Тапис! – я повысила голос. – Ты знаешь что-то еще?
– Нет, – сказал он быстро.
– Раффай!
– Нет.
– Лерн?
Мальчишка, не отрывая взгляда от листа, на котором он продолжал чиркать, отрицательно помотал головой.
– А я вот сейчас возьму и прекращу зашивать ваши обноски!
– Не-е-ет, – заканючили они. – Мы ничего не зна-а-аем! Ну, ходят какие-то слухи, но мы не знаем!
Я поняла, что больше ничего от них не добьюсь. Ладно, продолжим разговор на эту тему в другой раз.
Мальчишки, боясь, как бы я не продолжила расспросы, затараторили:
– А ты откуда? Расскажи о своем мире! Или нет, лучше какую-нибудь интересную историю!
Я задумалась. Что бы такое им рассказать? Сказку? Притчу? Да еще чтобы им было понятно.
А, была не была. Начнем с русских народных сказок.
– Жили были дед и баба… Ой, нет. Бабу заменим, а то вы не поймете… Жили были дед и дед. И была у них курочка Ряба…
Как оказалось, кто такая курочка, они знали. Значит, запрет на женских особей действовал только в отношении людей. Прискорбно.
За курочкой рябой пошел колобок и Маша, то есть, Саша с медвежьей троицей. Впрочем, в моем исполнении медведи смахивали на монстров, а Саша, виртуозно заменивший Машу, – на их победителя. В общем, Остапа несло. Мальчишки молча внимали.
Когда я закончила травить сказки, зашивать одежду и подняла глаза на пацанов, они, привалившись друг к другу, тихо дремали. М-да, мне только сказки на ночь рассказывать.
– Эй, – потрясла я их за плечи. – Спокойной ночи, малыши.
И с удивлением посмотрела на рисунок в руках Лерна. На лист была изображена… я. В несколько утрированном стиле, с иглой и длинной ниткой в руках. Однако как пацан классно рисует! И кто-то еще смел утверждать, будто у него нет никакого дара?!
– Это тебе, – Лерн, открыв полусонные глаза, протянул листок. – Ты спрячь только. А то отберут. А меня накажут.
– Тебе нельзя рисовать? – изумилась я.
– Я же хооз, – пожал он плечами, – мне нельзя. Они говорят, и так работы много. А дара нет.
Я погладила парня по голове. Он недовольно дернулся. Сколько ему лет? Четырнадцать? Пятнадцать?
– А я обещал написать для тебя величальную, – вспомнил Тапис. – Завтра принесу, ладно?
– Ладно, – согласилась я. – Как хочешь.
– А Раффай может для тебя…
Что может Раффай, я не узнала. Потому что дверь открылась.
Мы разинули рты, увидев на пороге Шико.
Тот медленно обвел нас взглядом, не предвещавшим ничего хорошего. Заметил мой портрет и ухмыльнулся:
– Что, Лерн, снова за старое?
Мальчишка испуганно сжался.
– Это я рисовала, – сказала я с вызовом. – И попробуй докажи, что нет!
– А что они вообще тут делают? – сощурил глаза Шико.
– В гости зашли, – я скрестила руки на груди и тоже сощурила глаза. – Что, нельзя?
– Нельзя, – медленно кивнул Шико. – Ни им, ни тебе. Тебя ведь предупреждали, чтобы ни с кем не болтала, разве нет?
Я молчала. Предупреждали. Мне нельзя ни с кем разговаривать. А потому фиг я тебе отвечу.
Он понял и ухмыльнулся:
– Я принес твою нашлепку. Вдруг еще кому-то лоб раскроишь, пригодится.
Ничего не поняла. Какую еще нашлепку? Он вообще о чем?
Шико протянул бактерицидный пластырь, которым я недавно залепила его голову. Я удивленно посмотрела на лицо парня.
Никакого шрама на лбу. Никаких признаков, что несколько часов назад эту физиономию заливала кровь. Вот же зараза… Неужели все-таки прикидывался? Разыграл спектакль? Но зачем?
– Спасибо за своевременную помощь, – он скривился. – А нашлепку все-таки возьми.
Только сейчас я заметила: пластырь выглядит как новенький.
Он что, его постирал?!
Недоуменно воззрившись на Шико и поймав его выжидательный взгляд, словно он про себя гадал – возьмет или не возьмет – я стала смутно подозревать, что его посещение имеет совсем иную цель, нежели возвращение жизненно необходимой «нашлепки».
– И, я надеюсь, взамен ты вернешь то, что случайно захватила из моей комнаты.
Я молчала. Ах, вот зачем ты пожаловал, голубчик.
Не надейся, не верну. Обойдешься.
И вообще, топал бы ты отсюда, юный господин.
– Послушай, Маша…
