О войне

В каждом отдельном случае решимость – проявление мужества; когда же она становится постоянным свойством характера, она представляет духовный навык. Здесь имеется в виду не мужество перед лицом физической опасности, а мужество в отношении ответственности, так сказать, перед лицом моральной опасности. Этот вид мужества часто называли courage d’esprit[29], потому что он имеет своим источником рассудок; тем не менее он – проявление характера, а не рассудка. Голая рассудительность – далеко еще не мужество; часто самые рассудительные люди не обладают решимостью. Сперва рассудок должен пробудить ощущение мужества, которое затем будет его поддерживать и нести на своих плечах, ибо при быстром натиске событий над человеком господствуют скорее чувства, нежели мысли.

Итак, мы называем решимостью способность, в обстановке действий при недостаточных данных, устранять муки сомнений и опасности колебаний. При не вполне точном словоупотреблении решимостью называются и простая склонность к риску, смелость, отвага, дерзость. Однако в тех случаях, когда у человека есть достаточные данные (безразлично – субъективные или объективные, основательные или необоснованные), говорить о его решимости нет никаких оснований, потому что решимость предполагает сомнения, которых здесь нет.

При достаточных данных речь может идти только о силе или слабости. Мы не настолько педантичны, чтобы вступать в пререкания по поводу небольшой неточности обычного словоупотребления; наше замечание имеет целью лишь устранить возможные неправильные возражения.

Итак, решимость, побеждающая состояние сомнения, может быть вызвана только разумом, притом своеобразным его устремлением. Мы утверждаем, что наличие широкого кругозора в соединении с мужеством еще не составляют решимости. Бывают люди, обладающие самым проницательным духовным взором; при решении труднейших задач у них нет недостатка в мужестве, они готовы многое взять на себя, но в трудные минуты они все-таки не могут принять никакого решения. Их мужество и проницательность стоят порознь, не протягивают друг другу руки и потому не производят третьего свойства решимости. Последняя порождается лишь актом разума, осознавшего необходимость риска и тем побудившего волю. Этот своеобразный склад ума, побеждающий в человеке всякий иной страх страхом перед колебаниями и медлительностью, и есть то, что вырабатывает в сильных характерах решимость; поэтому люди, обладающие ограниченным умом, не могут быть решительными в нашем смысле. Они могут действовать в затруднительных случаях без колебаний, но тогда они это делают необдуманно, а у того, кто действует необдуманно, не может быть борьбы с самим собою вследствие каких-либо сомнений.

Такой способ действия может порою оказаться удачным, но мы вновь повторяем: только по общему уровню успехов можно судить о гениальности. Если наше утверждение покажется странным кой-кому, кто знает иных гусарских офицеров, полных решимости, которых однако нельзя почесть за глубоких мыслителей, тому мы напоминаем, что здесь говорится об особом направлении ума, а не о выдающейся мыслительной способности вообще.

Поэтому мы полагаем, что решимость обязана своим существованием особому складу ума и притом такому, который свойствен скорее мощным, чем блестящим умам; мы можем подтвердить такую родословную решимости еще тем, что существует множество примеров, когда люди, проявлявшие на младших должностях величайшую решимость, утрачивали ее на высших. Они чувствуют необходимость принять решение, но сознают и опасность, заключающуюся в неправильном решении; а так как они не могут охватить порученное им дело, то их разум теряет прежнюю силу и они становятся тем более робкими, чем яснее сознают опасность нерешительности, которая их сковывает, и чем больше они привыкли действовать смело, сплеча.

При рассмотрении понятий «coup d’oeil» и решимости мы вплотную подошли к родственному понятию – к присутствию духа, играющему в царстве неожиданного, каким является война, большую роль: оно не что иное, как повышенная способность преодолевать неожиданное. Присутствием духа восхищаются и при метком ответе на неожиданный вопрос, и при быстром и находчивом действии при внезапной опасности. Этот ответ или действие могут и не представлять чего-нибудь необыкновенного, лишь бы оказались к месту. То, что по зрелому и спокойному обсуждению представляется чем-то вполне обыкновенным и не производит впечатления, нравится как результат мгновенной находчивости. Самое выражение – присутствие духа – весьма метко обозначает близость и скорость оказанной разумом помощи.

Следует ли приписать это дивное качество человека преимущественно особому складу ума или общей уравновешенности, – зависит от природы данного случая, но наличие того и другого безусловно необходимо. Меткий ответ скорее говорит об остром уме, удачное мероприятие при внезапной опасности предполагает духовную уравновешенность.

Если мы бросим общий взгляд на 4 элемента, образующие атмосферу, в которой протекает война, – опасность, физическое напряжение, неизвестность и случайность, то станет легко понятным, что требуется большая духовная и умственная сила, чтобы среди этой стихии уверенно и успешно продвигаться вперед. Эта сила в зависимости от форм, принимаемых ею при различных обстоятельствах, в устах рассказчиков и составителей отчетов о военных действиях получает название энергии, твердости, стойкости, силы духа, или характера.

Все эти различные проявления героической натуры можно было бы рассматривать как одну и ту же силу воли, которая в зависимости от обстоятельств принимает различные формы; но как ни близки между собой эти понятия, все же они различны по содержанию; в интересах нашего исследования разобраться в них несколько точнее.

Для большей ясности укажем, что тяжесть, бремя или противодействие (назовите как хотите то, что вызывает напряжение духовных сил в начальнике) является в весьма малой степени результатом непосредственных мероприятий противника – его сопротивления и поступков. Противник, во-первых, непосредственно воздействует только на личность командира, но не вмешивается в его деятельность как вождя. Когда неприятель оказывает сопротивление не 2 часа, а 4, то начальник подвергается личной опасности 2 часами дольше; но размеры опасности тем меньше, чем выше положение начальника. Для главнокомандующего она равна нулю[30].

Во-вторых, упорное сопротивление неприятеля непосредственно влияет на начальника вследствие потерь в боевых средствах и связанной с этим ответственности. Озабоченность, вызываемая этими обстоятельствами, первая подвергает испытанию силу воли вождя и вызывает ее напряжение. Но мы утверждаем, что это далеко не самое тяжелое бремя, которое ему приходится нести, ибо в этом случае ему приходится справиться только с самим собой. Все прочее воздействие, оказываемое сопротивлением неприятеля, направлено на руководимых им бойцов и уже через них влияет на вождя.

До тех пор пока войска, исполненные мужеством, сражаются бодро и охотно, начальнику редко представляется повод проявить значительную силу воли при преследовании своей цели; но когда возникнут затруднения, а это случится, как только от войск потребуется чрезвычайное напряжение, то дело уже не будет идти само собой как хорошо смазанная машина; напротив, сама машина начнет оказывать сопротивление, и для его преодоления потребуется от начальника огромная сила воли. Под этим сопротивлением следует разуметь не прямое неповиновение или возражение, хотя в отдельных случаях и это имеет место, а общее впечатление упадка физических и моральных сил и муки сознания при виде кровавых жертв; начальнику приходится бороться с ними внутри себя, а затем и среди подчиненных, передающих ему посредственно или непосредственно свои впечатления, настроения, беспокойства и стремления. По мере того как силы отдельных индивидов начинают падать, их уже не увлекает и не поддерживает собственная воля; все бремя инертности массы постепенно перекладывается на волю начальника; пламенем своего сердца, светочем своего духа он должен вновь воспламенить жар стремления у всех остальных и пробудить у них луч надежды; лишь поскольку он в состоянии это сделать, постольку он остается над массами, их властелином. Если этого нет, если его собственное мужество оказывается уже недостаточным, чтобы снова оживить отвагу всех остальных, масса увлечет его за собой, в низменную область животной природы, бегущей от опасности и не знающей позора. Вот то бремя, которое мужество и сила духа вождя должны преодолевать в течение борьбы, если он стремится совершить выдающееся.

Это бремя нарастает вместе с ростом масс, а следовательно и сил; чтобы они соответствовали растущему бремени, у начальника должно быть их тем больше, чем выше занимаемый им пост.

Энергия действий отражает силу побуждений, которыми действия вызваны, причем побуждения могут иметь источником как убеждения разума, так и эмоцию духа. Последняя является необходимой, если требуется проявление крупных усилий.

Из всех высоких чувств, наполняющих человеческое сердце в пылу сражения, ни одно, надо признаться, не представляется таким могучим и устойчивым, как жажда славы и чести, которые так несправедливо унижаются в немецком языке заменой их двумя недостойными суррогатами: честолюбие, славолюбие. Правда, злоупотребление этими гордыми стремлениями на войне обусловило самые возмутительные поступки по отношению к людскому роду; но по своему истоку эти чувства конечно принадлежат к числу наиболее благородных, какие только свойственны человеческой природе. На войне они подлинное дыхание жизни, одухотворяющее огромное тело. Все остальные чувства, кажущиеся очень распространенными и возвышенными – любовь к отечеству, фанатизм, чувство мести, всякого рода воодушевление, – не исключают необходимости в жажде славы и чести. Другие чувства конечно могут в общем возбудить толпу и повысить ее настроение. Но они не внушат вождю воли, сильнейшей, чем воля его спутников, что существенно необходимо, если он должен добиваться исключительных результатов. Другие чувства не превращают, подобно честолюбию, боевые успехи войск в личную собственность вождя, в которую последний вкладывает все свои силы: он усердно пашет, тщательно сеет, и он же собирает обильную жатву. Именно это стремление всех начальников, начиная с высшего и кончая низшим, этого рода промышленность, эта конкуренция и пришпоривание возбуждают дееспособность войск и обеспечивают им успех. Бывал ли когда-нибудь великий полководец без честолюбия, и мыслимо ли подобное явление?

Твердость означает сопротивляемость воли силе единичного удара, а стойкость – сопротивляемость продолжительности натиска. Эти качества очень близки, и часто одно выражение употребляют вместо другого; однако нельзя не отметить заметного различия между ними: твердость по отношению к единичному сильному впечатлению может опираться только на силу чувств, стойкость же нуждается в большей мере в поддержке разума, так как она черпает свою силу в планомерности, с которой связана всякая продолжительная деятельность.

Обратимся теперь к силе темперамента. Прежде всего возникает вопрос, что мы под этим подразумеваем. Конечно не пылкие и страстные порывы – это противоречило бы общепринятому словоупотреблению, – а способность повиноваться рассудку даже в момент величайшего возбуждения, в вихре самых бурных страстей. От одной ли силы разума зависит эта способность? Мы в этом сомневаемся. Тот факт, что встречаются люди с выдающимися умственными способностями, но не владеющие собой, не может конечно служить доказательством противного. На это можно было бы возразить, что здесь требуется особый склад ума, пожалуй, не такой всеобъемлющий, но более крепкий.

Мы будем ближе к истине, если предположим, что одним из свойств самого темперамента является способность подчиняться рассудку даже в момент наиболее бурных волнений; эту способность мы назовем самообладанием. Но есть совершенно особое чувство, которое у сильных духом вносит известное равновесие в разбушевавшиеся страсти, не ослабляя их однако; и тем самым обеспечивает господство разума. Этот противовес – чувство человеческого достоинства, благороднейший вид гордости и глубочайшая душевная потребность действовать всегда и всюду как существо, одаренное прозорливостью и разумом.

Поэтому мы скажем: сильный темперамент – у того, кто не теряет равновесия даже в моменты величайшего возбуждения.

Рассматривая отдельных людей с точки зрения их темперамента, мы, во-первых, заметим людей мало восприимчивых, называемых флегматиками, или апатичными; во-вторых, очень впечатлительных, но чувства которых никогда не выходят за пределы определенной степени интенсивности, людей чувствительных, но спокойных; в-третьих, встречаются люди крайне возбудимые, чувства которых вспыхивают быстро и бурно, как порох, но на короткое время; наконец, в-четвертых, людей, не поддающихся малым впечатлениям и вообще раскачивающихся только постепенно, но чувства которых сильны и устойчивы. Это – люди сильных, глубоких и скрытых страстей. Корни этих различных темпераментов, по-видимому, протягиваются к грани, на которой соприкасаются физическая и духовная природа человеческого организма; темперамент находится в зависимости от нервной системы этой амфибии, одной своей стороной обращенной к материи, другой же – к духу. Нам с нашей слабой философской подготовкой не приходится дольше останавливаться на этом темном и сложном вопросе, но важно вкратце отметить, как проявляются эти различные натуры в сфере военной деятельности, и можно ли от них ожидать значительной духовной силы.

Примечания