Монстры под лестницей

© Helga Wojik., 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2023

Моим племянницам Ангелине, Ксении и Мире

Монстр, который всегда с тобой – это ты сам.

Once upon a time

Not so long ago…

(Bon Jovi – Livin’ on a Prayer)

Однажды, не очень давно

На одной очень старой лестнице живут монстры. Самые обычные, хвостатые и зубатые. С густой жесткой шерстью или чешуйками. На каждой ступеньке – свой. А всего ступенек тринадцать.

Чертова дюжина монстров – слишком много для одной лестницы, что охает и вздыхает под их толстыми и худыми, но неизменно жуткими телами. Но куда им деться? Приходится держаться каждому своей деревянной полоски. Ведь внизу жуткий подвал, полный старого забытого хлама: коробок, стеллажей, ящиков… Ненужные вещи и воспоминания расползлись и заняли каждый дюйм пола и стен. И все это нагромождение, муравейник отжитого, облюбовали мыши, пауки, ночные бабочки и многоножки. Армия насекомых и грызунов не пускает в свои владения чужаков.

Вот монстры и жмутся между мирами. Пол сверху, пол снизу, а если лечь на бок, то и по сторонам тоже. Полужизнь. Полумирье. Вместо зеленой травы и пряной от прелой травы земли тоже пол: бетонный, заливной и жутко грязный. Сделаешь шаг, и все увидят, опознают по следам, настигнут, поймают, вернут. Да и куда идти? Кругом камень и стены. Единственный выход – вверху. В дверь. Но она ведь всегда закрыта. Три поворота маленького синего ключика – и все монстры под замком.

Этот ключик хранится у двух бледных атласных пауков, что цепко держат все тайны дома. Они пахнут лавандой и злом. Густой запах страха и ненависти пропитал все вокруг, усыпив все светлое и доброе, что когда-то обитало в этих стенах. Давно. Очень давно.

Но сегодня я планирую устроить побег всей дюжины. А поможет мне в этом тринадцатый – самый милый монстр из-под кровати и мой друг.

Глава 1

Макс и два чрезмерно крупных знакомца

– Макс, не убегай далеко от дома.

Это моя мама, Кэролин или Кэр, и, как и положено мамам, она всегда беспокоится обо мне. Хотя я уже совсем взрослый. Я окончил начальную школу и готов вступить в новую жизнь, полную неуемного веселья, кружка робототехники и, к сожалению, троллей вроде Бочки. Да, Бочка явно все портит. Может, он снова измажет мой ранец, или спрячет сменку, или чего похуже. А может, повезет, и его отца пригласят работать в другой город, а Бочка перейдет в другую школу. Но об этом лучше не мечтать. Я уже слишком взрослый, чтобы верить в сказки.

Вообще все мои школьные беды начнутся лишь через два месяца. А пока судьба дала мне отсрочку. Следующие восемь недель я проведу в богом забытой деревне, именуемой городом, где есть все необходимое для счастья, кроме стабильного вайфая и исправного кондиционера.

Хотя пузатый телевизор тоже выглядит не очень. Пожалуй, даже хуже костей динозавров, что однажды мне удалось тайком потрогать. Пока Мисс Математика (которая была вовсе не мисс, а та еще гадюка) старалась одновременно не выйти из себя и превзойти себя. (Хотя, как по мне, это совершенно невозможно провернуть одновременно). Ей не было равных в искусстве поимки и обезвреживания группы малолетних будущих гениев, преступников и наркоманов. Да-да, она так и говорила: «Мне все равно: вырастет из вашего детеныша подлец или гений – мой долг научить его математике и хорошим манерам». Первое было менее болезненно, а второе всегда шло в комплекте с длинной деревянной линейкой. Иногда мне казалось, что это средство внушения и обращения в лоно науки и уважения старших – с меня ростом и выпилено из какой-то жутко больнючей деревяшки. Возможно, даже магического толка. Не могу утверждать. Но в чем я был уверен: эта семейная реликвия передавалась по наследству только самым математически выверенным и геометрически верным ведьмам, к коим Мисс Математика не только относилась, но и являла собой великолепный образчик строгости и несгибаемости. Как прямая, проложенная через две точки, она обладала прескверно прямолинейным характером без возможности принятия любых мнений, лежащих вне ее вектора.

Но, как вы поняли, мне бояться было нечего: что-что, а математику я знал получше многих моих сверстников. Мое детство прошло под гиперболы и параболы, что рьяно вычерчивал отец, прежде чем однажды исчезнуть. Истории с исчезновением – мои любимые. Многие, но не эта. И рассказывать о ней я не особо люблю. Совсем напротив.

Но прошлое и будущее сейчас отошли на второй план. Ведь сейчас я мчался по лугу, сбивая запоздалые одуванчики, пестрые головки цветов и нарушая покой всякой мелкой живности, явно не ожидавшей меня в гости. Мисс Математика не могла бы дотянуться до меня даже своей супер-линейкой – так надежно я был укрыт в глуши.

Выбившись из сил, я повалился на траву и утонул в небесной синеве. Зеленые стебли трепетали, полностью укрыв от меня горизонт. Я чувствовал себя исследователем неизведанных земель, первооткрывателем прерий, первопроходцем джунглей и даже немного Кусто, если допустить, что вокруг колышутся водоросли, а лазурь тропосферы – это прозрачные воды океана, в которых неспешно плывут огромные белые киты-облака.

А вы знаете, что синих китов осталась всего тысяча? Десять сотен добродушных гигантов против шести миллиардов людей. Вот кто-кто, а киты точно попадают на небо. Я верю, что там – высоко, в безбрежном просторе, они совершают свое большое путешествие. А вся эта вата туч – всего лишь прикрытие, как фальшивые бороды и парики. Хотя, может, на небе хватит места всем. И людям тоже. Оно ведь безгранично. Не то чтобы я верил в бога, но признайтесь: приятно считать, что твоя жизнь кому-то интересна. Кому-то могущественному и, желательно, доброму.

Вы, наверное, заметили, что я, похоже, состою не из восьмидесяти процентов воды, как каждый нормальный почти-взрослый ребенок, а из вязанок любопытных фактов, заковыристых слов и теорий, которые другим не только не приходят в голову, но и в целом не омрачают бытие. Я честно пытаюсь держать все это под замком, но временами безуспешно. И тогда Бочка и такие, как он, получают новый повод для издевок. В мире средней школы быть умным не очень разумно. Это только для мамы моя сила в моей любознательности, а для меня… Хотя, к черту Бочку! Когда надо мной такое небо, к чему выковыривать из памяти комья грязи?

Я достал миниатюрный пленочный фотоаппарат, направил объектив вверх и «щелкнул» небо. Внутри коробочки зашуршало, и пленка сделала шаг. Еще один монстр в мою коллекцию: белое пушистое облако, что так похоже на хвостатого буйвола. Коллекционировать монстров – это у нас семейное.

Мне было шесть, когда я нашел снимок отца. Вот сейчас вы подумали, что мой отец – вылитый монстр. Не могу судить о его привлекательности.

Да и рассказ не об этом. Он (отец, а не рассказ) стоял на крыльце дома, где родился. Ему тогда было лет двенадцать. В два раза больше, чем мне на тот момент – колоссальная разница! Дом за его спиной уместился в кадр лишь малой частью. Верандой и дверью. Светлые доски – наверное, свежеокрашенные, – ведь, если присмотреться, можно различить оставленный валик и ведро. Пара горшков с цветами и темная полоска неизвестности – приоткрытая дверь. И глаза! Я точно увидел кого-то, но сморгнул и… этот кто-то исчез! Но мне не могло показаться – на этом фото мой отец был не один!

Ох, помню, как я нашел эту фотокарточку! Я не выпускал ее из рук целый день. Все пытался заглянуть в этот таинственный дом. Даже переворачивал пару раз. Иногда мне казалось, что из той зернистой тьмы на меня вновь кто-то смотрит. И тогда мурашки, бегающие по спине, становились на несколько градусов холоднее, волоски на затылке вставали дыбом… Притягательность неизвестности и того волнительного страха была столь сильна, что я боялся моргнуть. Ведь за этот короткий миг монстр из тьмы и мог показаться! У меня онемели пальцы, глаза жгло, словно в них песка засыпали, а ноги затекли. Но я сидел и смотрел, буравил взглядом тонкую полоску неизвестности, тщетно пытаясь войти в тот дом. И я увидел его! А когда увидел, то он словно застыл, прилип к фотографии и остался на ней. Я был поражен! Сердце колотилось, как дятел в лесу.

Я еле дождался прихода отца. Чтобы разделить с ним свою находку и спросить его, чтобы он впустил меня в тайну этого дома и фото, чтобы рассказал все его жуткие тайны!

Вечером, как было заведено, после ужина, когда мама ушла в мастерскую, отец поманил меня и, усадив на колени, взглянул на зажатый в моем кулачке артефакт. И тут все вопросы и слова будто высыпались из меня, как из решета, рассыпались по полу, и я лишь водил глазами и по-рыбьи открывал рот. Но задать тот самый вопрос не мог.

Отец улыбнулся. Я уже смутно помню его черты, и иногда от него остается лишь улыбка – немного грустная и кривая. Как у ковбоев в старых фильмах. Я боюсь, что пройдет пара лет, и кроме этой улыбки я уже не вспомню ничего. А мне бы крайне не хотелось менять отца на чеширского кота.

Так вот. Не дождавшись вопроса, отец сам начал говорить:

– Раньше не было цифровых фотоаппаратов. Нажимая спуск, я никогда не знал, что выйдет на фото до тех пор, пока в красном свете не доставал проявленную пленку и не развешивал на веревку отпечатанные снимки. Знаешь, Макс, ожидание, предвкушение, интрига – все это было у нас, и все это у твоего поколения украл прогресс.

Я не очень понял, о чем говорил отец. Меня тогда больше занимал другой вопрос. И я, наконец-то, смог выпалить:

– Где это? Кто это? – ткнул я в фото, указывая на силуэт в тени дверного проема.

Отец улыбнулся.

– Это дом, в котором я провел часть детства. А это мой друг. Славный малый, хоть и был немного диковат. Я звал его Атта. Однажды мы провели ужасно веселое лето.

– Атта, – завороженно повторил я, вглядываясь в размытый силуэт.

Имя было таким уютным, что силуэт из тьмы перестал пугать. Он был другом моего папы, а значит, не мог быть монстром. Жаль, мама тогда не увидела его, она, конечно, очень старалась, но это были поддавки. Знаете, что бы ни думали взрослые, но, когда они притворяются, мы притворяемся в ответ. Этакая игра, с взаимоуничтожением: ведь стоит высказать вслух сомнения и придется признать правду. А правда была в том, что мама считала Атту выдумкой, но не видела ничего плохого в «развитии воображения».

Этот снимок спрятан в хранилище памяти – так я зову мою коробку важных вещей. В прошлой жизни там был лишь чай, зато теперь – застывшие воспоминания. Чрезвычайно важные – «незабываемые». Даже когда коробки нет под рукой, я открываю жестяную крышку и пристально вглядываюсь… Я очень хочу узнать, кем был этот Атта. Может быть, с ним в экспедицию уехал мой отец? Одна беда – долгие годы я не знал, где живет Атта. И что это за дом на снимке. Но теперь я уж точно его найду. Обязательно.

Я втянул запах луга. В городе так не пахнет. Даже в парке. В городе приходится вдыхать все, что угодно: от машин до чужих людей. Даже не знаю, что хуже. Я часто задерживал дыхание, стараясь пореже дышать. Мне казалось, что я полон чужих запахов – внутри и снаружи. Что я так пропитался ими, что от меня самого уже не осталось ничего. А на лугу все по-другому. Я хочу, чтобы все эти ароматы были внутри меня, чтобы я пах травой, жизнью, свободой, небом. Вот почему я втягиваю воздух полной грудью, наполняю легкие до самого края и затем хватаю еще немного ртом, как рыба, и раздуваю щеки. Это как налить какао с горочкой – невозможное мастерство, на которое способны только волшебники, а еще моя мама. Она мне и показала, что совсем на немного, на тончайшую ниточку, на паутинку какао в кружке больше, чем может поместиться. Она тогда сказала:

– Видишь, Макс, край – это не предел, когда над тобой бесконечность. Всегда старайся делать свое дело максимально хорошо и еще немного лучше. Не бывает достаточно, когда творишь, любишь и помогаешь тем, кто нуждается в помощи.

Моя мама умная, добрая, но иногда перебарщивает с заботой. Вот как сегодня. Ну, вот что может со мной случиться в этом чудесном месте? Это место как застывший кадр из старого фильма, фильма, в котором не происходит ничего, кроме бега облаков.

Я сделал еще пару снимков проплывающих облаков. Еще одна вещь, которой учит пленочный фотоаппарат – это выбор момента: тридцать шесть кадров – это не тысячи цифровых снимков, и упустить важное можно, если растратишь все без меры. Но и жадничать не следует, ведь тогда можно всю жизнь прождать своего йети и остаться лишь при пустой нетронутой фотокассете и сожалениях.

Не думайте, это тоже не я придумал – это я услышал от отца. Хотя, может, он просто сказал: «расходуй с умом», а все остальное я додумал сам за все годы разлуки. Но знаете, я не сомневаюсь, что будь у моего отца шанс, он непременно дал бы мне совет наподобие этого, и когда я его найду (отца, не совет), я обязательно спрошу и даже сделаю вид, что подзабыл, как он там сказал пять лет назад. Или десять. Как повезет.

На зеленом стебельке серебрится ниточка паутинки. Меня накрывает тень.

И тут! Огромный нос тыкается мне в лицо и шумно втягивает воздух. Оторопь берет. Я сперва подумал, что это волк, медведь или нечто среднее, а в таких случаях верный шанс – притвориться мертвым. С этим у меня порядок. Еще бы сердце так предательски не билось о ребра. Чудовище чихает, обдав меня брызгами. Очень надеюсь, что я все еще сохранил запах города, и это меня спасет. Ведь город пахнет явно тем, что не вызывает аппетита и не рекомендуется употреблять в пищу. Даже чудовищам.

Сквозь ресницы я пытаюсь по-шпионски следить за монстром. Жду, когда он уйдет от дохлятины, коей я притворился. Но зверь не отступает, он пробует меня на вкус: шершавый слюнявый язык не меньше полуметра длиной оставляет на моем лице гнусную слизь. Падальщик? Боюсь, мне не спастись. Споры чудовища уже укореняются в моих порах, а едкая слизь разъедает кожу. Силы покидают меня, кожа трещит, из нее вырываются жуткие жгутики смертоносных зомби-грибов…

– Эй, малец, ты живой?

Хриплый голос царапает лезвием ужаса позвонки. Я ошибался: это не монстр, это инопланетный захватчик! И он пытается вытянуть из меня все тайны мира. Лишь сильнее сжимаю челюсти и веки, но голос проникает в мой разум:

– Граф, отстань от ребенка.

Второй голос, точно такой же, как первый. Значит, их двое. Боюсь, я окружен, и я почти готов признать, что мама была права: это место слишком прекрасно, чтобы быть настоящим! Это иллюзия, липкая ловушка, в которую попадают, как мухи, очарованные красотой, недотепы вроде меня. Но тут же неоновой вывеской в угасающем сознании вспыхивают слова: «Никогда не сдавайся. Сопротивление – это уже победа». Кажется, это было мое печеньковое предсказание. А кто я такой, чтобы не верить печенькам?!

Настало время для Максимального Рывка. Я задерживаю дыхание, сжимаю кулаки и, резко подскочив, собираюсь дать деру. И тут меня со всего маху бьет по голове один из врагов. Глушит как рыбу – так, что Млечный Путь средь бела дня закружил, как волчок, перед глазами, и я бревном рухнул обратно в траву. Что ж, умереть на лугу не так плохо. Мои останки дадут энергию василькам, а может даже на них вырастет клевер, и если повезет, то однажды случайный прохожий найдет четырехлистник и обрадуется, а значит, все будет не напрасно.

Но монстры не унимались: они нашли меня даже в моем посмертии и начали охаживать по щекам.

Голова раскалывалась, я с трудом разлепил веки. Странно, но мне удалось, а я до последнего думал, что они были зашиты. Из дымки забытья передо мной возникла ужасающая морда. Когда фокус восстановился, то монстр разделился на две неравные половинки и, обретя четкость, моему взору предстали старик и собака.

– Живой! – старик засмеялся. – Я уж думал, ты моему Графу все его собачьи мозги вышибешь своей кубышкой.

Дед легонько тюкнул мой лоб своей тростью (по факту – кривой полированной веткой).

– Ай! – вскрикнул я и потер шишку, что уже успела оформиться голубиным яйцом.

Пес обиженно прижал уши и старался не приближаться вплотную.

– Простите, – я на девяносто процентов был уверен в своей ошибке, но оставлял одну десятую на то, что пришельцы продолжают меня дурить.

– Может, тебя домой проводить? А то лоб Графа – как камень, мало ли.

Я покачал головой, о чем сразу же пожалел. Обезьянка в моей черепушке от души ударила в литавры. Я зажмурился, а когда вновь вынырнул в мир живых, украдкой взглянул на пса. Снизу он казался огромным. Хотя не думаю, что что-то сильно изменилось бы, если бы я встал. Объективно, я был маловат для своего возраста, а Граф – крупноват для своей породы. Так что между нами была двойная фора, и оба раза не в мою пользу. Но попробовать стоило.

Я поднялся и успешно принял вертикальное положение. Старик тоже выпрямился. У меня закралось подозрение, что всему виной чистый воздух – именно он и способствует гигантизму обитателей этих мест.

– Не бойся, – старик улыбнулся и кивнул на пса. – Он не кусается.

Я, конечно же, не поверил. Не кусаются лишь беззубые.

– Я не боюсь, – максимальный блеф – мой конек. – Я люблю собак.

Что ж, второе было сущей правдой.

– Это волкодав? – оглядел я серое лохматое чудище.

Старик крякнул:

– Волков он не давил, но явно б мог.

«Такими лапищами и зубищами и медведей бы смог», – подумал я.

– Держи, – старик протянул камеру.

Я даже не заметил, как выронил ее. «Только бы не разбилась», как заклинание, в голове прозвучали слова. Но слава мягкой земле и зеленому ковру трав – отцовская «стигма» пережила это падение.

Полностью удостоверившись в земной природе Графа и деда, я даже сделал пару снимков. Старик совсем не удивился, что кадры не всплыли моментом на экране, да и самого экрана не было. Часто прогрессу сложно пробиться через размытые грунтовки и панцирь лет, и тогда прошлое находит уютный уголок в самой глуши, где продолжает жить, застыв, словно стрекоза в янтаре.

Глава 2

Новый дом, что не дает защиты от прошлого

Попрощавшись с новыми знакомцами, я сорвал лист подорожника, плюнул на него и приклеил к шишке. Вряд ли это поможет избежать маминых причитаний, но попробовать стоит.

Шагая к дому, где мы теперь живем, я думал о капельке смолы, что медленно ползла по стволу доисторической сосны и поглотила беспечную бабочку. Убив и обессмертив. Забрав, возможно, последний день ее жизни и подарив миллионы лет неизменности. А вдруг это была та самая бабочка, от взмаха крыла которой могла измениться вся история человечества, не окажись она в янтарной гробнице? Или это была ее судьба: пережить динозавров и мамонтов, фараонов и ацтеков, две мировых войны и явить миру доселе неизвестного ученого? А может, стать самой прекрасной драгоценностью, ради которой будут гибнуть влюбленные, семейной реликвией или родовым проклятием? Как много вариантов предлагала бабочке смола… Но был ли выбор добровольным? Может, один день земной жизни стократ дороже благ посмертия?

Слишком странные мысли для того, кто даже еще не стал тинейджером. Но такова цена: когда твои друзья с ранних лет – взрослые и умудренные жизнью тети и дяди, вроде Жюля Верна или Альфреда Брема[1], поневоле стареешь куда быстрее. Но мысли о смерти и бренности бытия – это все равно лучше, чем вспоминать о школе. Ведь смерть – она где-то там, а школа через два месяца… Когда ты воспитываешься одним родителем, то получаешь в два раза больше вопросов о своей семье и проблем… А когда ты, будучи сиротой, отрицаешь это и пытаешься доказать, что отец скоро вернется, то рейтинг невыносимости школьных будней резко подскакивает вверх.

Добавьте сюда мои скромные физические данные и отличные отметки почти по всем предметам, где требовался ум, а не грубая первобытная сила. И получите неутешительный прогноз начала жизни в средней школе. Для тех, кто не понял: все верно, жилось мне как типичному задохлику и ботану. Я не хотел быть Ральфом, но еще меньше мне улыбалось разделить судьбу Хрюши[2]. В этой игре жизни я предпочел бы держаться подальше от таких дикарей, как Бочка. Но, увы, система образования заставляет три дюжины мух непрерывно жужжать в одной банке на протяжении многих лет, и часть из них мутирует в ос.

Я жутко расстраивал маму, приходя домой с подбитым глазом. Но она даже не пыталась понять! Лишь злилась, а когда думала, что я не вижу, плакала. Я и правда не видел, но стены съемной квартирки были так тонки, что я слышал каждый ее всхлип. Словно стоял болваном рядом и не мог ничего поделать.

Со временем я понял, что вся ее злость была не на меня, не из-за того, что я слабый и не могу дать сдачи. Она плакала от своего бессилия, от того, что не может меня защитить. И это делало все лишь хуже. Будь у меня отец, он бы научил меня паре приемчиков, а в следующий раз, когда фонарь под моим глазом освещал мой путь, па бы спросил: «Надеюсь, ты вернул сдачу?». И я бы, криво усмехнувшись, ответил: «А то! Видел бы ты того парня!». И мы бы рассмеялись, подмигнув друг другу.

С мамой такую штуку не провернуть, это как с девчонкой на кладбище ходить. Каждая очередная стычка в школе дома оборачивалась трагедией. Я выслушивал речь о том, что не стоит нарываться, а мои доводы в расчет не брались. Мама была уверена, что любого конфликта можно избежать. Любого. И точка. А потом я слышал тихие всхлипы за стенкой, и мой нос зудел так, что соленая злость сама собой стекала из глаз на подушку. Так мы и плакали каждый сам по себе. Но зато радовались мы всегда вместе!

И этот луг был малой частью нашей огромной нереальной радости!

Я притормозил возле дома, спрыгнул с велика и провел моего железного дракона через зеленую калитку. Ступив на мощенную галькой дорожку, я замер. Все еще не могу привыкнут, что теперь живу здесь. Эта громада с янтарными квадратами окон – наш дом. Наш дом. Непривычно звучит после вереницы съемного жилья. Такой чужой, но наш.

Месяц назад пришло письмо. Я помню, как побледнела мама. Она рухнула на стул и прошептала: «Не может быть».

– Что там, ма? – спросил я, ребра сдавило так, словно я провалил все контрольные за год и узнал, что класс состоит из клонов Бочки. – Это от папы? Он возвращается.

Мама в тот миг повернулась ко мне. Но ее лицо было безжизненным. Обескровленным. Она словно призрака увидела. И у меня скрутило живот:

– Он умер? – на выдохе прошептал я.

– Нам повезло, – еле слышно проговорила мама, но голос ее звучал так, словно мы выиграли в лотерею, но на «Голодных играх».

Неожиданно разбогатеть, скажу я вам, тот еще шок. И мы испытали его по полной.

Мой дед по отцу, которого я никогда не видел, завещал нам этот дом… Формально документы еще не были переделаны, но дождавшись, когда я экстерном окончу класс, мы собрали то немногое, что имели, и переместились в эту глушь.

Переезжать налегке легко. А у нас вещей было на одну развалюху «форд». Как мы только умудрялись раньше жить в доме, где у отца был кабинет и фотолаборатория? Или после его исчезновения наша жизнь пошла под откос? Или я это все тоже выдумал?

– Поживем там лето, а потом видно будет, – сказала мама и поставила последнюю коробку в раскрытую пасть багажника.

Подозреваю, дело было в очень плачевном состоянии нашего счета, иначе она бы никогда не согласилась. Ведь гордость иногда – последнее богатство, с которым труднее всего расстаться.

Милый, милый дом. Он был огромен: два этажа и чердак, а внутри комнат десять! Поместье, цитадель! Да тут можно целый класс поселить! А еще не один скелет замуровать в стенах, парочку уложить в подвале, а одного спрятать под лестницей на второй этаж.

– И это все наше? – присвистнул я, выйдя из машины и осматривая обвитый плющом особняк.

– Относительно.

– Это как?

– Как объяснил юрист, дом наш, пока мы в нем живем, но продать или сдать его мы не можем. Если поселимся в этой глуши, то ты сможешь пойти учиться в любую школу на выбор, хоть на другой стороне мира, – твой мертвый родственник все оплатит, но каждые каникулы ты должен возвращаться.

– Как-то все слишком сложно.

– И не говори: чую, эта старая развалина – с душком золотой клетки.

– А призраки в нем есть?

– Пошли, узнаем. Может, хоть познакомишься с дедом.

Ключи, как и было написано в письме (между прочим, с гербом и на благородной бумаге, словно не от деда, а от английского лорда), лежали под цветочным горшком с засохшей сиренью.

Замок щелкнул, и я переступил порог фамильного гнезда.

К удивлению, внутри не было пафосной лестницы с портретами всех родственников в пяти поколениях, не было свисающих на цепях люстр, даже ковра турецкого не было. Довольно сдержанно, однообразно и… Скучно.