Книга Тайна родной крови - читать онлайн бесплатно, автор Марина Владимировна Болдова. Cтраница 2
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Тайна родной крови
Тайна родной крови
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Тайна родной крови

Только одна женщина задержалась в их доме надолго. Как-то получилось, что Ника стала если не законной женой, то небезосновательно претендующей на этот статус. А потом случилась авария. «Вернувшись» из комы, отец не впал в уныние. Осознание собственной немощи, слабо утешающие прогнозы врачей и наступившая прохлада в отношениях с любовницей заставили его собрать все силы для выздоровления. Михаэль и Анка уже учились в Кракове, дома бывали не каждый выходной, а потому повседневно текущие события проходили мимо них. Однажды, приехав на каникулы, они не застали Нику. Не было в доме и ее вещей. Оказалось, отец выгнал ее неожиданно, не объясняя причин. С тех пор женщин он в дом не приглашал, что радовало и Михаэля, и Анку, и всех домашних от горничной до дворецкого. Отец уже вполне сносно передвигался, опираясь на палку, поэтому вернулся к управлению делами. Время от времени он впадал в состояние влюбленности, что было заметно по сияющим глазам и ответам невпопад. Это было где-то на стороне, проходило быстро, безболезненно для всех, поэтому даже небольшой тревоги никто не испытывал. Домочадцы лишь посмеивались над несерьезностью отца и незадачливостью девиц, мечтающих окрутить богатого вдовца.

А отец был действительно богат. Воспитывая двойняшек не в неге, но в строгости по части финансов, он добился того, что Михаэль не мыслил себя иждивенцем у него на шее, с пятнадцати лет работая наравне с ним и попутно изучая сложное фермерское хозяйство. Но тянуло его к механизмам и производству. Окончив университет в Кракове, Михаэль предложил отцу открыть завод по переработке их продукции, объединить разрозненные цеха по консервированию в одно производство и выходить на мировой рынок. Отец, немного контролируя сына в начале намеченного пути, через год скинул управление на Михаэля и удалился на покой.

Сейчас у Михаэля было два дела: хозяйство и сестра. И одно из них он запустил…


– Миша, вернулся? А Аня? – отец упорно называл детей русскими именами, их землевладение – усадьбой, и Михаэлю это было непонятно. Никакой любви или увлечения Россией он за ним не замечал.

– Да, папа, это я. Послушай, мне нужно с тобой поговорить… Это серьезно.

– А Аня?! – уже обеспокоенно спросил Казимир Хмелевский.

– Анка умерла. Ее сбила машина, – проговорил он быстро и обеспокоенно посмотрел на отца. Тот молча отошел к окну. Михаэлю показалось, отец совсем не удивился.

– Да-да. Так и должно было случиться. Все правильно, правильно. Она оказалась права… Я не верил… Столько лет… Анечка… – бормотал Хмелевский, не глядя на него.

– Папа, о чем ты?

– Нелепая смерть… Она так и сказала: «Умрет нелепой смертью». Машина… Что за машина? – он наконец посмотрел прямо на него.

– Папа, Анку убили. Наезд не был случайным.

– За что?! И кто?!

– Не знаю, папа. У меня еще одна новость: Анка жила с парнем, неделю назад он ее бросил.

– Кто он? Как его имя?

– Имени не знаю, Анка не говорила. И я слишком поздно узнал об этой связи, – Михаэль досадливо поморщился.

– Я думал, она с подругой… Что она живет у Каролины!

– Я тоже был в этом уверен. Но, как оказалось, девушка замужем уже пять лет. И живет в Хойне, оставив квартиру в Кшешовице Анке. Я там давно не был, поэтому удивился звонку Анки и просьбе срочно туда приехать. Оказалось, ее парень пропал, уже неделю как. Она особенно не беспокоилась, тот уезжал и раньше, хотя и не так надолго. Испугалась лишь, когда застала в квартире чужого человека. Тот ударил ее и убежал. Она считает, что ее друг задолжал кому-то крупную сумму, и этот визитер приходил к нему. Я установил во всех комнатах и холле камеры. Но вор больше не появлялся. А сегодня Анка назначила мне встречу в кафе в Кракове, видимо, хотела мне сообщить что-то важное. И не пришла. Я набирал номер ее телефона несколько раз, но она так и не ответила. Заподозрив, что что-то случилось, зашел в ближайший полицейский участок, показал фотографию… Там были русский мальчик и переводчица. Мальчик с сестрой видели, как произошла авария. Правда, с сестрой тут же случился сердечный приступ и… Папа, что с тобой?! – Михаэль вдруг заметил, как побледнел отец.

– Русские?

– Да. Они из ансамбля народных инструментов – в Кракове сейчас фестиваль. Вот что странно… Дети обознались: думали, на дороге их старшая сестра, уж очень похожа на Анку. И переводчица поначалу была уверена! Но выяснилось, что та девушка, Катя, старше Анки на два года, к тому же беременна, на большом сроке…

– На два года… Беременна…

– Папа, может быть, ты скажешь мне, что с тобой? Ты как-то странно реагируешь на мои слова!

– Нет, ничего. Наверное, нужно заняться похоронами… Ты иди, – Казимир Хмелевский рассеянно махнул рукой на дверь.

Дождавшись, пока сын выйдет из комнаты, он достал из кармана куртки мобильный телефон.

– Здравствуй, дорогая. Как ты себя чувствуешь сегодня? В норме? Да, спасибо, нога не болит. Голос? Да, ты правильно поняла – случилась беда. Нет больше Анки. Несколько часов назад ее намеренно сбила какая-то машина. Я навещу тебя завтра, жди.

Глава 5

Вера Михайловна слушала, что ей переводила Элина, и согласно кивала. Врач убеждал, а ее и не нужно было уговаривать. Только лишь когда он произнес имя Сергей Герасимов, она удивленно посмотрела на Элину. Кардиохирург Герасимов был, насколько она знала, близким другом отца Сары. Работал он в кардиологическом центре их родного города и только пару лет назад уехал жить в Германию.

– Пан Завадский предлагает перевезти Сару в клинику, где работает доктор Герасимов. Он уже связался с ним и заручился согласием. Но решение остается за вами, Вера Михайловна. За вами и за Сарой.

– Я согласна, – коротко ответила Вера Михайловна и увидела ответную улыбку лечащего врача девочки. – А сейчас хотелось бы увидеться с Сарой…

– Да, пожалуйста. Яна, – обратился тот к присутствующей при разговоре девушке. – Проводите пани Бражникову к дочери.

Сара спала. На ее спокойном бледном личике лежала тень от капельницы, установленной на штативе рядом с кроватью. От флакона с раствором к руке тянулась тонкая полупрозрачная трубочка. Вера Михайловна вздохнула: похожую картину она наблюдает уже четвертый год…

Вера Михайловна вспомнила первый сердечный приступ Сары. Ее вмиг посеревшее лицо, испуганный взгляд и свою растерянность. И бестолково суетящихся рядом Катю и мужа. Тогда первым опомнился Федор, схватив телефон и вызвав неотложку. Потом были больницы, обследования и диагноз. А теперь остро встал вопрос и об операции. Вот таким нездоровьем аукнулась трагедия в жизни девочки.


…Казалось, на похороны родных Сары собрался весь город. Только сама девочка этого не замечала. Или Вера Михайловна, не отпускавшая ее руку ни на миг, так чувствовала. Рука, несмотря на жару, была холодной и будто высохшей, до того тонкими на ощупь были пальчики. Сара неотрывно смотрела на лицо младшей сестры, словно спящей безмятежным сном, и не плакала. Она не уронила ни одной слезинки после тех, первых, слез, когда узнала о том, что сгорела их дача. И погибли и мама, и отец, и пятилетняя сестра Оля…


«Нет, – вспомнила Вера Михайловна, – она плакала еще раз: когда на следующий день «Скорая» увозила в больницу Лилию Марковну».

Именно она, Лилия Марковна Лейбсон, привела правнучку в музыкальный класс Веры Михайловны. «У нее нет музыкального слуха, Верочка, а девочка тянется к музыке. Возьми, позанимайся!» – попросила она. Конечно, Вера Михайловна взяла ребенка. И ни разу не пожалела…


– Вера Михайловна, да не переживайте вы так, – Элина дотронулась до ее плеча. – Спокойно возвращайтесь домой.

– Элина, я думаю, мне следует задержаться, – Вера Михайловна никак не могла решиться на то, чтобы оставить Сару одну в чужой стране.

– Я разговаривала с паном Завадским. Сару в Германию можно будет перевозить лишь через несколько дней. А пока они ее медикаментозно поддержат, сделают необходимые обследования. Вы вернетесь к тому времени, когда она будет чувствовать себя лучше, а я буду Сарочку навещать каждый день, – спокойно возразила та. – К тому же, дома одна Катя, ей трудно будет без вас справиться с мальчишками. Ведь Федор Иванович…

«Конечно… Федор Иванович! Вот и Элина знает… – с иронией подумала Вера Михайловна. – Впрочем, вполне естественно, что она в курсе намечающихся перемен в нашей жизни: ее давно уже приняли в «стаю». И Сару на нее я могу оставить смело. А мне действительно нужно домой».

– Хорошо, – сказала она твердо и бросила взгляд на часы на запястье. – Я на тебя надеюсь. Только прошу: звони мне каждый день. И, если что…

Про «если что» думать не хотелось. Она сама не могла объяснить себе, почему ее так тянет домой. Почему не отпускает тревога, никак не связанная с болезнью Сары. Вера Михайловна словно предчувствовала еще большую беду. Такую, что потребует всех ее душевных сил и причинит ей неожиданную боль.

Глава 6

Она совсем не чувствовала старости. Конечно, болела спина, плохо слушались ноги, мучили головные боли, но Зося Адамовна считала, что это – нормально. Спина начала ныть еще с молодости, когда она часами стояла над корытом с грязным бельем в лагерной прачечной. Ноги она отморозила там же. А голова… кто ж знает, отчего она болит?

То, что она в свои восемьдесят восемь не стала маразматичкой, Зося Адамовна считала только своей заслугой. Мозг нужно тренировать ежедневно, ежечасно, тогда и память останется ясной, и мыслить будешь логично и здраво, считала она. Читала все, что попадалось серьезного, особенно детективы, чем запутаннее, тем лучше. И никак не могла понять других старух в пансионате, которые только и обсуждали, что личную жизнь звезд кино, певичек и моделек, путаясь в именах, кто есть кто, споря и ссорясь друг с другом. Ей было рядом с ними скучно, даже тошно, и она старалась найти спокойный уголок в зимнем саду или библиотеке. Правда, книги, в основном, были на польском. Зося Адамовна язык понимала и могла сносно изъясняться, но читала с трудом.

Старость на нее давила лишь в часы, когда вспоминалось прошлое. Какой-то один факт, всплывший в памяти, тянул за собой целую галерею лиц, событий, вопросов и раздумий. На многие вопросы ответов не было, лица казались размытыми, без возраста. Иногда хотелось вдруг увидеть кого-то, кого она знала в молодости, сейчас, сию минуту. Увидеть, расспросить, рассказать о себе. Но, здраво понимая, что это невозможно, она не расстраивалась.

Память ее хранила много тайн. Зося Адамовна чувствовала, что придет время, возможно незадолго до вечности, и она расскажет все внуку Саше. Пока же она боялась. Боялась за него, неустроенного, непутевого. И еще она знала, что должна ему передать и знания. Если он к тому времени, когда ей наступит срок уходить, будет готов их принять.


…Она хорошо помнила эту огромную квартиру на две семьи в центре Москвы. Хмелевские – Зося, брат и родители – занимали три комнаты, еще две – ее одноклассница Лиля Бас с мамой Чарой Давидовной. Отец Зоси и Виктора был кадровым военным, мать – врачом. Чара Давидовна преподавала физику в школе. Как считали обе девочки, у них была одна семья. С малых лет мама Лили забирала их из детского сада, мама Зоси лечила от простуды, а отец в редкие свои выходные водил их в парк.

Зосина бабушка жила отшельницей в лесу. Ее звали польской ведьмой и не пускали даже в соседнюю деревню, в глаза с ней не здоровался никто. А бегать тайком – бегали. Зуб больной заговорить, мужика от пьянки или любовницы отворотить. Помогала бабушка всем. Зося, правда, бывала у нее лишь летом, когда ее семья переезжала из городской квартиры на дачу, расположенную в получасе ходьбы от избы бабушки. Отец хоть изредка, но наведывался к матери и всегда брал с собой маленькую Зосю. Но мать не ходила к свекрови никогда. И видимой причины для того не было.

На фронт в сорок первом в первые же дни войны ушли и отец, и Виктор, учившийся тогда в военном училище. Зося с матерью остались в доме. Через два месяца на фронт ушла и мама. «В Москву не возвращайся, Зося, живи с бабушкой», – сказала ей мать. «Почему? А школа? Я буду вас ждать там, в городской квартире с Лилей и ее мамой», – плакала Зося. «Нет! – отрезала мать. – Даже не суйся туда. Так надо, Зосенька. Потерпи. Я вернусь, обещаю». Зося тогда впервые серьезно обиделась на мать. Она не то чтобы не любила бабушку, но побаивалась. И как будет с ней жить здесь, в глуши, не представляла.

Наступила осень. Зося пропускала занятия в школе почти каждую неделю – ходить по бездорожью до соседнего села ей, городскому ребенку, привыкшему к асфальту, было трудно. Учила ее бабушка дома. Зося тогда с удивлением узнала, что та свободно говорит на французском, польском и немецком и прекрасно разбирается в математике.

Как-то бабушка достала из сундука большой бумажный сверток, развязала серую веревку и положила перед Зосей старинный фотоальбом. С первой же фотографии на нее смотрели два красивых лица. «Это мои родители Августина и Януш Бах. А это – я, – бабушка перевернула страницу. – Курсистка Александринско-Мариинского Института благородных девиц в Варшаве Хелена Бах». Зося тогда с испугом оглянулась на дверь – вдруг кто-то войдет! «Не бойся, сегодня никого лихо не принесет. Я порог закрыла», – непонятные слова бабушки немного успокоили Зосю. «Смотри, вот мои подруги, – продолжала бабушка, указывая на групповой снимок девушек в белых передниках. – Вера Скворцова, Лиза Зиглер, Зоя Печенкина, Ядвига Шмидт. А в серединке – я, узнала?» Зося молча кивнула. «А муж? Муж у тебя был?» – Зосе захотелось посмотреть на деда. «Вот он, – бабушка перевернула еще одну страницу. – Матеуш Хмелевский. Твой папа очень на него похож, видишь? И у вас с Виктором такие же глаза, темные, большие. В остальном ты в мамину породу. Или, скорее, в беспородье… Все, Зосенька, давай-ка спрячем это подальше. В следующий раз посмотришь еще. Только не рассказывай никому». Зося тогда удивилась такому резкому переходу к плохому настроению. И даже слегка обиделась. Но только много позже она поняла причину бабушкиного недовольства – Зосин отец, Адам Хмелевский, женился на ее матери против воли родителей.

Так сложилось, что альбом этот она смогла достать из сундука только уже после смерти бабушки.

К ним все чаще приходили деревенские женщины с фотографиями своих мужей, ушедших на фронт. И все чаще, глядя на эти снимки, бабушка отрицательно качала головой. Зося потом отпаивала плачущих женщин отваром, приготовленным бабкой. Она уже многому научилась у нее, знала травы, могла заговорить боль, но постичь, как та видит, глядя на фотографию, жив ли человек или уже мертв, не могла. «Бабушка, страшно!» – однажды закричала она, когда та взяла ее за запястье, велела раскрыть ладонь, положила под нее снимок и строго спросила: «Что чувствуешь?» Ей страшно стало оттого, что прямо в центр ладони пошел вдруг холод. «Ну? Жив?» – задала та вопрос. А Зося уже знала – нет человека. Сказать об этом, глядя в глаза матери парня со снимка, не смогла, только головой покачала. «Думаешь, мне легко такое? – говорила ей потом бабушка. – Спрашивают – врать нельзя. Но сама, первая, никогда никому ничего не говори. Даже, если видишь, что беда еще только надвигается». – «Почему?» – «Бывает так, что человек должен пройти испытание горем. По судьбе ли положено или за грехи. Пройти, чтобы дети его потом не страдали». – «Но ты же можешь сделать так, чтобы ничего плохого не случилось!» – «С ним не случится. А ребенок, его кровь, на себя все возьмет. Платим мы, Зосенька, за отцов и матерей своих. Еще как платим!» Побоялась она тогда спросить главное, что мучило: от отца писем с самого начала войны не было, а теперь вот и мама писать перестала. Только от Виктора треугольнички она на почте регулярно получала.

Однажды, измучившись ожиданием, не выдержала. Взяла фотографию отца с этажерки, руку приложила. Бабушка от ее крика проснулась, ночь глубокая была. «Зачем же ты! Пусть бы еще пока хоть в мыслях твоих живым оставался!» – упрекнула горько. «Так ты знала?! А мама? Скажи, мама жива?» По глазам бабушки поняла все. Словно ступор напал. Ни слез, ни вздоха. Непослушными руками снимок брата Виктора из альбома достала. Тепло…

Виктор вернулся в сорок пятом. Только Зося порой брата совсем не узнавала. Злой, холодный. Самогон в деревне брал, запирался в дачном доме и пил. Неделями пил, Зося только еду ему таскала, силком заставляла поесть.

Зимой, под Рождество, бабушка слегла. «На Рождество умру, – спокойно сказала она Зосе. – Ты рядом ночью будь, за руку меня держи. Выполнишь?» – «Бабушка, давай полечимся! Травок попьешь!» – «Время мне, не спорь. Виктору на поминках вон из той бутыли водки нальешь – пить перестанет. Ты его не бросай. Слабый он, не смог правду об отце принять. Вот и пьет». – «Какую правду? Я тоже родителей потеряла. Война! Я же не спиваюсь!» – «Война… Расстреляли твоего отца в сорок первом. Как врага народа. А какой он враг! Да и мама твоя не на фронт ушла… В лагере она умерла… Виктора и тебя я отмолила… Не тронули!»

Выполнила она просьбу бабушки, всю ночь просидела возле нее, держа за руку. Перед рассветом только задремала немного, проснулась – рука бабушки в ее руке холодеет, и глаза закрыты.

Вернулись они с Виктором в Москву. Из трех комнат им оставили две. В самую большую вселился одинокий инженер из Ленинграда. Вскоре из эвакуации вернулись и Лиля Бас с мамой…

Зося Адамовна включила телевизор, чтобы оторваться от воспоминаний. Шла программа криминальных новостей. «… Девушку сбил автомобиль. По словам свидетелей, наезд был намеренным. Водитель с места происшествия скрылся…» – услышала Зося Адамовна. Тут же зазвенел мобильный.

– Здравствуй, родной. Ничего, сегодня все в норме. Как нога? А что у тебя с голосом? Боже мой! Да, родной, я буду тебя ждать, – Зося Адамовна отключилась и машинально сунула телефон в карман блузки. «Господи, бедная девочка. За что? – она почувствовала резкую боль в сердце. – Нет, только не приступ. Не сейчас!» Зося Адамовна торопливо сунула таблетку под язык и прилегла на кровать.

Глава 7

Катя устала. Вот так, ничего не сделав по дому: мытье тарелки и кружки после завтрака не считается. Живот тянул книзу, хотелось сесть, а лучше сразу лечь на бок. Она почти не спала этой ночью. Долго не могла заснуть, ждала мужа – Сергей пришел поздно. И тут же ушел опять. Никаких ночных смен и авралов на его стабильно спокойной службе никогда не случалось, оправдаться он не мог, потому лишь прятал глаза, виновато косясь на ее живот. Он был у первой жены, она поняла это сразу. Фразу, что ходил, мол, к дочке, произносить не стоило, Катя не поверила. Работать Сергей заканчивал в девять, девочка к этому времени уже сладко спала, но так и неустроенная до сих пор по-женски Светлана зазвала его к себе. И он сдался. Без сопротивления. Просто потому, что никогда никому не мог отказать. «Он добрый!» – твердила ей свекровь. «Какое же это добро – делать мне больно?» – хотелось крикнуть Кате, защищаясь.

Ей – двадцать семь. И он ее муж. Из-за случайной ее слабости, из-за одной только встречи на юбилее школы. И зачем ее туда понесло?


…Он причинял ей боль всегда. В школе, когда первым бросался утешать кем-то обиженную одноклассницу. Потом шел провожать – как же, ведь девушке плохо! А то, что плохо ей, Кате, брошенной после дискотеки на пороге школы, Сергей не думал. Она должна его понять! И она понимала и прощала. Потому лишь, что на следующий день, услышав ласковое «люблю тебя одну», проникалась сочувствием к той самой однокласснице, гордилась своим Сереженькой, единственным по-мужски взрослым среди оболтусов-подростков. Она смотрела на них свысока, не замечая хихиканья девчонок и ухмылок парней.

И позже, в музыкальном училище, где этих, нуждающихся в утешении девиц, девяносто процентов. Сережа встречал ее после занятий, ходил на отчетные концерты и знал Катиных подруг. Он был добр ко всем. Утешая расстроенную неверно взятой на экзаменах нотой девушку, Сергей проникался искренним сочувствием к ней. И снова – проводы до квартиры девицы, где он зависал на неделю-другую, редкие звонки и повинное возвращение к ней, Кате. «Он – кобель. Самый обыкновенный кобель! А ты, Катька – дура!» – ругала ее Светка, вроде как подруга. То, что она «вроде как», стало ясно в тот день, когда она объявила себя беременной от ее Сережи. Пьяно покачиваясь, разливая пиво из высокой фирменной кружки на липкий общежицкий пол. И ее Сереженька кинулся к ней, ошеломив этим всех, и Светку в первую очередь. И та неожиданно согласилась на предложение выйти за него замуж. А она, Катя, их благословила, заикаясь от горя, но опять прощая, уже обоих. Это случайность, так уж получилось…


Позже она узнает про него все. Но узнав, не поверит сразу, исковеркав себе и так уже перекореженную жизнь…


Ребенок толкнул ножкой, потом еще раз и еще. Нужно бы успокоиться, он же чувствует ее, Катино, настроение, но не получалось. Тревожно было на душе, смутно тревожно. То ли еще и потому, что мама Вера вчера не позвонила! А сегодня у них самолет.


…Катя так и не смогла называть Веру Михайловну Бражникову просто мамой. Скорее всего из-за того, что очень хорошо помнила свою родную. И не могла забыть, как та умирала, тяжело дыша на Катю парами алкоголя и цепляясь за дочь высохшими от недоедания и запоев пальцами. Эти скрюченные, с обломанными ногтями пальцы долго потом снились Кате, и она кричала по ночам, пугая маму Веру и Федора, которые спали на диване в той же комнате. Собственно, комната в хрущевке была одна.

Мама Вера преподавала музыку в студии при клубе речников. И инструмент был совсем не модный, для многих загадочный – домра. Когда Катя, придя домой, сообщила в тот момент почти трезвой матери, что ее пригласили в музыкальную студию и она будет играть на домре, та только и спросила, что это за… А Катя и сама не знала. Было только желание чего-то нового. Другой жизни, без пьяного баяна приходящего из дворницкой Пашка, ухажера матери. И без хриплых матерных частушек взахлеб с водкой. Без ритмичного скрипа панцирной сетки в смежной комнате, который был слышен даже сквозь толстое ватное одеяло, натянутое Катей до самой макушки, и потом звуков ударов и криков – так Пашок, как догадывалась Катя, выражал благодарность матери за гостеприимство. До Пашка был Сашок, до него – Виталик, да еще кто-то…

Катя сразу поняла, заниматься на домре будет нелегко. Болели пальцы и запястье как-то неестественно вывернутой руки. И спина. Но два часа через день, проводимые в студии с Верой Михайловной, стали маленьким праздником. Она пешком шла две остановки до клуба, выходя из дома заранее. Шла медленно, представляя себе, что уж сегодня точно наберется смелости и скажет Вере Михайловне, какая та красивая!

Она быстро подружилась со всеми учениками класса Бражниковой, старшему из которых было уже семнадцать, и он был студентом речного техникума. Но понять, что они буквально живут музыкой, смогла только через несколько лет.

Как-то само собой получилось, что после смерти матери Катя стала жить в доме Бражниковых. Забирая из родительской квартиры вещи, она прихватила и старый кожаный чемоданчик с документами, который ее мать прятала на антресолях. Она прочла старые письма и узнала имя своего отца. Оно оказалось совсем не тем, что называла мама, показывая на фотографию, висевшую у нее в комнате на стене… Это знание ей не дало ровно ничего. Катя отбросила все мысли о нем в сторону как ненужные, ничего не сказав о находке маме Вере и Федору. Это ее, личное. Катя знала, что в старый саквояж никто не полезет, мама Вера не такая. А Федору было все равно, что с Катей. Она понимала, что Федор ее не то что бы не любил – принял как неизбежность…


Мобильный телефон в руке завибрировал. Катя в нетерпении нажала соединение.

– Элина? Здравствуй… что-то случилось? Вылетели вчера? В Хельсинки пересадка? Значит, будут ночью. Слава богу, я уже беспокоиться начала, – Катя почувствовала, как отпускает тревога. – А почему мама Вера не позвонила? А… закрутилась… нет-нет, я теперь не волнуюсь, все нормально. До свидания, Элечка. Спасибо, что позвонила.

Катя улыбнулась и расслабилась. Сейчас она немного отдохнет и начнет готовить праздничный ужин. А вдруг они голодные? Если нет, то на следующее утро получится праздничный завтрак. Кролика в сметане и запеченный половинками картофель можно будет разогреть в микроволновке. И что-нибудь на сладкое. Например, ананасы и персики со сливочным кремом. Катя открыла холодильник, достала коробку с молоком и потрясла. «Мало, не хватит», – удрученно заметила она.

Магазин располагался в соседнем доме. Катя переобулась в балетки, положила в яркий пакет кошелек и потянулась к телефону, лежащему на обувной тумбе. Раздался тонкий протяжный писк. «Ну вот, мобильный разрядился! Ладно, вернусь – подключу. Я быстро. Самое главное – Элина позвонила!» – подумала она и потянула ручку двери. Дверь вдруг сама открылась ей навстречу.