Убойный репортаж

– А че сразу трогать-то? – прозвучал хрипловатый вульгарный голос. – Чуть что, так сразу трогать…

– Простите, – повторил я, отнял руку и пошел дальше, не глядя по сторонам.

А когда неожиданно остановился и поднял голову, оказалось, что я стою перед ее домом. Было уже темно, и в ее квартире горело несколько окон. И окно спальни тоже. Я стал смотреть на него, надеясь увидеть хотя бы ее силуэт, пусть даже мельком, и понимая, что это ровным счетом ничего не изменит.

В тот раз мне не повезло… Я простоял около трех часов, а потом отправился в обратную сторону.

С того дня прошло два года нестерпимой боли, а мне все никак не удавалось успокоиться: Наталья являлась ко мне в снах, я разговаривал с нею в мыслях, мне приходилось что-то доказывать, упрекать, но все тщетно, она меня не слышала!

Наверное, у этой болезни есть диагноз, и называется она «несчастная любовь». Ею надо обязательно переболеть.

Чтобы выздороветь…

Зал постепенно заполнялся. До меня доносились обрывки фраз, по которым можно было сделать заключение, что конференция обещает в самом деле быть сенсационной.

– Великолепные результаты… Он просто молодец! – говорил чей-то восхищенный голос.

– Великолепные – не то слово… Фантастические!

– Какой умница! Наша надежда. Знаете, он даже внешне похож на Бехтерева.

– Базизян и Фокин заткнули за пояс и немцев, и американцев…

– Это точно! Теперь ребятам из Массачусетского технологического института со своими опытами остается только облизнуться…

– А что вы хотите, это же Рудольф Фокин! После его работы остается выжженная земля! Он ничего не пропускает. Невероятный педант.

– А что Рудольф? Идея-то принадлежит профессору Базизяну, – произнес какой-то злопыхатель.

– Да-а… Базизян – это настоящее светило… – уважительно отозвался в ответ тихий голос. – Он умеет найти великое даже в простых вещах. А какой великолепный организатор!

– Что ж, Базизян опять получит грант и федеральные деньги, причем львиная их доля придется на его отдел, – раздраженно проговорил мужчина средних лет. Тоже, поди, из профессоров.

– А мы так и будем прозябать, подбирая объедки со стола Бориса Георгиевича, – поддержал его мужчина помоложе с небольшой рыжеватой бородкой – явная заявка на некоторую академичность. – И то, если он нам это позволит…

– А вы делайте свои открытия, тогда не будете прозябать, – язвительно парировал грузный человек с гладко выбритым лицом и в дорогом сером костюме, чем-то напоминавший преуспевающего бизнесмена. – И подбирать объедки…

– Ну не все же у нас такие гениальные, как Базизян…

– Да, Борис Георгиевич у нас такой один, – согласился круглолицый.

– Насколько мне известно, последние результаты исследований лаборатории Рудольфа Михайловича просто поразительны, – говорила какому-то мужчине дама, проходя мимо меня. – А ведь начинали с крыс и собак… Вы видели Матильду?

– Какую Матильду? – удивленно спросил мужчина.

– Их подопытную крысу…

– Нет, не видел. А что с ней такое? Что-то серьезное?

– А вот вы взгляните и тогда сами все поймете…

– Говорят, что результат тестирования с группой добровольцев превзошел все ожидания! – заметил мужчина. – Девяносто восемь процентов из ста – это превосходный результат.

– Да было бы и все сто, можете не сомневаться, – ответила дама. – Просто дезориентация работы правого височно-теменного узла у одного из добровольцев оказалась не до конца успешной. Наверное, у него была какая-то травма в детстве. Вот отсюда эти два процента. Иначе были бы все сто!

– Приветики! – вдруг раздался за моей спиной приятный девичий голос.

Я обернулся и увидел ту, кого меньше всего рассчитывал встретить не только на научной конференции, но и вообще в своей жизни.

– Что, не ожидали меня здесь встретить?

– Не ожидал, – оторопело произнес я, вглядываясь в прелестное личико девушки и ее смеющиеся глаза. – Привет… Что ты здесь делаешь?

– То же, что и ты. – Ее «ты» прозвучало так, будто нас связывало нечто большее, нежели простое и абсолютно случайное знакомство. А может, так оно и было, поскольку в первую нашу встречу (она же и последняя) между нами протянулась некая паутинка, связавшая нас… Во всяком случае, мне так показалось. Теперь я понимал, что не ошибся в своих ощущениях.

Это было около двух недель назад.

Я занимался журналистским расследованием гибели заслуженного артиста России Игоря Валентиновича Санина, и в один из дождливых дней снова отправился к дому, где он жил, поскольку до этого мне не удалось побеседовать с хозяевами квартиры номер семь. Сам Санин жил на втором этаже обычной высотки, в квартире за номером шесть. В пятой квартире жила его соседка Клава Печенкина. Та самая, что обнаружила тело Игоря Санина, заглянув в приоткрытую дверь его квартиры. Но Печенкина не только отказалась со мной разговаривать, но даже не захотела открыть дверь. Так что мы со Степой сняли только синхрон со мной у ее квартиры, на том и успокоились.

В восьмой квартире проживала доисторическая старушенция, которая не слышала шума в квартире Санина в день убийства и не видела никаких посторонних личностей, которые бы приходили к нему. А вот в квартире номер семь, когда я приезжал снимать передачу про гибель актера, никого тогда не было. И вот уже без оператора Степы и без особой надежды на успех я поднялся на второй этаж и вдруг услышал музыку. Доносилась она как раз из седьмой квартиры. Я нажал на кнопку звонка, но мне никто поначалу не открыл. Музыка играла столь громко, что звонка в квартире просто не было слышно.

Тогда я стал жать и жать на звонок, намереваясь делать это до тех пор, пока мне не откроют. Мне повезло только после восьмого или девятого нажатия, когда терпение мое было уже на исходе. Открыла дверь юная девушка, глянула на меня одним глазом (второй был закрыт дверью, придерживаемой цепочкой) и спросила, кого мне нужно.

– Возможно, вас, – пошутив, ответил я.

– А вы кто?

Я представился, назвал место работы и сказал, что хотел бы побеседовать с кем-нибудь из взрослых.

Девушка ответила, что из взрослых дома только она одна, и попросила показать ей какие-нибудь документы, доказывающие, что я есть то самое лицо, каковым назвался, и что я действительно тележурналист, работающий в телекомпании «Авокадо».

Я показал ей удостоверение сотрудника телеканала, после чего, убедившись, что я пришел один, она осмелилась впустить меня в квартиру.

На вид ей было не больше шестнадцати. Она только что вышла из-под душа, поэтому на ней был только легкий халатик небесного цвета.

Мы прошли на кухню, и девушка предложила сварить кофе мне самому.

– А на вас сварить? – спросил я ее.

– Нет, я не пью кофе, – ответила она и добавила: – Ничего, если я вас оставлю на пять минут? Я только что из душа…

– Да ради бога, – снисходительно разрешил я, нашел кофе и турку и принялся варить кофе.

Девушка вскоре вернулась: в том же халатике и с неким сооружением из полотенца на голове, похожим на турецкий тюрбан, только больше. Не буду скрывать, что она мне понравилась. Да и как могли не понравиться ее прелестное личико со слегка вздернутым носиком, тонкая хрупкая шейка, вызвавшая во мне прилив нежности, вполне созревшая грудь, угадывающаяся под плотно наспех запахнутым халатиком, и точеные ножки с сильными загорелыми икрами?

– А у вас кофе не убежит? – спросила она с легкой усмешкой, поскольку я натурально застыл, уставившись на нее.

Я спохватился и едва успел снять с плиты турку, в которой кофейная пена уже выросла до самой кромки турки.

Налив кофе в чашку, я сказал хозяйке, что очарован ею.

– Да? – улыбнулась она и сузила глаза до щелочек. – Делать девушкам комплименты входит в вашу обязанность?

– Нет, – ответил я, подув на кофе и сделав маленький глоток. – Я делаю девушкам комплименты только тогда, когда не могу этого не делать.

– Значит, я вас сразила?

– Наповал, – признался я.

Она в ответ рассмеялась, показывая белые ровные зубки, и спросила про мою работу. Мы немного поговорили о телевидении, а потом она поинтересовалась, что привело меня к ней.

– Желание поговорить, – ответил я.

– Желание? – переспросила она.

– Именно. Ну, и некоторая необходимость…

– Вы хотите пригласить меня работать в вашей телекомпании? – хитренько улыбнулась девушка и присела напротив, подперев голову ладонью.

Сам не понимаю, что меня толкнуло спросить:

– А вы живете одна?

– А что, от моего ответа зависит, примете вы меня на работу или нет?

– Нет, не зависит, – серьезно ответил я.

– Я живу с мамой. Но сейчас она в другом городе. И пробудет там еще почти неделю…

Странное дело, но разговор с этой малолеткой доставлял мне огромное удовольствие. Сразу возникло ощущение, что мы знакомы уже давно.

– Ладно, вы меня уговорили, – произнес я тоном человека, которого после долгих уговоров наконец убедили.

Она удивленно вскинула красивые узенькие бровки:

– Уговорила – в чем?

– В том, чтобы я еще раз к вам зашел, – сказал я и с добрейшей улыбкой добавил: – Пока мама пребывает в другом городе. А как вас, кстати, зовут?

– Ирина, – ответила она. – Сейчас вы спросите, сколько мне лет?

– А сколько вам лет?

– Почти восемнадцать, – пытливо посмотрела на меня Ирина. – И в этом году я оканчиваю школу.

– Замечательно! – воскликнул я, изобразив радость. – Значит, вам уже можно жениться?

– Жениться?

– Ну, в смысле уже можно выходить замуж, – поправился я. Понимал, что меня занесло в какую-то не ту сторону, но ничего поделать с собой не мог.

– Да, можно, – кивнула она. – А вы что, имеете намерение позвать меня замуж?

– Нет, – сделал я серьезное лицо. – Денек-другой все же нам с тобой надо повременить…

– Хорошо, повременим, – звонко засмеялась Ирина. – И все же, зачем вы ко мне пришли?

Настало время перейти к цели моего визита. И я сказал, что хочу распросить ее про Игоря Санина.

– А его правда убили? – спросила она. – Говорили же, что это просто несчастный случай. Упал, ударился головой, потерял много крови…

– Точно ничего пока не известно, – не стал я раскрывать перед ней все репортерские тайны. Не только в женщине должна быть загадка, но и в мужчине тоже. Добавил только, что такой вариант, как убийство, я не исключаю. А потом спросил, виделась ли Ирина с ним.

– Да, виделись, – просто ответила она. – Сталкивались пару раз на площадке и даже один раз немного поговорили. Он позвал меня замуж…

– Да ты что? – притворно заревновал я.

– Мы с ним встретились на лестничной площадке. Санин заходил в свою квартиру, а я как раз закрывала дверь. Мы поздоровались, и он, посмотрев на меня, сказал, что с моей внешностью мне надо сниматься в кино. Это прозвучало довольно неожиданно, но я решила ответить шуткой и сказала: я, мол, согласна, если вы меня устроите. И тогда он ответил, что, если я выйду за него замуж, сделать это ему просто придется…

– И когда состоялся такой разговор? – спросил я, почувствовав себя ищейкой, наткнувшейся на свежий след зверя.

– За день до его гибели, – ответила Ирина.

– А в день, когда с ним случилось… это несчастье, вы его видели?

Оказалось, что Ирина видела Санина и в день убийства. Она собиралась к подруге и выглянула в окно, чтобы посмотреть, какая погода и что ей надеть. Санин стоял во дворе с тремя мужиками. Потом третий, наверное, пошел в магазин, а двоих он повел к себе домой. О том, что актер выпивал с дворовыми мужиками, я уже знал. И этих двоих, Васю и Гришу, тоже знал, поскольку успел уже с ними поговорить и выяснил кое-что интересное… А вот третий мужик был из соседнего дома. Правда, его поиски ни к чему не привели. Более того, после убийства Санина он вообще пропал. Перестал появляться в их дворе и пировать вместе с Васей и Гришей. А именно он, как мне удалось узнать, покинул квартиру Санина последним. И вдруг Ирина заявляет, что живет этот мужик в соседнем доме, причем она даже знает, в каком: его дом виден из ее окна. Правда, имя его ей было неизвестно, (а его звали Петром Самохиным), зато подъезд и этаж, на котором он жил, хорошо знакомы, поскольку на этой же лестничной площадке обитала ее лучшая подружка Катька, и Ирина однажды, придя к ней, увидела, как он выходил из соседней квартиры.

Тут во мне взыграло ретивое, проснулся репортерский азарт, оттеснив на второй план все прочие личные интересы, в том числе и вспыхнувшее расположение к девушке. Я быстренько засобирался и стал прощаться с Ириной, чем, похоже, ее сильно обидел.

– Вы куда? – услышал я уже в спину, и в этих словах явно сквозило приглашение остаться.

Но я пробормотал что-то вроде:

– Мне надо… спасибо… я совсем забыл, что мне надо… именно сейчас… простите… – И ретировался. Мне нужно было срочно повидать Петра Самохина.

И что же дальше? Самохина я так и не увидел, поскольку его задушили подушкой прямо в реанимационном отделении, куда он попал после ножевого ранения. А вот вернуться к Ирине мне не достало решительности. Но более всего не хотелось попасть в щекотливую ситуацию, которая обязательно бы произошла. Сто процентов, что Ирина встретила бы меня холодно и в квартиру не пригласила бы! И я бы мялся, не зная, что сказать и как себя вести. А этого очень не хотелось…

Ирина стояла передо мной, и глаза ее лучились радостью. Про обиду, которую я ей нанес, убежав из ее квартиры в желании поскорее увидеть Самохина и переговорить с ним, она, кажется, не желала вспоминать…

– И все же, что ты здесь делаешь? – повторил я свой вопрос.

– Пишу репортаж о конференции, – охотно ответила она.

– Но ты ж говорила, что еще учишься в школе? – припомнил я наш предыдущий разговор.

– Да, я ее оканчиваю и уже второй год посещаю Школу юного журналиста при МГУ. Мне дали задание написать репортаж с этой конференции.

– Ясно, – сказал я. – Будешь поступать на журфак…

– Буду, – твердо проговорила Ирина. – И лишняя публикация мне совсем не помешает…

– Значит, мы с тобой коллеги?

– Получается, что так.

Мы немного помолчали.

– Я видела вашу передачу, – сказала она, назвав меня на «вы». – Вы, Алексей, очень рисковали жизнью… Я так за вас переживала!

– Меня зовут Аристарх, – чуть помедлив, ответил я.

– Я знаю. Но тогда, при знакомстве, вы назвались Алексеем, и я подумала, что вам не хочется, чтобы вас называли Аристархом.

– И верно, не хочется, – согласился я. – Поскольку, помимо имени Аристарх, у меня еще и отчество Африканыч…

– Какое-какое? – Она фыркнула, но рассмеяться не решилась и сдержалась. Правда, с трудом.

– Африканыч, – повторил я.

– Но вы ведь в этом не виноваты, верно?

– Верно. Но как-то не хочется никого винить. Просто не повезло.

Раздались не совсем дружные рукоплескания. Это появился Рудольф Михайлович Фокин, доктор биологических наук и руководитель экспериментальной лаборатории отдела исследований мозга. Шаг его был решительным и твердым, какой может быть у уверенного в себе человека. Пока он шел к кафедре, рукоплескания стали более дружными и продолжительными, а затем и вовсе превратились почти в овацию, когда он взошел на кафедру и победным взором окинул торжествующий зал. Потом поднял руку, как бы успокаивая присутствующих, и рукоплескания затихли. Было заметно, что Фокин немного волнуется и не решается начать свой сенсационный доклад. Он опустил голову, как бы собираясь с мыслями, и так простоял секунд тридцать при полной тишине зала.

Наконец Рудольф Михайлович поднял голову и решительно произнес:

– Уважаемые коллеги, друзья, гости. Сейчас вы услышите то, о чем еще долго будете говорить в коридорах, курилках и между собой в приватных разговорах. То, что заставит вас задуматься о вашей жизни и работе, жизни и работе ваших коллег, то, что, возможно, шокирует вас и изменит восприятие окружающей действительности, каковую вы привыкли видеть каждодневно и ежечасно. Речь пойдет о работе нашей экспериментальной лаборатории и результатах этой работы… – Фокин запнулся, посмотрел прямо перед собой, затем налил из стоящей на кафедре бутылки минеральную воду в стакан и залпом выпил. – Так вот, господа ученые и гости. Вся деятельность нашей экспериментальной лаборатории – это…

Фокин вдруг задрал подобродок стал жадно ловить ртом воздух, лицо его налилось кровью и исказилось гримасой ужаса, словно он увидел прямо перед собой страшного монстра. Он зло рванул руками ворот рубахи, а потом грохнулся на пол. Его ноги, выглядывавшие из-за кафедры, слегка дернулись, Фокин попытался подняться, и в замогильной тишине, установившейся в зале, было слышно, как о деревянный пол ударилась обессилевшая голова.

Я невольно оглянулся на Степу. Тот снимал все происходящее, установив камеру на плечо. Шесть килограммов на плече для него – вполне привычное дело. Секунды три-четыре в зале еще стояла зловещая тишина. А потом все повскакивали со своих мест и метнулись к трибуне, где распластался Фокин. Вскочила с места и роковая женщина в деловом костюме, что сидела возле самого прохода на крайнем стуле. Только она не бросилась, как остальные, к Фокину, а, напротив, пошла совсем в обратную сторону, к выходу. Это показалось мне весьма странным и даже где-то подозрительным, но репортерская привычка находиться как можно ближе к случившемуся не позволила мне следовать за ней. Хотя было крайне любопытно, почему эта женщина не ринулась, как все остальные, к лежащему Фокину, тело которого вдруг стало содрогаться в конвульсиях. Уходила она крайне поспешно, будто спасалась от кого-то бегством.

– Он что, умер? – удивленно спросила меня Ирина.

– Не знаю, – ответил я, тоже кинувшись к Фокину.

Поскольку мы стояли в проходе, мне удалось подойти к нему весьма близко, и через склоненные головы я увидел всю картину происходящего. Кто-то обмахивал лежащего на полу мужчину газетой, кто-то звонил в «Скорую помощь».

– Наверное, надо позвонить и в полицию, – услышал я откуда-то сбоку женский голос.

– Не лезь не в свое дело, Лара, – ответил приглушенный начальственный баритон. – Нам что, своих, что ли, забот не хватает?

Повернуться в сторону говоривших мне не удалось. Народ сбился вокруг Фокина в плотный круг, лишив меня всякой возможности совершить какой бы то ни было маневр.

– Да отойдите же вы от него! – закричал профессор Базизян, отталкивая своим тучным телом людей подальше от лежащего Фокина. – Дайте ему возможность дышать!

Возле Рудольфа Михайловича уже энергично хлопотали двое мужчин из зала, очевидно, медики.

– Потеря сознания, – негромко сказал плотный здоровяк, оттянув веки Фокина.

– Он не дышит, – произнес второй, с длинной подвижной шеей, чем-то похожий на рассерженного гусака. – Очевидно, наступил паралич дыхательного центра.

Здоровяк разомкнул зубы Фокину и заглянул ему в рот:

– Смотрите, Виктор Иванович, у него гиперемия кожных покровов. И алый окрас слизистой…

– Вы думаете, Геннадий Васильевич, что это… – начал было второй, но первый мужчина не дал ему договорить и довольно громко произнес:

– Это отравление. Надо полагать, синильная кислота…

По залу пронесся шелест, какой бывает, когда налетевший вдруг ветер растревожит кроны деревьев.

– Ничего не трогать! – громко сказал здоровяк. – Полицию кто-нибудь вызвал?

– Я уже звоню, – ответил второй мужчина по имени Виктор Иванович.

Количество людей в зале стало стремительно таять. Ученые – весьма осторожные люди и в большинстве своем стараются держаться как можно дальше от всякого рода неприятностей. Поэтому вскоре возле тела завлаба Рудольфа Михайловича Фокина, начавшего, похоже, остывать, остались только профессор Борис Георгиевич Базизян, дышавший так, словно только что пробежал стометровку на время, и какая-то девица лет двадцати пяти с покрасневшими глазами. Конечно, остались двое медиков – Геннадий Васильевич и Виктор Иванович, я со Степой и Ирина, беспрестанно строчившая что-то в своем блокнотике. Последним, выдавив глубокомысленное: «Да-с», ушел академик Леонтий Янович Раскин, поддерживаемый под руку некоей юной особой. Надо полагать, он тоже не искал приключений на свой истощенный научными изысканиями вислый зад…

– Так вы думаете, это отравление? – спросил профессор Базизян, обращаясь к Геннадию Васильевичу.

– Да, я так думаю, – уверенно ответил мужчина. – Все симптомы указывают на то, что Рудольф Михайлович был отравлен синильной кислотой.

– Но она же должна пахнуть горьким миндалем, – нерешительно произнес профессор Базизян. – Как косточки от слив… Это ведь общеизвестно… Он что, совершенно не чувствовал этого запаха?

– Ну, скажем, не так уж сильно она и пахнет, – уточнил Виктор Иванович. – Кроме того, было видно, как Рудольф Михайлович сильно волнуется. Да и жарко сегодня. А стакан воды с растворенной в ней синильной кислотой можно выпить и залпом, не заметив. И уж только потом почувствовать запах… Стоп! Ведь он что-то пил, стоя за кафедрой?

При этих словах все повернули головы к кафедре. Я тоже невольно перевел взгляд с говорящих на трибуну-кафедру. Ни стакана, ни пластиковой бутылочки с минеральной водой на ней уже не было…

Геннадий Васильевич поднялся на сцену, оглядел кафедру, пол и ступени и развел руками:

– Ни бутылки, ни стакана здесь нет. Их явно кто-то унес.

– Так это что, убийство? – Борис Георгиевич Базизян задышал еще тяжелее, будто на этот раз пробежал на время не стометровку, а четыреста метров с барьерами. Казалось, профессора вот-вот хватит удар, и он уляжется на пол, составив компанию доктору биологических наук Рудольфу Михайловичу Фокину.

– Очень похоже на то, – задумчиво проговорил Геннадий Васильевич. – Ваш отдел исследований мозга – самый успешный в институте, а экспериментальная лаборатория Рудольфа Михайловича – самая перспективная. Ему и вам просто страшно завидовали…

Базизян вдруг повернулся в нашу сторону:

– Перестаньте снимать! Имейте совесть, в конце концов! Тут такое, а вы…

Я кивнул и посмотрел на Степу. Огонек на камере, показывающий ее работу, погас.

– И вообще вам здесь больше нечего делать, – продолжал профессор. – Остальное – уже дело полиции. – Было видно, что слова даются ему с трудом. – Представление закончилось, можете расходиться.

– Мы не можем разойтись, – ответил я, имея в виду себя и Степу, – ведь мы свидетели.

– Я тоже свидетель, – пискнула Ирина.

Расстроенный профессор Базизян сердито отвернулся. Мужчины-медики стали о чем-то шептаться между собой. Девица с красными глазами закрыла лицо руками и беззвучно заплакала. Мы – я, Степа и Ирина – молча устроились в креслах во втором ряду. А потом приехала полиция…