Стоило мне в Ревеле войти в своё купе, как моим глазам было явлено очередное подтверждение того, сколь тесен мир, ведь там сидел мой старый знакомый – граф А. Мантейфель, с кем в юности я танцевала на балах и которого не видела уже много лет. Хотя мы никогда близко не общались, однако было приятно встретить кого-то из прошлой жизни, и мы проговорили до тех пор, пока ему не пришло время сходить с поезда. Позже в купе зашли двое мужчин, а затем молодая женщина, и все они тоже оказались весьма приятными попутчиками. Когда спустилась ночь, нами было принято решение устроиться лёжа на двух имевшихся сиденьях: мужчинам – на одном, а мне и моей спутнице – на другом, однако той удалось найти себе в соседнем купе место получше, и таким образом всё "ложе" оказалось в моём полном распоряжении – неслыханная роскошь, с которой я не сталкивалась с дореволюционных времён.
Прощаясь в Берлине со своими не собиравшимися ехать дальше попутчиками, я была поражена, услышав, что эти двое господ являлись важными большевиками, чьи имена были широко известны в России. Но что бы они ни совершали там, будучи воинствующими представителями новой власти, я должна признать, что в качестве товарищей по поездке, не афишировавших свою личность, они вели себя чрезвычайно галантно, обладая изысканейшими манерами.
Тем не менее несколько месяцев спустя, когда я всё ещё пребывала в Англии, до моих ушей дошла удивительная сплетня, запущенная, очевидно, той нашей молодой спутницей. В ней утверждалось, что я, вне всяких сомнений, коммунистка, поскольку явно находилась в дружеских отношениях с двумя значимыми большевиками, ехавшими со мной в одном купе и даже целовавшими мне руку, прощаясь на перроне. А когда я запротестовала, попытавшись объяснить даме, столь охотно поведавшей мне эту историю, что я до самого момента расставания не имела ни малейшего представления, кем являлись те джентльмены, стало ясно, что она мне ничуть не поверила, хотя и вежливо произнесла: "Ну, разумеется, разумеется".
Так как в Берлине у меня было несколько часов до отправления в дальнейшее путешествие, я решила покинуть вокзал и погулять по улицам, чувствуя себя призраком, вернувшимся в знакомые места – на Фридрихштрассе, Унтер-ден-Линден и к тем магазинам, где в прежние времена я с таким удовольствием покупала подарки для всех, кто ждал меня дома. Стоя перед одним из них и разглядывая его витрину, я поймала себя на мысли, что вновь "делаю покупки", решая, понравятся ли моему маленькому сыну эти пушистые игрушечные зверушки, оценит ли мой отец такую корзинку для пикника и будет ли по вкусу моей маме этот дорожный плед из зелёного вельвета. Машинально пробегая глазами по цифрам на ценниках, я вдруг, вздрогнув, очнулась от нахлынувших на меня грёз наяву, полусмеясь над своей глупостью, полуплача от боли пробуждения.
"Все они мертвы, и ты сама лишь фантом, да к тому же нищий, у которого за душой осталась всего горстка монет", – сурово отчитала я себя, отшатнувшись от витрины магазина.
Женщина, стоявшая неподалёку и также изучавшая содержимое за стеклом, бросила на меня пытливый взгляд, а затем, импульсивно протянув руку, тепло промолвила по-немецки: "Вы вдова военного, не так ли? Я тоже. Это просто ужасно, но мы должны держаться – такова жизнь". И, не дожидаясь моего ответа и резко развернувшись, исчезла в толпе.
Я продолжила бесцельно бродить, пока не очутилась перед отелем "Б.", где неизменно снимала номер в те давние годы. Влекомая порывом, я захотела вновь увидеть это место и, медленно войдя внутрь, присела в фойе. Нет, там совсем ничего не изменилось; вход, фойе, мебель – всё осталось прежним, и мне даже показались знакомыми некоторые лица. Внезапно я ощутила ужасную усталость, и в тот же миг меня захлестнула волна отчаяния. Какое право имела я, жалкая тень себя, находиться здесь, среди живых, и какой смысл был в том, чтобы будить старые воспоминания, причиняя себе ненужную боль? В конце концов, как недавно сказала та женщина, единственное, что нам оставалось, – это держаться и продолжать жить, и этим мне стоит заняться, а не намеренно бередить затянувшиеся было раны. Две крупные слезы, скатившись по моим щекам, упали на колени …
"Проживает ли Мадам в нашем отеле?" – тихо спросил меня вежливый голос, и, подняв глаза, я увидела стоящего рядом мужчину – вероятно, одного из менеджеров.
"О, нет, нет, – смущённо ответила я, вскакивая и опрокидывая стул. – Нет, я не живу здесь. Однако останавливалась ранее", – добавила я, пытаясь улыбнуться, но безуспешно.
"Что ж, в таком случае, Мадам, я боюсь …" – продолжил метрдотель, хотя и по-прежнему очень вежливо, однако потирая руки и несколько нервно кланяясь.
В мгновение ока я вспомнила свой потрёпанный вид, поняла, что он пытался сказать, и, прежде чем он успел завершить фразу, бросилась к двери. Мне казалось, что я слышала преследующие меня шаги, и, выскочив на улицу, бежала, и бежала, и бежала, пока, задыхаясь, не была вынуждена остановиться. Однако никто за мной не гнался, и тогда я с трясущимися коленями и учащённо бьющимся сердцем поплелась обратно на вокзал, который виделся мне безопасным прибежищем после выдавшейся столь жалкой прогулки по улицам Берлина. По счастью, скоро подошло время садиться в мой поезд, и я со вздохом облегчения опустилась на сиденье, отведённое мне для пересечения Германии.
Кроме меня, в купе было три человека: изящная, хорошо одетая, ухоженная молодая дама; типичная старомодная, толстая и краснолицая домохозяйка и совсем юная девушка, которая сразу понравилась мне своими вьющимися светлыми волосами, голубыми глазами и широкой весёлой улыбкой. Все они тут же занялись тем, что стали устраиваться поудобнее. Утончённая особа достала из своего тщательно уложенного чемодана дорожную накидку из бледно-розового шёлка, подушку в тон, серебряный флакон духов и книжечку с необрезанными полями; бюргерша распаковала пару просторных тапочек, на которые незамедлительно сменила свои практичные, но тяжёлые на вид ботинки, затем вынула собственноручно вязаную шапочку, дабы натянуть её вместо шляпки, и большой бутерброд с ветчиной вместе с каким-то напитком, который сразу стала потягивать прямо из тёмной бутылки; а юная дева, надев очки, делавшие её похожей на школьницу в бабушкиных окулярах, выудила изрядно замусоленную тетрадь, в которую тут же принялась что-то записывать, и коробку мятных леденцов, которые поглощала так же быстро, как и строчила. Видя, как все поглощены своими делами, я тоже решила чем-то заняться и сначала черкнула пару заметок в своём дневнике, потом намеревалась почитать, но у меня так сильно болели глаза и голова, что в конце концов я оставила потуги сделать хоть что-то полезное и стала просто смотреть в окно. Мимо пролетали города, фабрики, деревни, фермы и поля – бесконечные поля с богатым чернозёмом, вероятно, дававшим прекрасный урожай, но почему-то они не рождали в моём мозгу картинок мирной сельскохозяйственной жизни или пасторальных и аркадских сцен. Напротив, они заставили меня думать о войне и о виденных мною ужасных полях сражений, усеянных и мёртвыми, и ранеными, и обречёнными на скорую смерть людьми. А когда солнце село и вечерние тени поползли по необъятным пространствам, сквозь которые мы неслись тем тошнотворным манером, что присущ раскачивающимся, петляющим и ужасно пахнущим немецким поездам, мне стало казаться, что за завесой пыли я снова вижу мрачные очертания тяжёлой артиллерии, бесконечных верениц марширующих мужчин, гремящих полевых кухонь и медико-санитарных отрядов, которые я наблюдала когда-то посреди таких же плодородных полей. Вскоре совсем стемнело, в поезде зажглись фонари, и я больше ничего не могла разглядеть за окном, кроме сплошной черноты, в которой время от времени мелькали огоньки жилищ.
Мои спутницы принялись за еду, но меня сразу затошнило от запаха их снеди, и я поспешила выйти в коридор, где и постояла некоторое время. Когда я вернулась, они уже закончили трапезу и тихонько беседовали, наклонив друг к другу головы. Стоило мне войти, как они тут же прекратили разговор, и это навело меня на мысль, что, вероятно, именно я являлась предметом обсуждения. Некоторое время мы все сидели молча, но внезапно ко мне с озорным блеском в глазах обратилась девчушка.
"Пожалуйста, извините меня, – произнесла она слегка хрипловатым, но приятным голосом. – Не могли бы вы сообщить нам о своей национальности? Видите ли, наши мнения расходятся, и мы были бы признательны вам за разрешение нашего спора".
"Я русская", – тихо ответила я, задаваясь вопросом, как они отреагируют на такую информацию.
В тот же миг в них произошла перемена: на лице элегантной дамы отразился явный испуг, бюргерша поджала свои пухлые губы и отодвинулась, юное же создание стало разглядывать меня с нескрываемым интересом.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
