Волны, в которых мы утонули

Глава 7

Мама и папа больше не танцевали.

За последние десять лет между ними изменилось многое. Но эта перемена была самой печальной. Они по-прежнему обнимались по утрам, и папа всегда целовал маму в лоб перед тем, как пойти на работу в университет. Выходя из дома, он всегда говорил: «Я люблю…», а мама всегда заканчивала: «…тебя».

Они все еще любили друг друга, но больше не танцевали.

По вечерам мама разговаривала по телефону со своими лучшими подругами по колледжу, обсуждая меня или разных психотерапевтов, читала статьи в Интернете или оплачивала счета. Папа сидел в гостиной. Он либо проверял работы студентов старших курсов, либо смотрел «Теорию Большого взрыва»[7].

Раньше папа пытался включить песню, под которую они танцевали на свадьбе, но обычно мама была слишком уставшей, чтобы танцевать с ним.

– Потанцуй со мной? – спрашивал он.

– Не сегодня. У меня болит голова, Эрик, – отвечала она.

Она не знала об этом, но я видела, что папа всегда хмурился, когда она уходила.

– Я люблю… – говорил он, глядя ей в спину.

– …тебя, – по привычке бормотала она.

Она поднимала глаза в сторону лестницы, видела меня и хмурилась. Глядя на меня, она всегда хмурилась, как будто я была трещиной на семейном портрете.

– Иди спать, Мэгги Мэй. Завтра рано вставать на учебу.

Иногда она стояла и смотрела на меня, словно ждала, что я скажу ей что-то в ответ. А потом, когда я молчала, она вздыхала и уходила, еще более уставшая, чем минуту назад.

Тяжело было осознавать, как сильно я ее изматывала.

Было еще тяжелее сознавать, как сильно я сама себя измотала.

– Все хорошо, дочка? – спросил папа, заглядывая ко мне в спальню.

Я улыбнулась.

– Хорошо, хорошо. – Он потер рукой седеющую бороду. – Время шуток?

Мой отец был ботаником в хорошем смысле этого слова. Он был профессором английского языка в Университете Харпер-Лейн и знал о литературе больше других. Но настоящий его талант заключался в том, что он знал самые ужасные шутки на всем белом свете. Каждый вечер он рассказывал мне что-то ужасное.

– Что можно найти на кухне у Чарльза Диккенса? – Он похлопал себя по ногам, изображая барабанную дробь, и закричал: – «Лучшее из тимьяна, худшее из тимьяна»[8]!

Я закатила глаза, хотя это была самая смешная шутка, которую я когда-либо слышала.

Он подошел ко мне и поцеловал меня в лоб.

– Спокойной ночи, Мэгги. Земля вертится, потому что твое сердце бьется.

Каждую ночь, лежа в постели, я слушала, как Кельвин играет у себя в комнате. Он всегда засиживался допоздна. Он либо слушал музыку, либо делал уроки, либо проводил время со своей девушкой Стейси. Я всегда знала, когда она была у нас, потому что она хихикала, как безумно влюбленная девчонка. Они встречались уже так долго, что даже носили кольца обещания, которые связывали их навеки.

Около одиннадцати вечера я просыпалась и слышала, как Шерил на цыпочках выскальзывает из дома, к своему парню Джордану. Джордан был классическим плохим парнем, о которых я читала во многих книгах. Шерил было лучше всего без него, но я не могла сказать ей об этом. Даже если бы и могла, она не стала бы меня слушать.

За последние годы каждый из членов моей семьи нашел определенный способ обращения со мной и моим молчанием. Кельвин стал одним из моих лучших друзей. Они с Бруксом проводили со мной много времени. Мы играли в видеоигры, смотрели фильмы, которые нам нельзя было смотреть, и раньше всех находили лучшую музыку на свете.

Мама закрылась от меня, когда поняла, что я больше не буду говорить. Она уволилась с работы, чтобы обучать меня на дому, но в основном говорила со мной только о том, что было связано с учебой. По правде говоря, мне казалось, она винила себя в том, что со мной произошло. Ей было сложно видеть меня каждый день, и поэтому она возвела между нами стену. Она не знала, о чем со мной говорить, поэтому через некоторое время ей стало очень тяжело общаться без слов. Иногда, когда я заходила в комнату, она выходила из нее. Но я ее не винила. Увидев меня, она вспоминала, как много лет назад не заметила, что я выскользнула из дома, чтобы встретиться с Бруксом. И ей было больно смотреть на меня.

Папа вел себя так же, как и всегда. Пожалуй, он был даже еще нелепее и нежнее, чем раньше. Я была благодарна ему за это. Я всегда могла рассчитывать на него. Казалось, он и мысли не допускал, будто со мной что-то было не так. Он считал, что со мной все в полном порядке.

Шерил, напротив, меня ненавидела. Возможно, ненавидела – слишком сильно сказано, но мне в голову приходило только это слово. Впрочем, ей действительно было за что меня не любить. Все время из-за моих проблем она оставалась на втором плане. Из-за меня мы не могли ездить куда-то всей семьей, из-за моего домашнего лечения приходилось пропускать шоу талантов. Кроме того, денег на нее не тратили, потому что мои родители вкладывали их в меня. И, поскольку мама не могла смотреть на меня, она всегда смотрела на Шерил, срываясь на нее по всяким пустякам и обвиняя ее во всем. Неудивительно, что, когда Шерил стала подростком, она начала бунтовать против всего мира. Самой бунтарской ее выходкой был Джордан. Он был ее самой большой ошибкой.

Я снова засыпала, слушая, как Кельвин играет, а потом просыпалась около трех часов ночи, когда Шерил пробиралась обратно в дом.

Иногда я слышала, как она плачет. Но не могла узнать, в чем дело, потому что ей было больше по душе, когда я оставалась невидимой.

– Да ты можешь скорее?! – спрашивал Кельвин следующим утром, барабаня по двери ванной. Его волосы стояли торчком, одна штанина мятых пижамных штанов была задрана, а вторая волочилась по полу. Он снова постучал в дверь, перекинув через плечо полотенце. – Шерил! Давай быстрее! Брукс приедет с минуты на минуту, я опаздываю. Выходи уже. Ты такая страшная, что тебе никакая тушь на свете не поможет.

Дверь ванной распахнулась, и она закатила глаза.

– А ты такой вонючий, что тебе никакая вода на свете не поможет.

– О, неплохо. Интересно, оценит ли это мама. Особенно если я расскажу ей, что вчера вечером тебя не было дома.

Шерил прищурилась и протиснулась мимо него.

– Ты самый надоедливый человек в этом гребаном мире.

– Я тоже тебя люблю, сестренка.

Она отмахнулась от него.

– Я использовала всю горячую воду. – Она прошла в свою комнату и посмотрела на меня: моя дверь была открыта. – Чего пялишься, уродка?

Затем она направилась к себе в комнату и захлопнула за собой дверь.

Кельвин посмотрел на меня и хихикнул.

– Ну до чего же она милая. Доброе утро, Мэгги.

Я помахала ему.

Моя рутина, когда я готовилась к учебе, была довольно простой. Я просыпалась, читала одну из любимых книг, чистила зубы, причесывалась и шла в столовую заниматься.

Больше всего мне нравилось, когда в гости заходил Брукс. Каждый день они с Кельвином вместе ехали в школу, а учитывая, что Шерил всегда надолго занимала ванную, по утрам Кельвин всегда опаздывал.

Брукс был из тех людей, которые мгновенно всем нравились. Даже с учетом его хипстерских наклонностей, он все равно был одним из самых популярных ребят в школе. И неудивительно: он был таким общительным. Он увлекал людей своим обаянием, и поэтому у него всегда была девушка. В данный момент счастливицей была Лейси Палмер, но множество других с нетерпением ждали своей очереди. Ничего удивительного, ведь он был не просто очарователен. Он был шикарен. У него был идеальный загар, мускулистые руки и волнистые, идеально взлохмаченные волосы.

Его улыбка тоже была идеальна. Он всегда улыбался левой стороной рта и смеялся правой. Он носил футболки с логотипами инди-рок-групп, купленных на концертах, на которые ездил с Кельвином и еще двумя друзьями, Оливером и Оуэном. Он всегда носил рваные джинсы и кожаный ремень, на который вешал небольшие значки со словами любимых песен. В его кармане всегда было несколько медиаторов, которые он перебирал в течение дня, а его белые кеды всегда были расшнурованы и раскрашены маркерами.

Кроме того, у него был пунктик насчет разномастных носков. Если на нем была пара одинаковых носков, это означало, что он одевался в темноте.

– У тебя сегодня все хорошо, Магнит? – Я кивнула. Он задавал мне этот вопрос каждый раз, когда приходил в гости. После того несчастного случая много лет назад Брукс пообещал, что будет присматривать за мной, и он сдержал обещание. В последнее время он начал называть меня Магнитом. Он объяснил это тем, что его тянет к нашей дружбе. – Между нами существует магнетическое притяжение дружбы, Мэгги Мэй. Ты мой магнит.

Конечно, это прозвище появилось после того, как однажды вечером они с моим братом пошли на какую-то вечеринку, напились там, а потом блевали у меня в комнате, но прозвище все равно прижилось.

– Можно войти? – спросил он. Он всегда спрашивал разрешения. Это было странно. Ответ всегда был положительным.

Он заскочил ко мне в комнату – даже в семь утра он был энергичным, как кролик из рекламы батареек Duracell.

– Я хочу, чтобы ты кое-что послушала, – сказал он, подходя ко мне и доставая из заднего кармана свой айпод. Мы оба легли на мою кровать, свесив ноги с края и касаясь ногами пола. Он вставил один наушник в ухо, а я взяла другой, после чего он нажал кнопку воспроизведения.

Музыка была воздушной и легкой, но в ней была сильная басовая партия, пронизывающая песню. Она была романтичной, свободной, талантливой.

– «All Around And Away We Go» Mr. Twin Sister, – сказал он, отбивая пальцем ритм по матрасу.

Брукс был моим музыкальным автоматом. Он запретил мне слушать радио, потому что там всегда крутят зомбирующую попсу. Поэтому каждый день, утром и вечером, он открывал для меня то, что считал золотом музыкальной индустрии.

Мы лежали на моей кровати, глядя в потолок, и слушали музыку, пока Кельвин не вбежал в мою комнату с мокрыми волосами и маффином во рту.

– Готов! – крикнул он, роняя крошки на мой ковер.

Мы с Бруксом сели, и он намотал наушники на свой айпод.

– Ладно, Магнит, я еще зайду к тебе после школы. Дам тебе послушать кое-что еще, – сказал он с улыбкой. – Помни: никаких наркотиков кроме лучших и никаких прогулов, как бы ни хотелось!

И они ушли.

Мой взгляд метнулся к часам на стене.

Я вздохнула.

До возвращения музыки оставалось еще около одиннадцати часов.

Глава 8

Каждый день в пять часов я в течение часа принимала ванную. Сорок пять минут я лежала в ванной и читала. Потом на десять минут я откладывала книгу в сторону и мылась. Мои пальцы сморщились, как изюминки. Я закрыла глаза и провела по рукам куском лавандового мыла. Я любила запах лаванды почти так же сильно, как гардении. Гардении были моими самыми любимыми цветами. Каждую среду папа ходил на фермерский рынок, покупал мне свежий букет и ставил его на подоконнике в моей спальне.

В первый раз, когда он принес гардении, он понял, что они понравились мне больше всего. Может быть, по тому, как приподнялись уголки моих губ, и тому, сколько раз я кивнула, вдыхая аромат, а может быть, просто потому, что он научился понимать мое молчание.

Мой отец мог сказать обо мне почти все, просто наблюдая за моими едва заметными жестами и крошечными движениями. Но он не знал, что когда я заканчивала принимать ванную, в последние пять минут, когда обжигающе горячая вода становилась холодной, я опускала голову под воду и задерживала дыхание.

В течение этих пяти минут я вспоминала, что со мной произошло. Мне было важно помнить дьявола, помнить, как он выглядел, каким он был. Если я не помнила, я начинала винить в произошедшем себя и забывала, что тем вечером я была жертвой. Когда я помнила, дышать было уже не так трудно. А под водой мне думалось лучше всего. Когда я погружалась в воду, я прощала себе любое чувство вины.

Она не может дышать.

Мое горло сжалось, как будто пальцы дьявола обвились вокруг моей шеи, а не шеи женщины.

Дьявол.

По крайней мере, в моих глазах он был сущим дьяволом.

Беги! Беги, Мэгги!

Мой разум продолжал кричать, но я стояла неподвижно, не в силах отвести взгляд от ужаса перед моими глазами.

– Мэгги!

Услышав свое имя, я вынырнула из воды и выдохнула, а потом сделала еще один глубокий вдох.

– Мэгги, к тебе пришла миссис Бун, – крикнул папа снизу. Я встала в ванне и вытащила пробку, позволив воде стекать в трубу по часовой стрелке. Мои длинные, густые светлые волосы свисали до ягодиц, а кожа была очень бледной.

Я посмотрела на часы на стене.

18:01.

Миссис Бун опаздывает. Очень опаздывает.

Много лет назад, когда она услышала о том, что со мной произошло, она сказала, что хотела бы приходить ко мне один раз в день, чтобы я могла с кем-то общаться. В глубине души мне казалось, что она каждый день приходит ко мне, чтобы самой не быть одинокой. Но я была не против. Когда одинокая душа находит такую же, они крепко держатся друг за друга, несмотря ни на что. Я еще не определилась, хорошо это или плохо. Кто-то сказал бы, что когда два одиноких человека встречаются, два минуса накладываются друг на друга и превращаются в плюс, но это не так. Казалось, что они поднимают одиночество до нового уровня, до того, в котором им нравится тонуть.

Миссис Бун часто брала с собой свою кошку, Булку, чтобы развлечь меня во время обеда. Она всегда приходила в полдень, и мы сидели в столовой и пили чай с сандвичами. Я ненавижу чай, и миссис Бун это знает, но все равно каждый день приносит его мне из местной пекарни.

– Ты молода, а значит, глупа, и поэтому не понимаешь, как замечательно на тебя действует чай. Ты поймешь, – уверяла меня она. Но этого так и не происходило. Я так и не поняла. Скорее, наоборот, с каждым разом я ненавидела его все больше и больше.

Когда она была молодой, то жила в Англии. Наверное, в этом и заключалась причина ее любви к грязному напитку. Ее муж умер много лет назад, и с тех пор она всегда мечтала вернуться в Англию. Именно из-за него она приехала в Америку. Но я поняла, что после того, как он умер, со временем у нее пропало желание возвращаться в Англию.

– Моим домом был Стэнли, – всегда говорила она о своем покойном муже. – Было неважно, где мы жили, потому что пока он был рядом, я была дома.

После того как он умер, миссис Бун все равно что стала бездомной. Когда Стэнли собрал свои вещи и отправился в плавание по загробной жизни, он забрал с собой спасительную гавань миссис Бун – биение своего сердца. Я часто задавалась вопросом, закрывала ли она когда-нибудь глаза на несколько минут и вспоминала ли эти удары сердца.

Я бы вспоминала.

– Мэгги! – крикнул папа, отвлекая меня от моих мыслей.

Я сняла со стойки огромное белое полотенце и завернулась в него. Выйдя из ванны, я подошла к зеркалу и схватила расческу. Распутывая волосы, я рассматривала свои голубые глаза, такие же, как у папы, и скулы, которые мне тоже достались от него. Маленькие веснушки на моем носу у меня были от бабушки, а длинные ресницы – от дедушки. Сколько своих предков можно было увидеть, просто глядя каждый день в зеркало? Я знала, что это невозможно, но иногда готова была поклясться, что у меня мамина улыбка и ее хмурый взгляд.

– Мэгги, – снова позвал папа. – Ты меня слышала?

Я раздумывала над тем, стоит ли мне вообще отвечать, потому что была очень раздражена тем, что миссис Бун решила, что это нормально – прийти так поздно, как будто у меня нет других дел. Она должна была прийти в полдень. У нас был запланированный график, и сегодня она его нарушила. Я даже не могла толком сказать, почему она навещает меня каждый день и почему я позволяю ей приходить на обед. Большую часть времени она вела себя более чем грубо. Она повторяла, какая я глупая и как нелепо, что я не могу сказать ни слова.

Она говорила, что я веду себя как ребенок.

Незрело.

Наверное, я продолжала общаться с ней, потому что у меня было не так много друзей. Иногда ее грубые комментарии были настолько резкими, что вызывали у меня реакцию – едва заметную усмешку, почти неприметные, тихие смешки, которые могла слышать только я. Семидесятилетняя пердунья была одной из моих лучших подруг. И моим закадычным врагом. Наши отношения были сложными, поэтому лучше всего для описания наших отношений подходило словосочетание «заклятые друзья» – враги, но друзья. Кроме того, я обожала ее кошку так же сильно, как в детстве. И она все еще ходила за мной по дому и терлась своей мягкой шерсткой о мои ноги.

– Мэгги Мэй? – снова позвал папа, на этот раз стуча в дверь ванной. – Ты меня слышала?

Я дважды стукнула по двери. Один стук значил «нет», а два – «да».

– Ну, давай не будем заставлять миссис Бун ждать, ладно? Спускайся, – сказал он.

Я хотела было стукнуть по двери один раз, чтобы показать свою дерзость, но сдержалась. Я заплела свои все еще мокрые волосы в одну гигантскую косу, перекинула через левое плечо. Я надела нижнее белье, затем натянула через голову светло-желтое платье. Схватив свою книгу с бортика ванной, я поспешила в столовую, где меня ждала моя любимая заклятая подруга.

Миссис Бун всегда была одета так, словно собиралась на встречу с королевой Елизаветой. На ее шее и пальцах всегда были украшения с драгоценными камнями, и они всегда сверкали на фоне накинутого на ее плечи искусственного меха. Она всегда лгала и говорила, что это настоящий мех, но я-то знала, что это не так. Я прочла достаточно книг про сороковые годы, чтобы понимать разницу между настоящим мехом и искусственным.

Она всегда носила платья и колготки со свитерами и туфлями на небольшом каблуке и надевала на шею Булки мерцающий разноцветный воротник в тон своему наряду.

– Невежливо заставлять пожилую женщину ждать, Мэгги Мэй, – сказала миссис Бун, постукивая пальцами по темному дубовому столу.

Невежливо заставлять девушку ждать, миссис Бун.

Я натянуто улыбнулась ей, и она недовольно приподняла бровь. Я села рядом с ней, и она пододвинула мне чашку чая.

– Это «Эрл Грей». В этот раз тебе понравится.

Я сделала глоток, еле сдерживая рвотные позывы.

Она снова ошиблась. Она улыбнулась, довольная моим неудовольствием.

– Ужасная у тебя прическа. Тебе не стоит так сушить волосы. Ты простудишься.

Нет, не простужусь.

– Нет, – пропыхтела она. – Простудишься.

Она всегда понимала, что именно я не сказала. В последнее время я все чаще задумываюсь, а не ведьма ли она. Вдруг, когда она была ребенком, на ее подоконнике появилась сова и вручила ей письмо с приглашением посетить школу для ведьм и волшебников, но где-то по пути она влюбилась в маггла и вернулась в Висконсин, предпочтя любовь настоящим приключениям[9].

Будь я на ее месте, я бы никогда не предпочла любовь приключениям.

Я бы приняла приглашение совы.

Эта мысль была смешной, поскольку единственные приключения, которые я когда-либо переживала, были на страницах романов.

– Что ты там читаешь? – спросила она, доставая из своей огромной сумки два сандвича с индейкой. Я еще не видела сами сандвичи, потому что они все еще были завернуты в коричневую бумагу, в которую в пекарне заворачивали всю еду, но я знала, что они с индейкой. Миссис Бун всегда покупала одни и те же сандвичи: с индейкой, помидором, листом салата и майонезом на ржаном хлебе. Не больше и не меньше. В те дни, когда мне хотелось тунца, мне приходилось убеждать себя, что индейка – это рыба. Один сандвич она положила передо мной, а другой развернула и откусила от него большой кусок. Для такой маленькой дамы она, конечно, знала толк в больших кусках.

Я положила перед ней книгу, и она вздохнула.

– Опять?

Да, опять.

В этом месяце я перечитывала сагу о Гарри Поттере. Возможно, это имело какое-то отношение к тому, что я считала миссис Бун ведьмой. Честно говоря, у нее даже была классическая ведьминская родинка рядом с носом.

– На свете так много книг, а ты все равно перечитываешь одни и те же. Не может быть, чтобы эти истории все еще удивляли тебя после стольких лет.

Очевидно, она никогда не читала и не перечитывала сагу о Гарри Поттере.

Каждый раз все было по-другому.

Когда я впервые прочитала эти книги, меня они взволновали.

Но когда я перечитала их, я увидела в них больше боли.

Нельзя прочитать выдающуюся книгу дважды и не увидеть в ней ничего нового. Выдающаяся книга всегда удивляет вас и побуждает размышлять, менять взгляды на мир, вне зависимости от того, сколько раз были прочитаны эти слова.

– Я начинаю верить, что ты увлекаешься черной магией, – сказала она, откусывая еще кусок от сандвича и потягивая чай.

Очень странно, что ведьма говорит это магглу.

Булка вылезла из-под стола и потерлась о мою ногу в знак приветствия. Я наклонилась, чтобы погладить ее.

Ну, здравствуй, подруга.

Булка мяукнула и легла на бок, подставляя мне живот. Когда я погладила ее не так, как ей хотелось, я могла поклясться, что она пробормотала ругательство на кошачьем языке, а затем ушла, вероятно, чтобы найти мою мать. Она хорошо умела гладить Булку.

– Что у тебя с лицом? – гавкнула она, прищурившись и глядя на меня.

Я озадаченно подняла бровь.

Она покачала головой.

– У тебя такие синяки под глазами. Как будто ты не спала несколько дней. Тебе действительно стоит попросить Кэти выдать тебе немного косметики. Выглядишь ужасно.

Я коснулась кожи под глазами. Когда тебе говорят, что ты выглядишь усталой, это всегда беспокоит, даже если на самом деле ты не устала.