Вторая путеводная звезда

Ход был отделан кирпичом и, насколько проникал свет их фонарей, казался свободным.

– Ну что, я пойду? – спросил их парень с автогеном.

Димыч подумал.

– А вдруг впереди еще один такой сюрприз? Как вы думаете, мужики?

– А хрен его знает… – отозвался Костик.

– Сомневаюсь, – ответил Кис. – Уж больно сложно все это монтировать.

Двери лифта вдруг съехались, лишив их дополнительного освещения, струившегося из комнаты.

– Ой, – почти икнул Гоша, – и как мы теперь обратно?!

Они обернулись, уперев лучики в дверь и простенки по ее бокам. Ничего, похожего на кнопку вызова, не наблюдалось: кроме прямоугольника, вырезанного автогеном, всю остальную часть стены закрывал стальной лист.

– Хрен с ним, – высказался Димыч. – А, Кис?

– Хрен, – согласился детектив. – Если придется вернуться, тогда и будем искать. А пока не стоит терять время.

– А я как? – воскликнул «автоген».

– Тебя как звать? – спросил Димыч.

– Женей…

– Так вот, Женя, пойдешь с нами. Если повезет, выберемся в цивильное место и тебя отпустим.

Жене явно не улыбалась такая перспектива, и неулыбчивость данной перспективы весьма внятно отразилась на его лице. Но ничего не попишешь, пришлось ему подчиниться.

Они двинулись. Кис попросил всех следить за возможными поворотами, а также прикидывать дистанцию и засекать время.

Ход был неровный. Кирпичная отделка местами обвалилась, а затем и вовсе сошла на нет, и корни деревьев, пробившиеся сквозь почву, свисали с потолка, цепляя путников за волосы. В первый раз Гоша вскрикнул, чертыхнувшись, но дальше все продвигались молча.

Пахло землей, сыростью, прелостью. Под ногами попадались обломки кирпичей, пару раз их фонарики высветили мелкие скелеты то ли ежиков, то ли кротов, то ли крыс…

Наконец они достигли конца и остановились. В свете фонариков очертился люк, закрывавший коридор наклонно. Похоже, сделан он из такой же стали, как и заслонка у лифта. Только на этот раз стальной лист был не сплошным, крышка люка напоминала дверь: сверху петли, снизу едва заметная щель. Засовы (их имелось три) с внутренней стороны не заперты, а с внешней… Не видать, что там, с внешней.

Стоял полноправный вечер, солнце уже село, но свет еще не померк и пробивался хрупким умирающим лучом через щель.

– Так, – объявил Димыч, – боевая готовность номер один! Гошка, Костик, вы по правую стенку; Кис, Женя, вы по левую.

И он, пригнув голову, двинул в крышку люка плечом. Алексей не успел его остановить, хотя заранее пожалел суставы Димыча.

Крышка вздрогнула, глухо застонала, но не открылась. Димка снова потер плечо.

Кис не стал ему говорить, что надо было сначала спокойно крышку подергать, проверить, насколько прочно она заперта. Никого за ней нет, и «боевая готовность номер один» совершенно ни к чему, – так что Дима мог свой организм и поберечь… Но объяснять это поздно и, главное, не совсем этично: Димыч ведь рольглавного сейчас исполняет и подобную ремарку – пусть она из самых дружеских чувств – может воспринять как подрыв его авторитета…

Алексей Кисанов в очередной раз порадовался, что ушел изсистемы, со всей ее иерархией, авторитетами, чинами и прочими заморочками.

Дима обернулся к коллегам.

– Мужики, я так понимаю: либо там снаружи замок висит, либо они крышку чем-то подперли.

Кис протянул руку, взялся за скобу, служившую ручкой, чуть нажал на крышку, потянул на себя, опять нажал…

– Замок. Может, пара, – диагностировал он.

– Че делать бум? Отстреливать?

– Зачем? У нас же есть Женя! А у Жени есть автоген! – отозвался Костя.

– А если они, бандиты, там, снаружи? – вдруг произнес Гоша. – И нас слышат?!

– Усохни, – раздраженно ответил ему Костик.

Алексей Гошу пожалел. И пояснил:

– Первое: раз они стенку у лифта возвели, значит, уже давно смылись. Потому как если бы намеревались нас подстерегать, то стенку бы не стали…

– Понял! – поспешно заверил его юный опер. Казалось, он устыдился своего вопроса, выдавшего страх.

– Второе, – невозмутимо продолжил Кис, – они бы не стали запирать эту дверь, если б, опять же, намеревались нас тут отловить…

– Да я понял, понял!

Алексей только улыбнулся. Он помнил себя в первых делах – да и всех их, и Димыча, и Костика, и Серегу! – и помнил отлично, как бывало страшно поначалу им всем в критической ситуации, как бесплодно суетилась мысль, подстегнутая этим страхом, – не находя доводов, простых и логичных… Только опыт приносит способность управлять эмоциями, и тогда, освобожденная от страха, мысль начинает работать. И приносит вполне трезвую оценку ситуации. Гоше еще только предстоит познать этот опыт. И возможно, что именно сегодня…

Женя отогнал от люка сыщиков подальше, опустил на лицо маску сварщика и провел горелкой горизонтально по щели между крышкой и стеной.

Димыч, упорно не желавший переложить ответственность на коллег – несмотря на поврежденное плечо, – снова бухнулся в дверь…

И она растворилась!

Они чуть помедлили. Насколько можно было разглядеть в умирающем свете летнего дня, вокруг стоял глухой лес. Остроконечные контуры елей казались черной аппликацией на желтой ленте заката.

Мужчины выбрались наружу.

Царила оглушительная тишина, такая, какую знают только лесные чащи. Несмотря на еще светлый край неба, среди стволов и кустов уже плутала ночь.

– И куда теперь? – растерянно спросил Гоша.

Когда Громов пришел в себя, Юля уже покинула его кровать. Она тяжело дышала, словно свернула бетонную плиту.

– Эй… – тихонько позвал он.

– Чего тебе?

– Я не хотел тебя обидеть… Я просто…

Серега не закончил тираду. Он не знал, как ее закончить. Объяснять, что он привык называть «малышками» всех женщин? Оправдываться? Ну, нет уж, не дождетесь!

– Что «просто»? – холодно поинтересовалась Юля.

– Так… ничего. Ты феминистка?

– Кто-о-о?..

– Феминистка – это… – принялся пояснять Громов, жалея о своем вопросе: он прикован, а эта малышка передвигается, хоть и с цепью, и, не ровен час, снова воспользуется руками… И коленкой!

Она вдруг рассмеялась хрипловатым смехом, который пробрал Серегу странной дрожью.

– Это которые за права женщин? – уточнила Юля.

– Типа того…

– Я за свои личные права, понял?

– Понял, чего ж тут не понять, – поспешил согласиться Серега.

Кажется, она оставалась на своем топчане, – во всяком случае, цепь не позвякивала, – что Серегу от души порадовало.

– А где это ты драться научилась? Ты же вроде гимнастка, а не самбистка.

– Не твое дело. А драться я еще и не начала, к твоему сведению.

– Принято. А почему ты так тяжело дышишь?

– У меня мышечная слабость…

– От зелья?

– Наверняка… Раньше такого ни разу не случалось… В общем так, Громов. Не вздумай ко мне клеиться. И «малышкой» не зови, не нравится мне такое обращение, усвой!

– Усвоил, усвоил, – буркнул он. – Но мы ведь тут вдвоем сидим, надо как-то… Поди сюда. Обратно, в смысле.

Юля колебалась несколько секунд. Но вскоре ее цепь снова звякнула: она шла к Громову. Вспомнила, что нельзя тут громко говорить, не иначе!

Она опять улеглась возле Сереги, и он опять обвил ее рукой, прижал к себе. Ощутив некоторое возбуждение, Громов лишь иронично улыбнулся: малышки, они это умеют… Но… Если бы он реагировал как безмозглый дурень на каждое возбуждающее женское тело, то давно бы стал многоженцем! Тогда как он, Серега, до сих порхолостяк! Его просто так не возьмешь!

Предаваясь этим бравым мыслям, он с удивлением чувствовал, что они какие-то неправильные. Ненастоящие какие-то мысли, недействительные. Все здесь не так происходит, как обычно, как он привык… Юля не дразнит его, не заигрывает, и возбуждение было иным… Тревожным, с колкой льдинкой внутри, похожее он испытывал, когда учился прыгать с парашютом. Сначала льдинка морозила и покалывала, а потом начинала таять, почему-то обжигая внутренности…

Дело все в темноте, – решил Серега. В ней все по-другому воспринимается. Острее и… и… таинственнее, вот как!

– Так что ты хотел сказать? – тихо спросила Юля.

– Что надо нам как-то вместе выбираться отсюда, – прошептал он, спохватившись. – Или тебе тут нравится?

– Не задавай идиотских вопросов!

– В таком случае…

– В таком случае, я согласна с тобой… э-э-э…сотрудничать!

– Во как! – восхитился Серега.

– Надеюсь, у тебя нет других предложений, – хмуро отозвалась Юля.

– В смысле… насчет выбираться отсюда?

– Насчет сотрудничать!

– А-а-а… Конечно, нет!

– Превосходно. Меня зовут Юля, запомни это.

– Да я уже…

– Тогда давай думать. У тебя есть идеи? – спросила Юля.

– Если у тебя есть шпилька, заколка, булавка, тогда у меня есть идеи!

– Нету… А зачем?

– Наручники расстегнуть.

– Как же теперь быть? – расстроилась Юля.

– Подумаю. А пока расскажи мне все, чего я о тебе и Гарике не знаю!

– Откуда мне знать, чего ты не знаешь?

– Я дело твоего мужа практически не читал. Так только, первые страницы просмотрел. А потом отдал его Кису.

– Кому-у-у?

Она приподнялась и чуть не упала с тюфяка, несмотря на то, что Серега Юлю придерживал: не мог же он ее уж совсем прижать к себе… слишком тесно! С риском получить коленкой в чувствительное место, чтоб ее… Юлю эту!

Она немного повозилась, получше устраиваясь, и вдруг забросила ногу на Серегу.

– Ты извини, – деловито прошептала она, – а то я просто свалюсь…

Ну да, она так же, наверное, ловко цеплялась ногой за снаряд в своей гимнастике, за брусья там или бревно…

Чувствовать себя бревном было немного обидно. Тем не менее ее движение вызвало в нем такую волну, что он испугался: а ну как выдаст его один неконтролируемый орган, – и, не дождавшись объяснений (типа: это ничего не значит, это просто так, все ж таки ты женщина… а я мужчина… и оно само так происходит… а я ничего не имею в виду!..), Юля, по женской феминистской глупости, вдруг снова начнет коленкой орудовать!..

Но все обошлось.

– «Кис» – это Кисанов? – прошептала она, склонившись к его уху, и Серегину щеку защекотали пряди ее волос. – Детектив, который приходил ко мне?

– Да. Это мой хороший друг, – едва слышно ответил Серега, ощущая тяжесть Юлиного бедра на себе.

– Раз друг, то ты должен знать: он спрятал Михаську с бабушкой?! – горячо проговорила она.

– Можешь не беспокоиться… – шепнул он, почти касаясь губами ее бархатистой щеки. – Они в надежном месте.

– На даче?

– На даче, – туманно подтвердил Серега. Он-то был в курсе, на какой именно даче, – но решил Юле этого не говорить. Мало ли как дело повернется, лучше ей этого не знать!

Вдруг она извернулась и вновь оседлала Серегу верхом, обхватив коленями его торс. Ее большие пальцы снова нажали на его кадык.

– Ты че, рехнулась? – просипел Серега.

Юля ослабила хватку и склонилась над ним.

– Я тебе уже сказала, – напористо прошептала она, – когда меня били, еще у Тароватого в замке, то Гарик не выдержал и признался, что драгоценности припрятал на бабушкиной старой даче! И они туда смотались! И сказали, что там от дома развалины одни остались! Если бы Михаська был там, то…

– Ты, это, слушай, пальчики-то убери с моей шеи! – просипел Серега.

– Если правду скажешь, то уберу.

– Скажу…

Юля отпустила его, выпрямилась.

– Погоди, дай на спину повернусь. Мне неудобно, когда ты у меня на боку сидишь.

Она чуть приподнялась, затем снова опустилась. Теперь ее крепкие ягодицы упирались в его живот.

Льдинка внутри Сереги, где-то в солнечном сплетении, вдруг принялась стремительно разрастаться, угрожая принять размеры айсберга. Ему показалось, что грудь сдавило, он никак не мог вдохнуть воздух, – он падал с высоты с нераскрытым парашютом, и внутри него было обжигающе холодно и горячо одновременно…

Наконец ему удалось перевести дух. Получилось, против его желания, довольно шумно.

– Тебе не тяжело? – вежливо поинтересовалась Юля.

Тяжело, еще как тяжело! Чувствовать на себе такую потрясающую попу и не сметь до нее дотронуться!

Давненько, ох давненько полковник Громов так остро не реагировал на прикосновение к женщине. Чесслово, верил бы он в колдуний, так решил бы, что в «супчике» приворотное зелье оказалось!

…Давненько, когда Серега только школу заканчивал, он влюбился. Со всей страстью юности, со всем ее идеализмом. Ему казалось, он открыл смысл жизни, что нашел счастье, великое и божественное, в лице красивой девочки из параллельного класса. Он не спал, не ел, забросил школу – все было ненужным и ничтожным, кроме его любви!

Душа его взлетела так высоко, что солнце обжигало ее своим нестерпимым блеском, но Серега его жара не боялся, он готов был в нем сгореть, в эйфории, в любовном экстазе…

Его немыслимый полет продолжался до тех пор, пока он неожиданно не осознал холод и пустоту рядом с собой: одиночество, неразделенность его экстаза. Оглянувшись, он понял, что любимая осталась на Земле, далеко-далеко от него.

Икар оплавил крылья и рухнул на Землю. И тогда он разглядел, что великое счастье его избранницы находится на прилавках и вешалках магазинов. И себя самого он вдруг увидел аксессуаром при ней, удачной покупкой, которой она гордилась перед подругами, – статный красавец из старшего класса, готовый на все лишь по шевелению ее пальца.

Он не страдал. И девушку не осуждал: он устроен так, она иначе, некому предъявлять претензии.

Ему просто стало дико скучно.

…Позже, изучив действие наркотиков – на себе и в теории, – Громов сравнил их действие с той своей страстью: оно было так же божественно, так же неразделимо на двоих и так же бессмысленно, ведя в никуда, в тупик.

Еще позже, изучив психологию и физиологию пубертатного периода, он узнал о роли гормонов, об их высокой концентрации у юношей, приводящей нередко к безумствам… Например к таким, как безумная любовь.

Диагноз был наконец поставлен, а Громов надежно вакцинирован от рецидивов. Слово «любовь» он списал в утиль как пережиток подростковой гормональной бури и с тех пор сходился с женщинами исключительно для легких и непродолжительных отношений.

– Совсем не тяжело! – бодро и фальшиво ответил он Юле, в очередной раз предприняв попытку приструнить свое тело и свои мысли. Посторонние и лишние в данной ситуации, прямо скажем.

– Ну, так где Михаська с бабушкой?

Приобняв Юлю за спину –узкую и сильную, о-о-о… черт побери! – он притянул ее к себе.

– В ухо, мы разговариваем только на ухо, не забывай! – прошептал он.

Ее пряди вновь защекотали его щеку.

– Кис увез их на другую дачу, поняла? Они в безопасности, не сомневайся! А теперь слезай с меня, иди к себе на топчан. И расскажи мне нормальным голосом то, что знаютвсе, – даже те, кто нас может подслушивать! – кроме меня. Все, что знаешь, об ограблении; о том, как арестовали мужа; как ты жила без него, кто тебя навещал…

– Потому что ты, мерзавец, – прошептала ему в ухо Юля, которая все еще полулежала на нем, – так и не удосужился прочитать досье Гарика, да? Потому что ты свалил его на своего приятеля?!

Серега ущипнул ее за ляжку.

– Дура! – прошипел он. – У меня знаешь сколько дел на стол за день ложится?! Об убийствах, о серийных изнасилованиях, о расчлененке и всяких прочих кошмарах! А в твоем деле было что?! Подумай своей головенкой: бывший муж похитил бывшую жену!

Юля поймала его прикованную руку и немного вывернула ее, не сильно, так, в качестве острастки, чтобы не щипался. Серега на всякий случай согнул колени, чтобы защитить пах, но дальнейших санкций не последовало.

– Я пойду к себе. Ты жесткий.

Нет, ну надо же!Жесткий! А на ее топчане перина пуховая, надо думать! – возмутился Серега.

– …Кстати, зачем Гарри тебя умыкнул? – спросил Громов, когда по звуку понял, что Юля устроилась на своем диване.

– Он хочет, чтобы я к нему вернулась… И чтобы ребенка ему родила.

– А Михаська?

– Гарри не верит, что это его сын.

– Почему?

– Потому что его арестовали за два месяца до того момента, когда я поняла, что беременна.

– А сколько недель было?

– Девять.

– Так он считать не умеет или что?

Юля промолчала.

– Дикий, что ли, совсем?

– Ты на кавказскую кровь намекаешь? – нахмурилась Юля. – Не стоит. Я этого не люблю, имей в виду! Он ревнивый, да, но таких и у нас пруд пруди, разве нет?

– Да, – признал Серега.

Примечания