Девушка с белым лицом
– Ты говори, говори… – усмехнулась Рита, поворачиваясь к нам спиной.
Дверь она закрыла тихо, но у меня почему-то зазвенело в ушах, а в зрительном зале кто-то засмеялся и запустил в меня помидором.
– Что-то ты темнишь, Никаноров? – Элли смотрела на меня с осуждением и едкой насмешкой.
И всей ладонью оттягивала указательный палец правой руки, она всегда так делала, когда злилась и хотела меня наказать.
– Да нет. – Я не мог идти на попятную, это не в моих правилах.
Врать нужно до упора и лучше всего с улыбкой. Это неписаное правило бизнеса должно преподаваться в школе – кому-то наука, кому-то предупреждение.
– Стыдно стало? – Элли звонко щелкнула пальцами и улыбнулась, как она это делала, когда находила объяснение необъяснимому.
Я помнил, как в свое время она оправдывала свое предательство. Оказывается, у нее просто не было иного выхода, кроме как уйти к Антону. Ни много ни мало, Элли встала на мою защиту. Антон мог разорить меня дотла, но ее ход конем предотвратил катастрофу, и тридцать процентов акций остались в моей собственности.
По разводу Элли могла забрать половину от этой доли, но нарочно оставила за мной весь пакет, закрыв его своей грудью как в прямом, так и в переносном смысле. Она стала гарантией моей неприкосновенности, ничуть не стесняясь снимать в свое личное пользование сливки принадлежащей мне доли, причем на законном основании – с подписями в договоре… Я мог смеяться над ее жалкими потугами выставить себя в благородном свете, но ведь в чем-то Элли права: Антон действительно мог оставить меня ни с чем.
– С чего бы это?
– Зря… Некрасивая девушка – это не приговор. – Элли поправила локон, с тихим искренним обожанием глядя на себя в зеркало. – И не надо ее стесняться.
– Рита – некрасивая? – Я ехидно усмехнулся, взглянув на нее.
Укол шпилькой – типичное женское оружие, но пользоваться им нужно грамотно, в меру, а то и до конфуза недалеко.
– Ну, да, свой ребенок – самый красивый… Только Рита – чужая дочь, и ты прекрасно это знаешь.
– Все сказала?
– Да ты не обижайся… Кто еще тебе скажет, как не родная жена?
Мои брови взлетели вверх, но Элли это ничуть не смутило. И улыбнулась она с истомой в глазах, как будто собиралась поцеловать меня в губы, как жена мужа.
– Ты можешь жениться хоть сто раз, все равно я останусь твоей первой женой.
И она действительно поцеловала меня в губы, но быстро, на прощание. Забрала сумочку и ушла, оставив сладкий запах духов и воспоминаний. Элли всего тридцать – зрелая молодость, рафинированная красота, знойная сексуальность – и все это принадлежит другому, она снова уходит к нему.
Но мне почему-то все равно. Да, на душе осадок, но сердце не щемит, ревность не хватает за горло, выдавливая из глаз слезы. Элли мне больше не нужна.
Рита приоткрыла дверь, высунулась из комнаты. Она смотрела на меня одним глазом. Ее забавляла ситуация, которую я так опрометчиво создал, она хитро и вкрадчиво улыбалась.
– Папуля!
Я тоже улыбнулся, но только одной половиной лица.
– Это кто был? Твоя жена?
Рита сделала шаг, поворачиваясь ко мне левым боком, остановилась и снова прицелилась через кончик носа, но уже другим глазом.
– Бывшая.
– Ты правильно сделал, что развелся с ней. Нельзя жить с глупой женщиной.
Рита плавно шагнула ко мне, поворачиваясь правым боком. Правый глаз она закрыла и смотрела на меня левым, через переносицу.
– Ты ее не слушай, на самом деле я красивая.
– Согласен, – кивнул я, присматриваясь к девушке.
Глазастенькая, курносенькая, с ямочками на щеках – все хорошо, только вот овал лица не совсем правильный, рот несоразмерно маленький, надбровным линиям не хватало изящества. А у Элли внешность эталонная – совершенные черты, безупречные пропорции, идеальная симметрия. Но Рита завораживала, а Элли – нет…
– Я очень фотогеничная.
Рита подошла близко-близко, прижалась ко мне левым боком. Я захмелел от прикосновения, от запаха волос и желанного тела… Ну какая же она мне дочь? И кто дернул меня за язык?
– Да, наверное, – туго соображая, кивнул я.
– Не наверное… – Рита повернулась, прижимаясь ко мне животом. – Можешь меня сфотографировать! – сказала она и, с силой отталкиваясь от меня, добавила: – Папочка!
– У меня правда может быть дочь твоего возраста, – пытаясь унять волнение, пробормотал я.
– Откуда ты знаешь, сколько мне лет? Может, мне четырнадцать?
Мне вдруг стало жарко, щеки стали горячими, во рту пересохло, а лоб, напротив, увлажнился. Мне было так стыдно, как будто я уже переспал с Ритой.
Она смотрела на меня пристально, в упор, с нахально-каверзной улыбкой на губах. Рита видела мое смятение, ей было весело, но меня это почему-то не злило, хотя чувство стыда не отпускало.
– Но ты же ко мне не приставал?.. – с подначкой спросила она. И сама же ответила, пытаясь изменить женский голос на мужской: – Ну, если только мысленно!
Я не знал, чем от нее отбиваться, меня хватило только на очередную глупость.
– Изыди! – ляпнул я.
Но как ни странно, это подействовало. Рита будто очнулась, оторопело посмотрела на меня, перезагружаясь, перемещаясь из одного состояния в другое.
– Мне восемнадцать лет, – тихо сказала она. – И ты ко мне не приставал.
– И еще ты очень фотогенична, – вспомнил я.
– Да.
– Проверим?
Я взял смартфон, перевел его в режим камеры. Рита кивнула, соглашаясь позировать, приосанилась, улыбнулась с робким кокетством, а я нажал на кнопку, оцифровывая прекрасный девичий образ.
Ее фотокопия действительно выглядела лучше, чем оригинал, – меньше естественности, больше подчеркнутости. А если еще студийную фотосессию провести…
– Ну как? – спросила Рита.
– Пока никак, – качнул головой я. – Промыть, проявить, закрепить, отпечатать.
На самом деле даже я не знал, не видел, как проявлялись и распечатывались фотографии с пленки, а современная молодежь и вовсе представления об этом не имела. И все же Рита меня умыла.
– Пленку просушить забыл, – насмешливо сказала она.
Я улыбнулся, вспомнив ее с книгой в обнимку. Читающий человек не может быть невеждой.
– Пойду просушу, – кивнул я, открывая дверь в свою комнату.
Рита потянулась за мной, я почувствовал ее пальцы на своей руке, остановился.
– Ты со мной? – спросил я.
– Мы не можем быть вместе. – Она вздохнула, как будто сожалела об этом.
– Почему?
– Ты сам все узнаешь, – поворачиваясь ко мне спиной, дрогнувшим голосом сказала она.
Я качнул головой, глядя, как Рита скрывается в своей комнате. Она бросила на меня прощальный взгляд, обреченно вздохнула и стремительно закрыла дверь, как будто отсекала прошлое от настоящего. Меня ждала какая-то страшная тайна, я чувствовал это на всех семи уровнях своего сознания, но за компьютер все же сел.
Глава 3
Над головой – засиженный мухами потолок, лампочка мерцает, светить ей осталось совсем чуть-чуть. Над ночным кладбищем – мертвая тишина, покойники спят под своими крестами, их души фосфорными огоньками парят над могилами.
И лампочка должна умереть, и люди, которые выпивали под ней: неряшливый сторож с бородой, его дружок такой же заплеванной внешности, с обрезанным ухом. Лампочка перегорала, а выпивохи разливали по стаканам паленую, смертельно ядовитую водку. Осталось только выпить, и все…
Но шумно захлопнулась дверь в сторожку, корноухий встревоженно пожал плечами. Все это время дверь оставалась закрытой, как она могла с шумом захлопнуться? Сторож тронул собутыльника за плечо, поднял стакан – не стоит отвлекаться, забивать голову шарадами. Кладбище вокруг, у чертовщины здесь постоянная прописка. Но за окном громко-громко крикнул сыч, корноухий со страху подскочил, рванул прочь из сторожки. И застыл как вкопанный, увидев девушку в белом саване, которая шла к нему. Волосы распущены, руки раскинуты, глаза широко раскрыты, лицо иссиня-бледное, губы кроваво-красные. Корноухий охнул, схватился за сердце, осел на землю и лег на спину, откинув руку. А покойница продолжала свой путь, не замечая его. Она шла к воротам, в живой мир…
Такую вот картину быстрыми, жирными мазками создало мое взбудораженное воображение. А на мониторе высвечивалась реальная картинка – гранитный памятник с ангелом, гравированное изображение красивой девушки с нежной улыбкой и надпись: «Тихомирова Елена Романовна. 1983–2003 гг.». Фотографию с памятника выдала мне программа идентификации по внешности – в ответ на изображение Риты. Сходство практически стопроцентное. А история фотографии с памятника отражена в газетной заметке о происшествии на кладбище.
Это случилось в конце прошлого лета на одном из подмосковных кладбищ. Сначала сторож и его собутыльник увидели Тихомирову, а затем – ее разрытую могилу. Больше покойница на кладбище не возвращалась.
– Все там будем, – тихо сказала Рита.
И мягко коснулась меня рукой. Я дернулся, повернулся к ней, чувствуя, как отнимается плечо, которого коснулась ее рука. Я даже не заметил, как Рита подошла, настолько сильным было мое потрясение. А может, она появилась из ничего, телепортировалась, как это свойственно привидениям и прочим потусторонним явлениям.
– Это же не ты? – спросил я, кивком показывая на фотографию.
– Хочешь, чтобы я тебя успокоила? – усмехнулась она.
– Но ты же живая.
Я поднялся с кресла, повел рукой, хотел прикоснуться к Рите, но не хватило решимости. Я замер как обесточенный башенный кран.
– Ну и что ты остановился? – Рита смотрела на меня, не мигая.
Она взяла меня за руку, я дернулся, как тот самый кран, в электромотор которого попала шаровая молния. Но предохранители не сгорели, я остался в сознании.
– Теплая рука? – спросила она.
Я кивнул. И рука у Риты теплая, и сырым тленом от нее не пахло.
– Во мне все живое.
Она прильнула ко мне, плотно прижалась, и я снова испытал на себе пробивающую мощь ее ударной волны. Жаркая пульсация ее тела передалась мне, две страстные энергии слились в одну, голова перестала соображать, мыслительный процесс переместился куда-то вниз, но Рита вдруг отстранилась. И посмотрела на меня с иронией умудренного вечностью человека.
– Это твоя сестра! – Я кивнул на монитор, который никак не хотел гаснуть.
– Во мне все живое, – повторила Рита. Взгляд ее затуманился, затвердел. – Только душа мертвая.
– Сестра-близнец. – Я не хотел ей верить.
Рита повела бровью, предлагая мне опровергнуть самого себя. Я качнул головой, отказываясь уходить во тьму, но мысли сами бежали туда. Близнецы рождаются в один день, сестре Тихомировой было бы сейчас тридцать шесть, но Рита выглядела очень молодо, максимум на двадцать – столько лет было Лене Тихомировой, когда она погибла, утонула в реке.
Рита кивнула, гипнотически глядя на меня, она как будто соглашалась с моим опровержением. Холодный сумрак вливался в мою душу, я вдруг почувствовал себя воющим на луну волком.
– Элли тоже выглядит молодо, – сказал я.
Рита качнула головой. Одно дело выглядеть и совсем другое – быть молодой. Элли уже тронута увяданием, а Рита свежа, как утренний цветок на мокром от росы стебле. Даже смерть не властна над ней.
– Ты меня дурачишь, – сказал я, отмахиваясь от самого себя.
– Ты сам хотел узнать правду. – Рита вздохнула, как будто волновалась, но голос ее звучал ровно, без малейшего дрожания.
– Сначала ты была котенком…
– Котенка ты придумал сам, а это все – правда. – Рита повела рукой в сторону монитора.
– Лучше бы ты оставалась котенком.
Рита восприняла мои слова всерьез. Линия ее губ стала жестче, глаза увлажнились от подступающих слез.
– Меня утопили, как котенка, – сказала она.
– Утонула в реке, – поправил я.
Елена Тихомирова утонула, но где – в реке, в озере, в море – я не знал: не успел прочесть, а может, в заметке и не было таких подробностей. Но утонула и утопили – это несколько разные вещи, и мне захотелось поймать Риту на несоответствии, уличить в обмане. Рита разыграла меня, сейчас она признается в этом, и мы вместе посмеемся над ее удачной шуткой.
– Меня утопили в озере.
– Кто?
– Их было четверо…
– Я тебе верю, – кивнул я.
– Потому что все так и было.
– С тобой?
– Я устала… Я очень быстро устаю, – тускло, с чувством вины улыбнулась Рита.
Она вышла из комнаты, тихо и плотно закрыв за собой дверь. А над местом, где она стояла, появился паучок; помогая себе лапками, он быстро спускался на тонкой ниточке, поблескивающей на солнечном свету. Я глянул на пол – вдруг там после Риты остался червячок? Ничего такого не было, но мимо меня, задев ухо тонким гулом, пронеслась жирная муха, она летела к двери, там она и пропала – или сквозь стекло пролетела, или где-то села.
Я долго стоял, как истукан на брошенном капище, наконец, очнулся, тихонько вышел из комнаты. Рита устала, легла отдохнуть, но вряд ли она спит, скорее всего читает, вспоминая с улыбкой, как запудрила мне голову. Сейчас я открою дверь, она услышит меня, вздрогнет, оторвет взгляд от книги, и мы все-таки посмеемся над ее шуткой.
Но вдруг Рита лежит на диване мертвая, и ее лицо стремительно покрывается струпьями, губы мокнут от гноя. Вдруг покойница вскочит, набросится на меня?.. Дверь я открывал дрожащей рукой, сравнивая себя со старым холодильником – снаружи трясет, изнутри все леденеет.
Риты на кровати не было, но, возможно, покойница стояла за дверью, выжидая момент для нападения. Но если я остановлюсь, если отступлю, то потеряю всякое уважение к себе. Нельзя поддаваться панике, нужно двигаться вперед…
Кто-то появился сзади, положил руку мне на плечо. От неожиданности я дернулся, даже, кажется, вскрикнул. Но только от неожиданности…
Это была Рита. Она молча смотрела на меня, изображая непроницаемое спокойствие, на шее от волнения пульсировала жилка.
– Я жду объяснений. – Я тоже попытался изобразить невозмутимость, но голос предательски дрогнул, соскочив на петушиные нотки.
– Мы не можем быть вместе, – не сводя с меня глаз, тихо сказала Рита.
– А мы должны быть вместе?
– А разве ты этого не хотел? – едко усмехнулась она.
И даже не вздрогнула, когда в дверь позвонили, как будто ждала этого.
– Дедушка? – вырвалось у меня.
– Дедушка давно уже не живой, – печально и одним краешком губ улыбнулась она.
– Да ну тебя!
Я обогнул Риту, остановился и, не оборачиваясь, выдал:
– Никогда не подходи ко мне сзади. Никогда, слышишь?
– Скоро я совсем уйду, – прошептала она.
Мне стало жутко и тоскливо одновременно. Вместе с Ритой исчезнет страх и неизвестность, но вдруг вместе с этим она заберет и мою душу?
За дверью стоял Антон, плотный и коренастый, как белый гриб на толстой короткой ножке. Прилизанные волосы, похожие на приклеенный к голове парик, узкий лоб, рассеченный надвое короткой глубокой бороздой от переносицы и вверх; брови густые, но бесцветные, отчего они выглядели так же блекло и даже нелепо, как бледная бородавка на щеке альбиноса. Нос вроде бы ровный, нескошенный и несплющенный, но со следами переломов, хрящ ему сращивали раза три, не меньше.
Когда-то Антон всерьез занимался боксом, даже работал у кого-то телохранителем, оттачивал свое мастерство, поднимал неплохие деньги. В две тысячи четвертом он вернулся из Москвы в родной Ростов. Я в это время развозил грузы по городу на своей «Газели», дела шли неплохо. Антон предложил общий бизнес, вложил деньги, и пошло-поехало… Знал бы я, как все сложится, никогда бы не пустил этого козла в свой огород.
Антон был не в себе, красное лицо – яркое тому подтверждение. Возможно, он готовился к объяснению со мной, со своей женой, поэтому накручивал себя, набыченно, исподлобья глядя в глазок видеокамеры. И шевелил губами, как рыба в аквариуме. Антон мог наброситься на меня. Руки у него хоть и короткие, но сильные, удар тяжелый, быстрый, не хотелось бы попасть под такой. Но уж лучше драться с Антоном, чем сходить с ума с Ритой.
Я и сам умел бить быстро, мощно, с натиском, для этого мне нужно было всего лишь настроиться. Открывая Антону дверь, я наклонил голову, приподнял правое плечо, превратив руку в хлесткую плеть, которая в момент удара должна была стать несгибаемым молотом. Антон почувствовал мой боевой настрой, окинул меня оценивающим взглядом.
– Почему сразу не открыл? – спросил он.
– Сразу и открыл. – Я не смотрел ему в глаза, а наблюдал за его руками, в готовности отреагировать на опасное движение.
В драке с ним нельзя отступать, ошеломить его можно только встречным напором, а дрогнешь – сомнет и раздавит.
– Где Элли?
– Ты пьяный?
– Я знаю, она поехала к тебе.
– Не знаю, что там и у кого поехало.
– Я зайду!
Антон шагнул на меня, и я отошел в сторону. Нет у меня Элли, и чем быстрей он в этом убедится, тем скорее отвалит.
Первым делом Антон осмотрел прихожую – нет ли женских туфель и сумочки? На кухне – никого, и в гостиной ни души. В спальне Антон заглянул в шкаф, не обошел стороной и балкон. Я не скрывал насмешки, наблюдая за ним. Нельзя унижать себя недоверием к собственной жене.
Улыбка оставила меня, когда Антон открыл дверь в детскую. Перед глазами пронеслась белая кошечка в аварийном отсеке, фотография Елены Тихомировой на памятнике у разрытой могилы. Сейчас Рита могла превратиться в Элли, я подумал об этом всерьез, без всякой иронии: сдвиг по фазе в моем сознании позволял мне скатиться в любую, даже самую бредовую фантазию. Комната пустовала, покрывало на кровати разглажено, подушка уложена ровно, но меня это не успокоило. Сейчас Антон полезет в шкаф, а там Элли…
– Ты бы ей позвонил, – сказал я.
– Да? – Антон озадаченно замер, зыркнув на меня.
Достал телефон, набрал номер. Я слышал, как в трубке тянутся длинные гудки, а в комнате не звонит, значит, мобильник Элли откликается где-то далеко, точно не в моем шкафу. И ее голос я услышал только в трубке.
– Ты где? – спросил Антон.
Элли ответила, слов я не разобрал, но уловил возмущение в ее интонациях.
– Все! – отрезал Антон, отключая телефон.
И протянул мне трубку, как будто брал ее у меня. Я выразительно посмотрел на него, он хмыкнул, насмехаясь над собой, сунул смартфон в карман.
– Свободен, – сказал я, взглядом показав на дверь.
– Выпить есть? – спросил он, усаживаясь на диван.
По всем канонам, мне стоило поднять его на смех и выставить за дверь, но я достал из бара бутылочку «Джека», пару стаканов. После Риты мне нужен был сильный антидепрессант: или я поставлю блокировку на психику, или окончательно сойду с ума. А с кем пить, без разницы.
Выпили, не чокаясь, как будто за помин души. Я мрачно усмехнулся, вспомнив девушку с надгробной плиты. Если Рита – воскресшая утопленница, мне просто необходимо помянуть ее. Тогда ее душа освободится, а с телом пусть разбираются полиция и похоронная служба. Мне будет больно, но я переживу…
– Еще! – потребовал Антон.
– Случилось что? – спросил я.
– Случилось… Ты это, извини, что я на тебя наорал, – не глядя на меня, но с оттенком раскаяния в голосе сказал Антон.
Я не помнил, как было дело, поэтому не знал, можно его прощать или нет. Да и зачем? Дружбы все равно нет, одна вражда, и я уже привык так жить.
– Будем! – поднимая хайбол, сказал я.
На этот раз мы чокнулись, но как-то неловко, без души. На третьем заходе стаканы стукнулись звонче, но закончилось горючее. К счастью, за дозаправкой далеко ходить не пришлось. И в первой бутылке – ноль семь литра, и вторая – на столько же. Резко мы начали, как бы не свалиться в штопор, но виски сам по себе – напиток для бесстрашных людей: чем больше пьешь, тем смелее становишься. И вторая бутылка не выдержала нашего натиска, до полной капитуляции оставалось совсем чуть-чуть.
– Нехорошо как-то все получилось, – глядя на меня осоловевшими глазами, тяжело проговорил Антон.
– Все нехорошо, – кивнул я.
– Все!
Вряд ли его стон был криком души, но раскаяние в нем звучало уже явственно. Антон тупо смотрел на свою руку, медленно и с нажимом загибая на ней пальцы.
– Что все? – спросил я.
– Ну, с Эллой все ясно, – выдавил он.
– Что ясно?
– Ну позавидовал я тебе… Элла – это Элла! – Антон сжал кулак, поднимая руку. – А ты, Макс, ни о чем…
Этой же рукой он и махнул на меня, оскорбляя и унижая.
– А ты о чем?
Я резким движением сдвинул журнальный столик, за которым он сидел, встал перед ним в позу сумоиста, вызывая на поединок. Антон кивнул, поднялся, наши лбы столкнулись в жесткой смычке, я с силой надавил, но и он ответил тем же.
И лоб у него крепкий, и силы – как у дурака свистулек, но я не имел права сдаваться. От натуги я крякнул, в шейных позвонках что-то щелкнуло, голова резко закружилась, но качнуло и Антона.
Я приземлился на пол, а он сел на столик, захрустели тарелки, лопнул стакан, сочно шлепнулся на пол соленый помидор, стукнулась и покатилась по полу бутылка. Антон замер, но цепная реакция продолжалась – с треском подломилась инкрустированная ножка, столешница наклонилась и вместе с седоком пошла на жесткую посадку. Я и сам не понял, как вскочил, схватил Антона за руку и потянул на себя. На пол мы бухнулись вместе. Голова кружилась – не подняться.
– Ты как? – спросил Антон.
– Ни о чем.
– Да ладно тебе!
– Не ладно.
– Может, и вернется к тебе Элли.
– Не понял.
– Ну, если меня утопят.
– В бухле?
– В озере… Костюху там утопили…
– Какого Костюху? – не понял я.
– И Джима – там же, в проруби… Зимой… А Игарика летом… Бабьим…
– Ты что курил?
– Я не курил… – закрыв глаза, мотнул головой Антон. – Мы тогда на колесах были…
– Когда тогда?
– Когда русалку делали.
– Ты бы завязывал с колесами.
– Она тогда еще не была русалкой, а как стала, так и началось…
– Пора заканчивать, – сказал я, глянув на бутылку, горлышко которой выглядывало из-под занавески, подмигивая мне пустой глазницей.
Клин выбивают клином, но костер бензином не тушат, простуду сквозняком не лечат, и нельзя одним безумием заглушить другое. Пора завязывать с выпивкой, пока черти не пришли. Они где-то рядом, скребутся в дверь, но в голову еще не залезли. Антона нужно к ним отправить, сам там пусть разбирается со своими русалками. А мне Риту нужно найти, вдруг она до сих пор в шкафу сидит. И разлагается, истекая и размокая. Брр!
Меня аж передернуло изнутри. Захотелось добавить, но в баре только водка – чистая как слеза, крепкая как дубовый гроб… Я мотнул головой, поднимаясь с пола, – определенно нужно выпить.
– Сначала она Игарика забрала, – запинаясь, проговорил Антон. – Потом за Джимом пришла… Потом Костюха… Я следующий…
– Ты четвертый, – открывая створку шкафа, сказал я. – А следующая – третья…
Я взял бутылку за горлышко, приложил к ней ладонь, пожал плечами. Сейчас не важно, холодная водка или теплая, лишь бы градус по крови разносила да тревоги вымывала, как песок из «ливневки» – под напором дождевой воды.
– Там у нас… – Антон вяло щелкнул пальцами, не зная, в какую сторону показать. – Ситуация не очень хорошая… А может, оно так и нужно.
– Что нужно?
Я вынул из шкафа чистую рюмку, зачем-то дунул в нее.
– Все нужно… Я перед тобой, Макс, в таком долгу…
Я кивнул, соглашаясь. Долг у Антона передо мной большой, рюмки будет мало. Я взял граненые стаканы, налил ему, потом себе.
– Я-то, конечно, выкручусь… – думая о чем-то своем, пробормотал он. – А если нет, так тому и быть…
– Пей давай… – Я подал ему стакан. – Поверь, это лучше колес.
Антон широко кивнул, взял стакан и залпом выпил.
– Мы не на поминках, – напомнил я.
Антон долго молчал, думал, наконец, выдал:
– Я тебя к себе на поминки не позову.
– Ай да молодца! – фыркнул я.
– Я серьезно… Если вдруг, ты не приходи. Пусть Элли без тебя там…
– Я тебе больше не наливаю.
– А на посошок?
– На посошок налью.
Я подал Антону стакан, чокнулся с ним, он выпил, а выдыхая, проводил хлынувшую в желудок водку движением руки от шеи к животу, отрыгнул и уронил голову на грудь. Но мне уже было все равно, уедет он или останется. Сейчас допьем и спать. Это же так здорово – погрузиться в тихое спасительное забытье и не думать о Рите, как о трупе, который уже, возможно, разлагается в платяном шкафу.
– Вызови мне такси… – не открывая глаз, пробормотал Антон. – Нельзя мне за рулем. Вода там на дорогах, утонуть можно…
– В голове у тебя вода, – хмыкнул я.
Антон распахнул глаза, повернулся ко мне, но посмотрел в себя, в свою голову, вдруг там действительно вода, в которой можно утонуть?
– Ладно, пойду я.
Он поднялся, отряхнулся, пошатнулся, поворачиваясь ко мне спиной, повел рукой в поисках опоры, но я не подставил ему свое плечо. Зато схватил за шиворот, помогая восстановить равновесие. Не очень это дружелюбно, но Антон благодарно кивнул.