На краю света
– Вот это зрелище для усталых глаз.
Сердце Мэри забилось. Она не думала, что он приедет так быстро, но он определенно был здесь – такой же красивый, каким она запомнила его под лучами летнего солнца, с кожаной сумкой, заброшенной на плечо. Он бросил ее к ногам Мэри, и она поднялась поцеловать его. Вот он – шанс проверить, что искра не исчезла.
Джеймс, во всем легкий, склонился к ней. На его нижней губе была трещинка, и Мэри почувствовала ее шероховатость своими губами. Она провела руками по завиткам волос на его шее и теснее притянула его к себе, вдыхая его запах – дымный, с легким оттенком сосны. Опьяняюще. Его язык скользнул по ее языку. Мэри почувствовала, как химия между ними подымает ее над парком, над ней самой, волшебным, но совершенно неприемлемым в общественном пространстве образом.
Она отстранилась.
– Ну, добро пожаловать в Парк Виктории.
Но Джеймс совершенно не смотрел по сторонам, он сел на дальнем конце скамьи и положил одну руку на спинку так, чтобы смотреть прямо на Мэри.
– Ты выглядишь потрясающе.
– О, ээ, да… спасибо. – Мэри никогда не умела получать комплименты. Она выбрала изумрудно-зеленую шелковую блузку с короткими рукавами и оборками вокруг шеи, самую женственную из того, что могла себе позволить. Вырез на ней был слишком рискованным, чтобы ходить на работу, но вот, кажется, он наконец обрел благодарного зрителя. – Как твои дела?
– Как обычно. Был занят. Всеми возможными жалобами на ухо, горло и нос.
Мэри открыла рот, чтобы спросить еще что-нибудь о его профессиональной жизни, но Джеймс перебил ее.
– Работа – последнее, о чем хочется говорить. – Он приподнял бровь, и Мэри взмолилась, чтобы ему не вздумалось обсуждать ее поведение в прошлые выходные. – Скажи, чем бы тебе хотелось заниматься вместо этого?
– То есть?
– Ну, конечный результат. Тот, о котором мечтаешь, пока занимаешься реальной работой. Мне всегда кажется, это очень о многом говорит.
– Я не знаю.
Никто никогда не задавал Мэри таких вопросов. Как будто Джеймс мог смотреть ей в самое сердце; она почувствовала это тогда, над тарелкой с кусками курицы, а сейчас ощущала еще сильнее. Может быть, он знал, невзирая на ее слова, что у нее все-таки был ответ. Но она никогда никому о нем не говорила. При том, что происходило вокруг, это было неважно и нерелевантно. Но впервые с того момента, как Да поставили диагноз, Мэри почувствовала, что рядом с Джеймсом может смотреть в будущее. Он спросил, потому что хотел это знать, ему было важно.
– Знаешь. Ну же? Иначе откуда этот румянец?
Глубоко вздохнув, Мэри слегка отвернулась, так чтобы видеть его реакцию только боковым зрением.
– Я бы хотела стать художником. Художником по ткани. Я делаю такие карты. – Мэри вытащила из кармана телефон, открыла фотографии и нашла там галерею картинок, которые никогда никому не показывала. Теперь же, сказав это вслух, она должна была доказать, что все это больше, чем просто каприз.
Минуту или две Джеймс молчал. Мэри смотрела, как он перебирает картинки. У нее не было настоящей камеры, и она делала все фотографии своим «самсунгом» со слабым разрешением.
– Мэри, это потрясающе. Ты берешь заказы?
– Скорее нет. Я просто делаю их в подарок. Только своим, в семье, больше никому.
– Но ты можешь зарабатывать этим деньги. Много денег, продавая их нужным людям. Ты можешь начать свой бизнес, у тебя будет много заказов…
– Эй, эй, мне кажется, ты как-то слегка увлекся.
– Я не буду настаивать – пока. Садись сюда.
– Что?
– Вот сюда. Раз уж я завладел твоим телефоном, то, я уверен, что ты хочешь, чтобы мы сфотографировались вместе. Чтобы распечатать, повесить на стенку…
– Да, конечно, в рамке из сердечек.
Джеймс ухмыльнулся.
– Садись сюда. – Он обхватил ее рукой за талию. Камера вспыхнула. Мэри поторопилась отодвинуться, чтобы не слишком уж привыкать к его руке на своем теле.
– Как, уже? – Его лицо все еще оставалось сантиметрах в двадцати от ее лица.
– Чтобы ты не устроил ничего такого.
Джеймс облизнул нижнюю губу.
– Зануда. – Он поцеловал ее в щеку. – Итак, карты – это великий план. А что привело тебя в отель?
– Я всегда там работала. – Мэри пожала плечами, и это вышло небрежнее, чем она рассчитывала. Не больно-то вдохновляюще, да? Организовывать праздники для других, и потом за ними убирать. – Я начала подрабатывать там с шестнадцати. А когда закончила школу, стала работать на всю катушку.
– Пожизненно?
– Типа того.
Мэри думала, что почувствует осуждение. В конце концов, Джеймс был из состоятельной семьи. Чтобы понять это, не нужно иметь ученую степень. По большому счету, может быть, он не был уж настолько богат. Но все равно было ясно, что он жил в совершенно другом мире. Говорил на совершенно другом языке. Для Мэри все это значило – не волноваться о том, что зарплаты может не хватить до конца месяца или что какие-нибудь неожиданные расходы внезапно погребут всю семью. Ей хотелось бы обидеться на Джеймса за его относительное богатство – за то, что оно может купить ему столько свободы, – но у нее почему-то не получалось.
– Мой папа болеет, – добавила она.
– Мне очень жаль.
Она понятия не имела, зачем это ляпнула. Это прозвучало так нелепо, так странно – этот прогноз, рассеивающий свои ужасные семена в воздухе среди парашютиков одуванчика.
– Извини. Я не знаю, зачем это сказала. Я не хочу, чтобы ты меня жалел.
– Не волнуйся – я не буду. Я же вижу – ты сильная.
Мэри слегка приподняла в полуулыбке губы.
– Если хочешь, можешь рассказать мне об этом. А если не хочешь, можем поговорить о чем-нибудь другом. Например, о карте, которую ты мне сделаешь.
И тут Мэри, не выдержав, излила душу. Ей так нравилось, что Джеймс не перебивал, что дал ей выплакаться и высказать все то, в чем она так боялась признаться даже самой себе: что она любит свою семью, но иногда ей кажется, что она живет в этом доме с тремя подрастающими братьями, как в западне, а лучшие годы ее жизни проходят мимо. Что она не может представить себе, как будет без папы, но не знает, насколько еще хватит маминых сил ухаживать за ним. Плача, Мэри не думала о том, как выглядит ее лицо, о том, что вся косметика расплылась. Она приняла и салфетку, которую предложил Джеймс, и плечо, чтобы выговориться в него.
– Ему повезло, что у него есть ты. Им всем повезло.
Мимо прошла кучка подростков, с лицами, скрытыми под капюшонами. У одного был магнитофон, каких Мэри не видела много лет, да и то только у старьевщиков в Ньютонарде. Когда шум вдалеке затих, они снова оказались наедине. Она предложила Джеймсу еще бутылку пива, третью. Тогда она не выпьет ее сама и не будет вести себя как идиотка.
– Ну, а ты – какой у тебя главный план? Раз уж я рассказала о своем, – спросила она.
– Боюсь, у меня его нет.
– Херня!
Джеймс взглянул на нее, заметно удивленный. В Мэри всегда присутствовала вспыльчивость, но большую часть жизни она старательно подавляла ее, стремясь, чтобы все вокруг были счастливы. У Джеймса была какая-то способность раскрывать резкие черты ее личности. И она наслаждалась возможностью дать им выход.
– Клянусь, офицер! Я не обманываю. По крайней мере, ничего похожего на твои карты.
– Совсем ничего?
– Ну, я знаю, что не хочу заниматься тем, чем занимаюсь.
– Медициной?
Джеймс кивнул.
– Все не так просто. Но уж что есть. Мне нравится помогать людям. Но моя работа по большей части состоит не в этом. Сплошной бардак, возня с бумагами и боль. Но все равно – я не думаю, что мог бы все это бросить. Мне тридцать шесть, как-то поздновато для смены работы.
Мэри думала, сколько ему лет, но пока не могла придумать вежливый способ узнать об этом. Значит, он старше ее на девять лет – не то чтобы это была проблема. Она всегда ощущала себя старше своих лет. Значит ли это, что Джеймс собирается покончить с холостой жизнью, или же стоит волноваться, почему он до сих пор свободен? Лучше пока не спрашивать, решила она.
– Тебе не нравится в Лондоне?
– И никогда не нравилось, – ответил Джеймс, пожимая плечами. – Но там живут родители. И теперь еще работа. Если бы я мог, я бы уехал куда-нибудь в поля – пара больших собак, небольшое стадо овец, и я был бы счастлив. Думаешь, мне бы подошло? – Прежде чем Мэри успела ответить, Джеймс изобразил то, что, как она думала, должно было быть западным акцентом. – Фермер Джим.
Эта идея была настолько нелепой – настолько неподходящей человеку в отутюженной рубашке и пиджаке, сидящему перед ней, – что Мэри не могла удержаться от смеха. Она согнулась пополам, и ее лицо оказалось в неподобающей близости от его ширинки.
– Тише, тише – что, вот так ужасно, да?
– Очень, Джим.
Мэри выпрямилась, готовая снова поцеловать его. Она никогда не думала, что взаимный рассказ о своих слабостях может высекать такие искры – до такой степени. Внезапно она подумала, что есть одно место, которое она должна показать ему – и должна сделать это прямо сейчас, пока ощущение близости еще свежо и сильно.
– Давай пойдем отсюда.
Еще не темнело, но августовский воздух был прохладным. Когда они дошли до ворот парка, Мэри дрожала. Она знала, что должна была надеть что-то более существенное, чем прозрачная блузка, особенно если они собирались потом спуститься к реке Лаган.
– Тебе не холодно? – Джим обнимал Мэри за плечи, и он, несомненно, почувствовал, что она дрожит. – Погоди-ка. – Он повернул ее к себе. – Да ты закоченела – почему ты не сказала? – Он снял с себя пиджак. Встав позади Мэри, он подождал, чтобы она вдела в него руки. В грудном кармане было что-то квадратное и жесткое – фляжка или какая-то коробочка. – А тебе идет.
Мэри повела его вниз, подальше от Уотерфронт-холла с его толпами, туда, где уже кончалась застройка и стояла прибрежная тишина. Когда они отошли достаточно далеко от городского шума, она пролезла под металлический барьер, оберегавший подвыпивших пешеходов от падения в воду. В покрытии набережной был выцарапан острым осколком кремня небольшой крестик, посверкивающий в лучах заходящего солнца, – след многих часов, проведенных ею здесь в одиночестве.
Это место Мэри не показывала никому. Ни маме, ни Мойре. И уж точно не Дину во время восемнадцати месяцев их неудачных отношений. Он бы заглушал звуки волн своей непрестанной болтовней – глупая чайка в кроссовках и толстовке с капюшоном, напяленной второпях перед тем, как идти на свою смену на бензоколонке. Нет. Это место было только ее. Она приходила сюда думать и мечтать, особенно когда мир вокруг становился слишком уж интенсивным в своих нуждах, потребностях и привязках.
Мэри решила не думать слишком много о важности того обстоятельства, что она привела сюда Джима. Она лишь понимала, что это было правильно, а с самого момента их встречи доверие инстинктам вознаграждалось сполна.
Она села спиной к городу, свесив ноги над двухметровым провалом внизу, и предложила Джиму сделать то же самое. Он сел рядом, так что их плечи соприкасались. Касание было легчайшим, но отдалось по всему ее телу. Она повернулась поцеловать его, и то, что должно было стать лишь чмоканьем, стало расти и становиться все глубже, все настойчивей, настолько, что она заставила себя отстраниться, пока все это не переросло в оскорбление общественных нравов. Кто знает, сколько времени успело пройти и кто мог их тут увидеть? Будет ужасно, если сосед или кто-то с работы застукает ее вот так, на горячем.
Джим обнял Мэри за талию.
– Хорошее место. Да и компания подобралась неплохая.
– Да ты затейник.
– Только с тобой.
– Вот уж сомневаюсь.
– Почему это?
Он сам напросился.
– Потому что ты всем девушкам так говоришь.
– Каким еще девушкам?
– Ну, тем, что у тебя в Лондоне.
– Ах, ну да. Мой гарем. Надеюсь, их там кто-нибудь покормит.
– Ты знаешь, что я имею в виду.
– А ты знаешь, что мне нужна единственная женщина.
У Мэри дыхание замерло.
– Так что, когда ты приедешь? – спросил Джим.
– В Лондон?
– Ну а куда же еще?
Мэри не смотрела на него. Что тут было сказать? Она не могла себе это позволить, даже если копила бы много месяцев. И, кроме того, деньги нужны были семье. До нее внезапно дошло, что все это было только мечтой – глупой, счастливой мечтой. Двухнедельная мечта, которая украсила ее жизнь и должна была покинуть ее, так же, как все постояльцы их отеля, как те, кто пускал корни в ее сердце.
– Значит, через две недели. Я закажу билет.
Мэри повернулась к нему, собираясь возразить.
Джим целовал ее до тех пор, пока отзвук этих возражений не уплыл далеко-далеко, до самого моря.
– 5 –
2005
Ни Джим, ни Мэри не просыпались до тех пор, пока в дверь не постучала служба уборки. Мэри бросила взгляд на дубовый стол в углу комнаты, на брошенную на него сумку, на крахмальную белую простынь, прикрывающую ее грудь. Это определенно не была кровать у нее дома. В хозяйстве О’Конноров не водилось таких толстых одеял. Это «Стормонт». И их второе свидание.
Ничего удивительного, что оно закончилось здесь. Там, в ее месте возле Лаган, они вели себя как подростки. Он запустил руку в вырез ее блузки, а она свою… ну, в общем, это неподходящие мысли для утра воскресенья, все-таки святой день. Мэри поверить не могла, что могла вести себя так, так… развратно, да еще в общественном месте. И, как бы она ни осудила кого угодно другого, кто устроил бы такое, рядом с Джимом она не могла совладать с собой. Она знала его всего три недели, встречалась с ним дважды, и уже понимала, что все, что она думала о себе – да обо всем мире в целом, – начало вращаться вокруг своей оси.
Раздался новый стук в дверь, громче.
– Черт!
– Что такое? – Лежащий на животе Джим на пару сантиметров приподнял голову над подушкой.
Новый стук, сопровождаемый покашливанием и фразой, которую Мэри не смогла бы разобрать даже ради спасения жизни. Она начала рыться вокруг в поисках своей блузки, его рубашки, да хоть чего-нибудь, чтобы сохранить видимость приличий и избежать того, чтобы ее коллеги обнаружили при уборке больше, чем рассчитывали. Но под руку ничего не попадалось. Она заметила свой кружевной лифчик, свисающий с карниза на окне – слишком высоко, чтобы достать. Господи, чем они тут занимались? Сдавшись, она нырнула обратно в постель и накрылась с головой простыней.
– Ладно, ладно. – Джим выбрался из кровати, сунул ноги в штаны, которые схватил со спинки стула, и приоткрыл дверь. – Сколько стоит поздний выезд?
Мэри не услышала ответа, но знала, что заплатить придется немало. Отель зарабатывал неплохие деньги на ленивцах, которые не выполняли правил. Она вообще не помнила, когда оставалась в постели так поздно.
– Тогда я заплачу потом внизу. Спасибо, вы были очень любезны.
Она могла только представить себе, какой улыбкой он одарил их и какой это имело эффект.
Джим запер дверь и вернулся в постель. Сорвав с Мэри простыню, он просунул руку ей между бедер.
– Тебе из-за меня стыдно, да?
– Мне больше стыдно, что мы до сих пор в постели. – Мэри старалась игнорировать движение пальцев по своей коже. Как Джеймс может быть с утра таким энергичным? Все это пиво в парке, да еще пара в той забегаловке, куда они зашли поужинать. Хотелось бы ей так хорошо себя чувствовать с похмелья. – Поздний выезд – это недешево.
– Это мои проблемы.
– Всегда ты так.
– Ты недовольна? Ты же знаешь, для меня все это серьезно. – Джим поджал губы, изображая торжественную серьезность.
Мэри только надеялась, что с пациентами ему это удается лучше.
– Но я тоже хочу принять участие в расходах. За это… за номер.
Со всеми пропущенными сменами дела в этом месяце будут потуже, чем обычно, но она что-нибудь придумает. В конце концов, если надо, возьмет небольшой кредит.
– Хорошо. Я оценил. Но хотя бы в этот раз можно я сам за все заплачу? И за наши выходные в Лондоне. И, может, кое за что еще… – Джим начал целовать сначала выбившиеся пряди ее волос, потом все ниже, шею, грудь.
Все это не казалось Мэри правильным или, вернее, обычно показалось бы совсем не правильным. Но почему-то здесь, с Джимом, вообще не требовалось никаких обязательств. Ни от него, ни от нее.
Джим обвел языком ее сосок и слегка прикусил его. В конце концов, может быть, поздний выезд все же стоил своих денег.
Мэри быстро написала Мойре, уточняя, что интересного может быть в Белфасте воскресным утром. Судя по удовольствию, с каким Джим уминал фиш-энд-чипс прошлым вечером, Мэри предположила, что он любитель поесть. Выписавшись из отеля, она решила, что оставшиеся до самолета часы они могут провести на рынке Сент-Джордж.
От прошлой ночи у Джима разыгрался волчий аппетит. Он покупал что-то со всех прилавков, где торговали едой, – больше чем мог удержать даже в своих больших ручищах. Он постоянно предлагал Мэри откусить от каждой булки, попробовать из каждой коробочки, кормил ее со своей вилки. В конце концов она начала думать, не был ли он из тех мужчин, о которых Мойра читала в журналах и которых возбуждает сам процесс кормления женщины. Но Мэри решила, что это она переживет.
Сидя на длинной скамейке для пикников, где люди со всех сторон поглощали свой поздний завтрак, Мэри заметила, что сейчас, рядом с Джимом, то место, где она бывала раньше сотни раз, виделось ей совершенно в другом свете. Даже черепица на крыше и камни под ногами казались новыми. Крики продавцов звучали особенно четко. По контрасту, со всеми остальными аспектами общества Джима Мэри чувствовала себя слегка пьяной, а от уверенности, что это чувство взаимно, кружилась голова. Первый раз в жизни она ощущала свободу от всех своих тревог, ожиданий и обязательств. В кои-то веки она жила.
Гуляя, они говорили обо всем и ни о чем. У Мэри был неисчерпаемый поток вопросов, но ей не удалось задать даже десятую часть; Джим все время расспрашивал ее о ней самой и, более того, не удовлетворялся вежливыми поверхностными ответами. Мэри никогда не считала себя какой-то особенной. До момента, когда в ее жизнь вошел Джим. Его интерес был неподдельным. Ему казалось, что в ней есть твердость, разум и огонь. И чем дольше она находилась в его компании, тем больше сама начинала видеть все это в себе.
Они дошли до старой верфи, теперь уже наполовину занятой новыми постройками. Оба щурились от солнечных лучей, отражавшихся от поверхностей судов.
– Где-то здесь строили «Титаник», – сказала Мэри.
– Где-то здесь… – Джим притянул ее к себе так, что ее спина оказалась прижата к его груди. Она заставила себя не думать, как она выглядит там, под этой его очередной странной рубашкой без воротника. – Очень точно. – Он сложил большие и указательные пальцы обеих рук так, чтобы получилась рамка, и поднес ее к левому глазу Мэри, как видоискатель. – Ну-ка, давай уточним, где это где-то здесь.
– Да ну тебя! – Мэри вырвалась.
Она исподтишка взглянула на часы на его руке, обнимавшей ее плечи. Ему уже скоро ехать. При одной мысли об этом заныло сердце.
– Вопрос на миллион долларов. – Джим поцеловал ее за ухом, и в этот момент она внезапно подумала, что с легкостью выписала бы чек на эту сумму, если бы за него можно было бы купить еще один день и провести его вместе, вот здесь, на солнышке. – Ты веришь, что я отдал бы тебе последнее место на спасательной шлюпке?
Да, подумала Мэри. Да, да, да. Она поставила бы на это собственную жизнь. Но переделать саму себя не могла. У них было два свидания; три, если считать дни отдельно. Этого, пожалуй, все же маловато.
– Посмотрим, – ответила она. – Может, ты еще вовсе не тот, каким притворяешься.
– 6 –
2018
ДАЙТЕ ЖЕ МНЕ ВЗДОХНУТЬ, ЧЕРТ ПОБЕРИ!
Слова раздались над набитой народом станцией. Все замерли. Все уставились туда. Как будто сотни раздраженных пассажиров одновременно сделали общий вдох и теперь ждали команды одной женщины, чтобы выдохнуть. Кто бы она ни была, вся толпа, без сомнений, была подвластна ее заклинанию.
Элис Китон трудно было вывести из себя, но сейчас это случилось. Она привстала на цыпочки, пытаясь определить источник звука. Голос был женским, с легким ирландским акцентом. И в нем было пламя. Отчего? Ярость? Боль? По опыту Элис могла предположить, что и то и другое. Так реагировать, в публичном месте… Она должна быть в отчаянии. Элис даже не могла вспомнить, чтобы кто-нибудь пытался разговаривать в лондонском транспорте, не говоря уж о том, чтобы кричать.
Но все было бесполезно. Будучи чуть выше полутора метров, Элис ничего не видела за спиной стоящего впереди человека. Голос, эта женщина – остались тайной. Прежде чем Элис успела снова коснуться пола пятками своих балеток, нетерпеливое давление толпы возобновилось. Ее понесло в сторону турникетов, которые наконец открылись, и к ожидавшему поезду.
Элис взмахнула правой рукой, как велосипедист на повороте. Она была не просто пассажиром, она тут по делу! Она и так уже опоздала на встречу с управляющим станцией. Чем быстрее она встретится с Нейлом, тем быстрее сможет освободиться и провести вечер, как и положено уважающей себя двадцатишестилетней даме (на диване, лицом вниз, с большим бокалом вина), а не в поисках очередной бессмысленной статьи.
Нейл Блум был самым старым сотрудником метро, и в этом качестве был выбран для интервью в ежемесячном выпуске колонки «Мой Илинг», которая располагалась на задней странице «Горна».
Поскольку Элис была там самым младшим репортером, ее задачей было разыскать его, уговорить дать интервью и записать его ответы на животрепещущие вопросы типа «Ваше любимое место для прогулок с собакой?» и «Лучший кофе в окрестности?».
Элис начала работать в «Горне Илинга» сразу после университета. После месячной практики ей предложили место, и она не упустила этой возможности. Всем известно, что работа такого рода для начинающих в журналистике подобна гигантской панде в дикой природе – исчезающе редка. Но новизна довольно быстро пообтрепалась. Самой захватывающей статьей в ее портфолио было описание подковерных интриг в местном женском комитете. Когда пару недель назад она вставляла этот шедевр в свое CV[3], ее захлестнуло очередной волной сомнения. Если ее главным профессиональным достижением стало расследование похищения рецепта джема у тетеньки за семьдесят, то что-то с ее жизненными планами пошло не так. И даже сильно не так.
Но журналистика все равно оставалась единственной профессией, которой Элис хотелось заниматься со своих подростковых лет, подумала она с грустью. Четырнадцатилетней Элис казалось, что все журналисты обладают намерением, возможностью и упорством в поисках истины. Там, где власти не хотят или не могут ничего сделать, вступают в бой репортеры. Там, где вопросы, оставшиеся без ответа, были преданы забвению, журналисты связывают оборванные нити и людские судьбы. Элис мечтала написать что-то значимое. Она хотела, чтобы ее карьера была исполнена смысла. Так как же она очутилась здесь, по дороге на интервью с самой унылой на свете знаменитостью районного масштаба?
Толпа вокруг Элис поредела уже настолько, что она могла как следует разглядеть вестибюль станции. Люди сновали через турникеты туда и сюда, напрочь позабыв о сцене, разыгравшейся несколько минут назад. Дайте же мне вздохнуть, черт побери! Эти слова все еще звенели в ушах Элис, и она потрясла головой, стараясь обрести ментальное спокойствие перед встречей с Нейлом. Справа от себя она увидела экран из плексигласа, отделяющий диспетчерскую станции Илинг Бродвей. Нейл уже должен был там быть.
И она тоже. Если бы не то, что или, вернее, кого она заметила в дальнем конце станции.
Там стояла одинокая женщина, слегка покачиваясь, как последняя кегля, оставшаяся на дорожке боулинга. И Элис совершенно ясно, без всяких сомнений, поняла, что это она, та самая, которая несколько минут назад подчинила себе всю станцию.
Ей было, наверное, уже за тридцать – высокая, плечистая, в черных нейлоновых брюках и бордовой кофте, которая не сочеталась с желтой майкой поло. Все это казалось совершенно обыкновенным, пока Элис не увидела ее лица. И это был контраст. Женщина была потрясающей – другого слова было не подобрать. У нее были огромные зеленые глаза, и скулы, словно сошедшие со страниц модного журнала; ее губы выглядели так, как будто на них был перманентный макияж.
Взгляд Элис упал на руки женщины, и она прочитала табличку: «ДЖИМ, ВЕРНИСЬ ДОМОЙ». Кто бы мог подумать, что за тремя короткими словами может скрываться столько тоски, столько боли? У Элис в груди что-то лопнуло. Все мысли про интервью вылетели из головы. Она должна сказать этой женщине хотя бы что-нибудь. Просто должна. Да, это была эмпатия. Но это выходило за пределы простой человеческой доброты. Это было понимание. Элис знала, что это такое, когда тебя бросили.