Наш маленький Грааль
Я очень смущалась, когда меня ставили на одну доску с самим Пушкиным. Да и вообще – становиться писателем мне совсем не хотелось. Зачем, если столько всего уже написано? Каких только приключений писатели не изобрели, каких только чувств и страстей не описали… Куда уж еще я полезу со своими идеями!
Гораздо интереснее читать. Знать. Пересказывать друзьям. А еще – это я только к старшим классам поняла – уметь книги сравнивать и анализировать. Вот, например, любовь, вроде бы универсальное чувство. Но только какое оно разное, скажем, у Ремарка – и у Нодара Думбадзе. У Мураками – или у Норы Робертс. У Чехова – или у Чарской…
У меня в голове – тысячи фамилий. Я с легкостью перечислю библиографию любого мало-мальски значимого автора. И даже зачитай мне отрывок, я, скорее всего, назову, кто его написал. Или какому автору создатель текста подражает.
В общем, не девушка, а ходячая груда знаний. Только в современной жизни мои таланты, увы, абсолютно неприменимы. Ну кому сейчас нужны люди, которые перечитали миллионы, не побоюсь этого слова, страниц?! Где таким, как я, добывать хлеб насущный?
Можно, конечно, пойти работать в читальню. Тут уж я, в отличие от школьной библиотекарши, которая не может в трех писателях Толстых разобраться, точно не опозорюсь. Только какой в этой службе интерес? Подавать книги, убирать книги – что-то вроде официантки…
Можно еще в училки податься, как мама. Бесконечно вбивать в лентяев и неучей про Грушницкого и Максим Максимыча – и страдать, что твоего любимого Лермонтова горе-ученички в лучшем случае прочитают в хрестоматийном изложении. К тому же в школе – шум, гам и очень маленькая зарплата.
Ну и третий вариант – самый лощеный, самый эстетичный и элегантный: стать литературоведом. Остались еще в стране институты, где на них учат.
В один из таких я и поступила.
Учиться оказалось легко и очень, просто дьявольски интересно. Красный диплом и приглашение в аспирантуру дались мне без труда. Оказалось, что я, даже в сравнении с продвинутыми однокурсниками, девица более чем толковая. Ну и что с того?
Теперь у меня есть профессия. Шикарная. Непыльная. Интеллигентная. И абсолютно бесполезная. Да, если у тебя папа, как у моей американской подружки, директор банка… Или, на крайний случай, если ты живешь в тех же Штатах… Там литературоведы, конечно, не шикуют, но и от слова «Крайслер» в обморок не падают. И купить в кредит загородный коттедж запросто могут. И путешествуют хоть только раз в году, но по всему миру.
А что у нас?
Зарплаты младшего научного сотрудника хватает ровно на сто хлебных буханок. Плюс бесплатные цветы от нерадивых студентов (думают, наивные, что я от трех розочек настолько раскисну, что зачет автоматом поставлю). Плюс репетиторство, но наш институт далеко не самый престижный, и потому за учеников на кафедре идет настоящая драка.
Перспективы тоже не самые радужные. Есть, конечно, шанс к сорока годам защитить докторскую и даже дорасти до профессора… только что с того? Ну, будет мне хватать не только на хлеб, но и на масло. А где взять отдельную квартиру – не вечно же ютиться с родителями? Как посмотреть мир? Да и метро своей монументальностью и толпами уже достало…
И потом: хоть я уже и взрослая дама, но в голове еще сохранились «детские тараканчики». И иногда вдруг такая тоска накатывает: что, право, за жизнь! Сплошь книжки, выдуманный мир, а на работе – непонятные, мелкие интриги, и дома – вечная картошка с дежурными сосисками и все те же лица по телевизору… А кто-то в это время, скажем, спасает людей. Совершает гениальные открытия. Рискует. Или хотя бы просто влюбляется. До дрожи в коленках, до полного затмения. А я так и живу один на один со своими книгами. Вот и накатывает: может, ошиблась я со своей «непыльной», «интеллигентной» профессией? Может, стоило куда-нибудь в МЧС пойти? Или в стрингеры?!
Тем более что профессия литературоведа в нашей стране нынче вызывает только насмешки. Мои одноклассники – сплошь бухгалтеры, экономисты, журналисты глянцевых журналов, личные водители и даже стриптизеры – над моим выбором откровенно посмеиваются. А Колька Рыжий – сколько я ему сочинений на общественных началах понаписала! – и вовсе меня третирует: «С твоими мозгами, Машка, нужно бизнес делать! А ты фигней занимаешься…»
Но беда в том, что мне совсем не хочется делать бизнес. Я не умею этого. И не хочу. А как свидетельствует весь мировой опыт, если берешься за какое-то дело через силу, то однозначно прогоришь.
Вот в Америке, рассказывает моя подруга Синди, литературовед – это вполне круто. Не хуже полицейского и почти так же престижно, как доктор. По крайней мере, когда на Крисмас[1] съезжается вся их большая семья, включая малознакомых двоюродных тетушек и дядюшек, на нее все смотрят с уважением. Малышня и вовсе заглядывает в рот и поголовно собирается поступать на тот же факультет, что и «тетя Синди».
Почему бы тебе, Masha, не перебраться в нашу страну? – пишет подруга. – Хотя бы на время? Ты уже кандидат наук, у тебя есть научный опыт, и с иностранным языком неплохо. А получить grant в области литературоведения не так и сложно, это ведь не программирование…
Синди – молодец. Хотя и литературовед, а американской практичности у нее не отнять.
И с недавних пор я начала серьезную охоту на западный грант. Веду переписку с американскими университетами, занимаюсь по учебнику TOEFL,[2] готовлюсь к тесту GRE.[3] Но только пока желающих пригласить меня – на все готовое! – в американский вуз не нашлось. В одном месте, правда, мне бесплатную учебу предложили, но только из каких, извините, шишей за общагу платить? И за учебники? И кушать на что, если работать иностранным студентам в первый год запрещено?!
– Но ты все равно дерзай, дочка, – говорит мама. – Упорство города берет.
А папа к моей «американской мечте», наоборот, относится скептически:
– И охота тебе, Машка, к этим буржуям? Лучше бы тут, в России, себе мужа нашла.
Папа – он как все мужчины. Думает, что выйти замуж – это вечная мечта любой девушки. Только мне туда совсем не хочется. По крайней мере, пока. Или, если совсем честно, пошла бы, только не за кого.
Принцев на белом коне в поле моего зрения не встречается. Хлюпиков, коими полон наш институт, я сама отшиваю. А недавно у памятника Пушкину ко мне браток прицепился. Настоящий, будто из фильма про бригаду, – с бычьей шеей, перстнями и голдовой цепурой, как сказал бы мой брат. И туда же: кандидатов наук цеплять! Начал петь, что всю жизнь мечтал познакомиться с интеллигентной, такой, как я, девушкой. Ну прямо анекдот: «Златая цепь на дубе том…» – «Знаем, знаем, тоже Некрасова читали».
Я представила, что принимаю предложение братка. Переезжаю жить в его безвкусный, но богатый подмосковный особняк. И, босая и простоволосая, провожаю его на стрелки. А потом, всего в бланшах, встречаю с разборок. И он, когда мы бываем в ресторанах, заказывает для любимой марухи что-нибудь из Шуфутинского…
Ну и картинка! Меня сразу нервный смех обуял, я поспешила братка отбрить и ретироваться. И, как всегда, вернулась домой одна и без цветов…
Сестрица Аська – она-то уже давно замужем и даже ребенка растит – постоянно засыпает меня разного рода идеями, где найти достойного спутника жизни. То в дорогие спортклубы рекомендует ходить, то отираться, будто между делом, в крутых автосалонах.
Но дело в том, что я – вот дурацкая гордыня! – совсем не хочу ни за кем охотиться. Что за бред: качать штанги в тренажерном зале и косить глазом: с кольцом близлежащие джентльмены или без кольца! Или в автосалоне – не машины разглядывать, а мужиков. Не мое это. И потом: разве можно поймать в силки любовь? Ведь пишут в одной из моих любимейших книг: она должна найти тебя сама. И поразить внезапно. Как поражает молния, как поражает финский нож…
Возможно, Masha, тебе повезет в американском университете, – пишет моя подруга Синди. – Я, конечно, пока замуж не собираюсь, но у меня нет никаких проблем с общением. Интересных во всех отношениях молодых людей в моем ближайшем окружении полно, и я вполне готова ими с тобой поделиться.
Хорошо им там, в этой Америке! Эх, хоть бы побыстрее до нее добраться!
Ася, средняя сестраВ нашей семье я считаюсь ранней пташкой. Из-за того, что очень несовременно, всего-то в двадцать три года, вышла замуж. В двадцать четыре – родила ребенка. И теперь пребываю в роли сумасшедшей молодой мамаши.
Мой сын Никитка – счастливый человек. И несмотря на свой несолидный возраст – всего семь месяцев, – хитрющий, как сто китайцев. Уже прекрасно знает, что, если завопить, его обязательно возьмут на руки. А если методично выплевывать кашу, то мама его пожалеет и угостит куда более вкусным пюре из черники.
Этот малышок очаровал всех. Бабушка в свои законные выходные вяжет ему носочки, тетя (моя сестра) Маша, поборов свое презрение к глупым детским книжкам, с упоением читает вслух «Тараканище». И даже брат Макс, крайне далекий от воспитательных процессов, и тот уже купил племяшу дорогущие кроссовки («Рибок» длиной одиннадцать сантиметров, просто со смеху умереть) и обожает катать вместе с дитем теннисные мячики…
А Никитка всеобщее поклонение охотно принимает. Заразительно смеется, когда его папа, даже не сняв офисной рубашки, подкидывает его к потолку. И плевать ему, что рукава пижонской «Массимо Дутти» теперь в разводах слюней. Подумаешь, большая беда! Мама, то есть я, отстирает.
На Никитку я стараюсь не злиться, даже когда он в сотый раз подряд вышвыривает из кроватки пластмассовый вертолет. (Кто не знает: когда плексиглас ударяется о паркет, звук издается ну очень отвратительный.)
Но я терплю и поднимаю. Что поделаешь, детишкам полагается расшвыривать игрушки, они таким образом развиваются. И потом, лучше в очередной, бесконечный раз наклониться за злосчастным вертолетом, чем ходить на нелюбимую работу.
Ведь если бы не малыш, я бы уже год как горбатилась училкой в начальных классах. Получилось, что Никитка меня выручил. Зачался очень грамотно – именно в тот момент, когда я находилась, говоря красиво, на распутье.
В педагогический институт я поступила по глупости. Из-за того, что мякина в голове. Будто не видела собственную маму, училку, какой она с работы приходит. И ни разу не слышала, как она на зарплату жалуется…
Меня же в педик затянула одна сплошная романтика. Все представляла, как первого сентября детишки соревнуются, кто подарит любимой учительнице самый красивый букет. Как упоенно, на едином дыхании, слушают мои объяснения у доски. Искренне радуются пятеркам. Поверяют свои секреты…
Ну и главное: я просто не знала, куда мне поступать. Хорошо сестре Машке – она свои книги обожает. А брат Макс сходит с ума по теннису. А как быть мне, если никаких особых интересов и предпочтений к семнадцати годам у меня не сформировалось?..
– В педагогический хотя бы попасть несложно, – резонно сказала мама. – Даже можно репетиторов не нанимать.
Это, конечно, немаловажно – лишних денег у нас в семье нет.
А папа – в своем репертуаре! – добавил:
– И жены из учительниц выходят хорошие. Умные мужчины специально в пединститут приезжают, чтобы пару себе найти.
Я тогда над папиным заявлением посмеялась, но оказалось, что он как в воду глядел. Мишка, мой муж, и правда пришел на нашу институтскую дискотеку, чтобы найти себе жену.
Мы встретились взглядами, он пригласил меня танцевать, потом поехал провожать до дому… В общем, начался роман. Я тогда думала – один из многих моих романов, потому что ни за какой замуж в столь раннем возрасте я, конечно, не собиралась.
Но Мишка взял меня измором. У какой девчонки силы воли хватит, если ей ежедневно дарят букеты? И стихи посвящают, и ждут после лекций, и упоенно фотографируют, а потом дарят оправленные в красивые рамочки портреты?!
Я-то, дурочка, думала, что он от любви ошалел: мы, будущие училки, – девушки крайне романтичные. Но все оказалось несколько прозаичнее.
Мишка – он из Нижнего Новгорода. Когда мы познакомились, был уже на пятом курсе своей Финансовой академии. И прекрасно понимал: если не женится в самое ближайшее время на москвичке, придется ему возвращаться на историческую родину. А москвичку-то, да с квартирой, чтобы было где прописаться, охомутать непросто. Подкатись к какой-нибудь пижонской студенточке из МГИМО или МГУ – мигом пошлет. Вот он, чтобы не рисковать, и отправился искать жену где попроще, из будущих училок. Мы, как гласит народная молва, нетребовательные…
Я, правда, обо всем этом узнала уже сильно после свадьбы. Когда Мишка изрядно, после каких-то неприятностей на работе, подвыпил и взялся со мной откровенничать. Помнится, я очень оскорбилась: думала, наивная, что лишь своей неземной красотой да веселым характером мужа приворожила… А оказывается – московской пропиской.
Но потом утешилась. Что сделано – то сделано. А муж из Мишки получился совсем неплохой. Хоть и без собственной жилплощади, зато не пьет, не курит, не гуляет, зарплату в дом несет. Плюс симпатичный и не дурак. Всякая ли может таким супругом похвастаться?
Плюс Никитку мне сделал. Именно тогда, когда нужно. В тот момент, когда я закончила институт, вышла на работу и поняла: быть учительницей – совсем не для меня. Шум, крик, другие училки смотрят волком, постоянно на нервах и никакой романтики…
Думала просто уволиться с позором – не выдержала, слабачка! – но, к счастью, оказалось, что нужно всего лишь дотерпеть до декрета. Дотерпела. Пообещала через три года вернуться… Но точно знаю: когда декретный отпуск закончится, в школу, сто процентов, не приду. Бедная мамочка, как она всю жизнь в этом дурдоме продержалась!..
Мне пока о работе – вообще о любой! – даже думать не хочется. Все силы на малыша уходят. Я так хочу, чтобы ему было хорошо! Хотя младенческие годы дети потом вспомнить не могут – все равно, пусть Никитка с первых дней растет в любви и комфорте, это сторицей окупится.
И не зря же я немного педагог! Со школой не сложилось, зато на раннем развитии собственного сына отыгрываюсь.
Я Никитку с младых ногтей воспитываю. Стремлюсь, чтобы он почаще смотрел на красивое. Ношу его в сумке-кенгуру в парк и на берег нашей районной речки-вонючки. Включаю ему хорошую музыку – и детские песенки, и Моцарта. Читаю, причем не обязательно примитивные потешки, он у меня уже и Пушкина слушает, и про старика Хоттабыча Лазаря Лагина. Мы с Никиткой даже рисуем – специальными детскими красками, он в них ладошку макает и потом елозит ею по листу ватмана. Еще я стараюсь, чтобы он пореже ходил в подгузниках (в них детская кожа преет). И пюре даю не из баночек, а готовлю сама, чтоб наверняка знать, что в нем нет вредных добавок.
В общем, никаких уже сил не осталось…
Помочь мне особо некому. Мишка сутками на работе. Мама с папой тоже. Свекровь со свекром в Нижнем Новгороде. Сестра Маша с братом Максом при своих делах. А няню мне, безработной, как возьмешь? Муж против: не хочу, говорит, чтобы сын с чужими людьми рос, да и денег лишних нет.
Вот и кручусь сутками одна.
Беда в том, что у нашего малыша бессонница. Самая настоящая, хуже, чем у иных взрослых. И как я ни бьюсь, он спит только по полчаса. И днем, и ночью. А ровно через тридцать минут просыпается. И плачет. Горько, безутешно и громко. И вместе с ним – особенно часам к пяти утра, когда дико хочется спать, – плачу и я. Потому что бабушка с дедом живут отдельно и ночами, хоть на часок, меня выручить никак не могут. А мужу, Мишке, в семь утра вставать на работу. И если ночи он будет проводить в компании орущего младенца, то обязательно наделает днем в своих важных документах кучу ошибок…
Сначала мы думали, что Никитку мучают колики. Потом, что его сглазили. Потом, что у него режутся зубки… Еще я где-то вычитала, что у маленьких детей нервная система несовершенна, процессы возбуждения уже развиты, а торможения нет.
Мы ждали, пока ему исполнится два месяца. Три. Четыре. Пять… Надеялись, что чудо вот оно, рядом, что малыш подрастет и перестанет плакать. Но не дождались.
Я постоянно жалуюсь на сыночка педиатру и невропатологу. Честно кормлю его прописанными таблетками. Но малыш ночами все ревет и ревет, а днями я уже шатаюсь от усталости и все с большим трудом нацепляю на лицо дежурную улыбку и выдерживаю с ним ласковый тон.
Меня даже иррациональные мысли посещают. Например, я тому же Никитке завидую. Тому, что он закричит в любое время суток, и к нему я тут же кинусь. Приласкаю, утешу, покачаю на ручках… А меня приласкать и утешить некому. Не Мишку же просить – он сам вечно такой усталый…
Иногда даже думаешь: как я умудрилась к двадцати четырем годам налепить столько ошибок?! И профессию выбрала неправильную, и мужа, который мне ни капельки не помогает, и ребенка родила капризного – может, он таким получился потому, что я всю беременность на своей школьной работе нервничала?!
Поневоле позавидуешь беспечным, не обремененным потомством ровесницам. Или даже обремененным, но чьи дети спокойно сидят в колясочках и наблюдают за птицами, котами и прочей живой природой. А мой Никитка все время или ревет, или шкодит.
И я, когда читаю ему бесконечные сказки (пусть он их пока не понимает, но я уже говорила: для гармоничного развития ребенку положено читать с самых первых месяцев), думаю: «А вот бы мне самой попасть в сказку! И получить в свои руки волшебную палочку!! Тогда бы вся моя жизнь пошла совсем по-другому…»
27 ноября, утро.
МаксТелефон зазвонил в шесть утра – по понятиям глухой осени это поздняя ночь. За окном беспросветная темень, и все наши – я имею в виду маму и Машку, потому что папенька отвалил в очередную экспедицию, а Аська с мужем и дитем живут на съемной квартире, – крепко почивали. Только я, как последний лох, уже глотал горячий чай. Настраивался на утреннюю пробежку. И, чтобы выгнать себя на улицу, смаковал запрещенный «Сникерс». Увидь меня сейчас тренер Михалыч, точно бы начал гундеть о плохом холестерине и вредных углеводах, но мне надо было чем-то взбодриться. Потому как, чтобы обуть в такую-то рань кроссовки и выбраться в стылую темноту, на блестящую от холодного дождя улицу, необходимо изрядное мужество.
И вот я уже почти добился нужного боевого настроя, а тут телефон с мысли сбивает. Кому, интересно, неймется? Может, Михалыч хочет порадовать, что мне на Кубок Кремля wild card дали? Впрочем, о чем это я – не только Кубок Кремля, но и итоговые турниры лучших восьми уже прошли, теннисный сезон на этот год закрыт.
Никакого страха, как у мамани, – она от ночных звонков всегда вздрагивает – у меня не было. Мало ли кому приспичило позвонить в неурочное время? Может, Машка в кои-то веки поклонника завела. Или папаня в своей экспедиции на какой-нибудь высокий холм забрел, где вдруг сотовые телефоны стали ловить. Вот он и решил нас осчастливить очередным восторженным рассказом об очередном ископаемом.
Я одним махом допил чай и бодрым шагом почесал в коридор, к аппарату. Снял трубку и пробасил максимально бодро:
– Слушаю!
Особой бодрости, правда, добиться не удалось – голос дал предательского петуха. Вот что значит в такую рань вставать – даже горячий чай не помогает.
– Ты, Максим? – строго проскрипела трубка.
Я тут же узнал говорящего: это дед. Папин отец. Известный приколист. В нашей семье его осторожно именуют «пожилым чудаком». И уж от его звонка в шесть часов утра точно ничего хорошего ждать не приходится.
– Он самый, дедуля. Привет.
Я прокашлялся, тщетно пытаясь избавиться от утренней хрипотцы. И тут же нарвался на недоуменный вопрос:
– Вы еще спите, что ли?
– Так ночь на дворе! – хохотнул я.
– Какая ночь? – возмутился дед. – Я уже два часа на ногах… А Маша дома?
– Где ж ей быть! Храпит. А я на пробежку собираюсь.
– Не теряешь надежды Уимблдон покорить? – тут же наступил на больную мозоль дед.
– Не теряю, – бодро ответствовал я. (Надо признаться, что с каждым годом эта напускная бодрость дается мне все труднее.)
– Ну-ну, – хмыкнул дед. – Дерзай. Не забудь меня пригласить, когда в финале играть будешь.
– Приглашу, – пообещал я. – И клубнику со сливками проспонсирую.
– Ловлю на слове, – опять усмехнулся дед и спросил: – Но в этом-то году турниров уже не будет? Сезон закрыт?
Надо сказать, что для своих семидесяти пяти или сколько ему там старичок демонстрировал удивительную осведомленность.
– Закрыт, – подтвердил я. И осторожно поинтересовался: – А ты почему спрашиваешь?
Неужели собирается в Москву приехать?
Надо сказать, что наш дед – большой оригинал. Когда-то, в бурной молодости, он исколесил всю страну, а сейчас живет на юге, в Краснодарском крае. И как многие жители Кубани, ненавидит столицу лютой ненавистью. Потому что мы, москвичи, якобы сосем из жителей солнечного края бешеные налоги. И строим на них никому не нужные массивные памятники, а также освещаем свой город чрезмерной иллюминацией. И дед туда же. Он всегда говорил: «Я в ваш бандитский город только в самом крайнем случае сунусь».
И раз он в такую рань звонит, наверно, этот крайний случай и наступил. Явно надумал заявиться и у столичных светил какую-нибудь старческую болячку лечить. Что ж, пускай тогда Машка отдувается, у нее времени больше. Да и вообще: ублажать пенсионеров – не мужское дело.
И мои худшие опасения, похоже, оправдывались.
– Мне нужно срочно тебя увидеть, – заявил дед.
Его голос звучал взволнованно.
– А что случилось? – без особого интереса спросил я.
Небось начнет сейчас скулить про очередную болезнь.
Но скулить дед, против ожиданий, не стал. Повторил:
– Важное дело. Касается вас всех. Тебя. Марии. И Аси.
– А какие у нас с тобой могут быть дела? – бестактно поинтересовался я.
И только потом подумал: а вдруг дед свою скорую смерть чует? И хочет нас, внучат, напоследок облобызать?
Но нет. Никакого трагизма в его тоне я не услышал.
– Максим, мне уже семьдесят семь лет. Жить осталось всего ничего, – очень спокойно, даже буднично произнес дед. И тут же его тон вознесся до более официального: – По-моему, самое время обсудить с вами вопросы наследства.
«Какое там у тебя наследство!» – едва не брякнул я. Но от новой бестактности удержался и заблеял:
– Да ладно, дед, о чем ты говоришь! Ты еще до ста лет доживешь!.. Да и не нужно нам ничего…
– Я лучше знаю, что вам нужно, – строго произнес он. И резюмировал: – Вы должны приехать ко мне. Все трое.
Час от часу не легче.
Промозглым ноябрем переться на российский так называемый юг, когда я вчера по телику слышал, что в Краснодаре плюс семь с проливными дождями!
Но, скажем мягко, от южного, как мы его называем, дедули всегда можно было ждать чего угодно. Он, в отличие от своего сына (моего папы), – человек абсолютно непредсказуемый.
Например, мои родители долго надеялись, что дед завещает им свою расположенную в приморском поселке Абрикосовка квартирку. Квартирка, между нами, дрянь, двухкомнатная, в двухэтажном доме без горячей воды, да и с холодной – только по расписанию, до моря четыре километра по пыльным улочкам. Но на халяву, ясное дело, сошла бы.
Однако ничего подобного родаки не дождались. Три года назад дедуля огорошил их известием, что квартиру он продал. И на вырученные деньги собирается возводить себе дом, но не в самом поселке, а в прилегающем к нему лесу.
– Но зачем в лесу? – схватились за голову предки.
И получили неподражаемый ответ:
– Очень люблю природу.
Будто в самом поселке ему природы мало – там асфальт только на главной улице, и то весь покоцанный, а между домами коровы и курицы рыщут.
Но если дед что решил – его не собьешь.
Год с лишним он бодро ютился в продуваемой ветрами времянке без всяких удобств. Предпринимал героические усилия, чтоб расчистить участок, протянуть в свой лесной уголок свет, завезти по ужасным дорогам стройматериалы… Помогать деду было некому, да он о помощи и не просил.
Папа мрачно предрекал, что старика хватит инфаркт еще на стадии закладки фундамента, однако наш дуб оказался покрепче многих. Не только свой уродливый с виду, но вполне пригодный для жилья дом возвел, еще и сад на прилегающей территории посадил. И даже построил нечто вроде голубятни, непонятное сооружение на пятиметровых сваях. Лезть туда надо по хлипкой лестнице (Машка с Аськой всегда визжат), зато из грубо прорубленного окна и виден кусочек моря. Дед называет это помещение рубкой и каждый день наведывается туда, вооружившись подзорной трубой. Это называется у него «сторожить горизонт».
По поводу лесного дедова жилища – старик продемонстрировал его нам позапрошлым летом – в нашей семье мнения разошлись. Родители и Аська называли лесное поместье «кошмарным», а нам с Машкой, наоборот, оно понравилось. Ну и пусть только на «уазике» да с дикой тряской и доедешь. Ну и пусть никаких удобств. Зато по ночам очень романтично воют шакалы. И птички там наглые, дед их разбаловал – прямо с рук едят. Летом, если выдастся окошко между турнирами, я в дедову глушь обязательно наведаюсь.