Несчастливой любви не бывает (сборник)

Вот ну-ка ткнем наугад пальцем в самую народную гущу и приблизим к себе эту случайно тыкнутую точку. Увеличиваем, так, на первый взгляд может даже старичком показаться. Но если его как следует помыть, побрить и причесать, станет понятно, что ему лет сорок, ну может, совсем с небольшим. То есть самый лучший мужской возраст. Вот в таких вот и нуждаются женщины для создания семьи и уютного гнезда.

Давным-давно, больше двадцати лет назад. вернулся он из армии. Парень хоть куда, с дипломом техникума по радиоэлектронике. Женился на девушке из поселка, не простой, а обучавшейся в педучилище. Ей, как стала она учительствовать, выделили от поссовета каркасно-щитовой трехкомнатный дом о верандой. Чтоб семью заводила и крепко корнями врастала в окружающий ландшафт. Он же устроился работать на очень серьезное предприятие почти что в самой столице. Детей они даже не сразу завели, решили сначала все подготовить, купить вещи в дом. Чтоб потом уже думать только о потомстве. И у них постепенно накопилось все необходимое: цветной телевизор отечественного производства, два ковра чистошерстяных висели на стенах в зале и в спальне. Холодильник и отдельная морозильная камера, чтоб запасы хранить. Мягкая мебель, румынский гарнитур. Стенка. Кухню он сам смастерил, своими руками. Миксер. Скороварка. Два сервиза, хрустальные вазы. Кофеварка. Пылесос. Фен. Стеганое покрывало. Подушки перовые. Сапоги зимние на цигеечке и осенние. Полушубок дубленка мужской. Две ондатровые шапки – ему и ей. Пальто с норковым воротником. Золотое кольцо с фианитом. Музыкальный центр. Им еще, как водится, родители помогали, и его, и ее. Жили все в одном поселке, у всех справные квартиры. Естественно, все силы бросили на детей.

Серёнька родился через пять лет их неустанного обустройства. Дом, понятное дело, был полная чаша. Но в стране уже разлаживалось. Появились ограничения. Прежде всего – в выпивке. Продавать стали только с двух до семи, в одни руки давали не сколько хочешь, а сколько велел начальник государства. Может, он и хотел добра своим подчиненным, только по ограниченности кругозора не осознавал очевидного закона: любое отсутствие требует немедленного присутствия того, что отсутствует. И даже в большем количестве.

Начали тогда пить, что придется. Назло ветрам и непогоде. По чуть-чуть. И еще по чуть-чуть. И так далее. Сами чего-то там варили-колдовали. А женщина, как чего сварит, тоже тянется попробовать. Но ели еще в три горла, и закуски всегда был полный стол, причем закуски своей, без ядохимикатов, сульфитов-сульфатов и чернобыльских огурчиков-помидорчиков.

Серёнька все это благоденствие застал и помнил хорошо. Памятью и держался. Было время, он мог крикнуть в пространство: «Молочка!», и откуда ни возьмись появлялся бидон, из бидона молоко лилось в большенную кружку. Можно было туда еще сахару насыпать сколько хочешь. И самое вкусное оставалось на дне, он столовой ложкой собирал гущу сахара с молоком. Кушал хорошо. Все им гордились. Ест, мол, как взрослый мужик, работник будет хороший, в папку, дом себе своими руками отстроит, женится, детей понаделает, тоже кушать будут деловито.

Но папка сам-то понемногу сдавал. Он уже не мог дождаться до дома, где всегда пока еще было что выпить и чем закусить, и где-то перехватывал на пути, со случайными встречными. Мамка ждала, злилась и начинала одна, без него, чтоб доказать, что и ей не скучно, что и она себе веселье найдет, раз так.

По выходным, правда, отдыхали еще культурно, деды с бабками подтягивались. Пельмени, а то и котлеты варганили из ворованного мяса. Где-то наладились воровать, с кем-то там договорились и неуюта не чувствовали. Хотя в магазины уже практически ничего не завозили, но магазины были ни при чем уже после главного – алкогольного сигнала. После выходных все болели. Стонали утром в понедельник, кряхтели, но на работу шли. Серёнька сам топал в детский сад. Там пройти было – всего двадцать детских шажков. Кормили нормально, добавки – сколько хочешь. Кто плохо ел, тех заставляли, не выпускали из-за стола играть.

К школе он лучше всех был готов, в пять лет читал, считал до ста и писал крупными буквами, но довольно стройно. В конце мая, перед первым его школьным годом, мать родила девчонку, сестричку Светку. Она сама говорила, что решила рожать, чтоб всей семьей начать новую жизнь. Тут еще и до родов перемены были лихие. Батяня больше не работал, там у них все позакрывалось и посокращалось. Деды с бабками были пенсионерами (пенсии – смех один получать), на огородах во всю силу работать уже не могли, а выпить – вынь да положь в любом случае, к тому же полезли из них всякие хронические болезни. Мать одна работала. И вот она подгадала так родить, чтоб немножко повыкармливать до сентября Светланку, а потом пусть отец с ней сидит, раз у него работы нет. Она читала в журнале «Смена», что такие варианты существуют и это очень скрепляет семью. Потом она очень надеялась, что благодаря Светке пьянка в доме поутихнет и все пойдет по той колее, о которой мечталось ей с подругами лет в четырнадцать-пятнадцать. Ну там – муж – волшебный рыцарь, опора жизни, дети – прекрасные цветы, как с шоколадной обертки, она – сама красавица хоть куда, но верная мужу, потому что любит навек.

Меж тем деньги в школе платить перестали. Муж мирно сидеть с младенцем отказывался, скучал. Он брал на дом чужие телевизоры, фены и прочее добро, в два счета чинил их, а на вырученные деньги добывал себе веселье. Поддатый, он мирно уживался с орущей мокрой Светкой, пел ей песни и рассказывал армейские истории, пока не засыпал сам. Уроков у Серёги было мало, к тому же он все знал и скучал в классе. Он стремился домой, боясь за маленькое живое существо, не умеющее постоять за себя. Светка всегда оказывалась зассатая-засратая и худая лицом от напрасных слез. Он мыл ее, пеленал и кормил из бутылки. Тогда она на глазах делалась красивой, щекастой. Когда мать приходила, все было в порядке. Отец и дочь спали. Сын тут же просился гулять и исчезал до ночи. Мать не волновалась за Светку, под присмотром отца пропасть она не могла.

Серёга же в то время, когда он якобы гулял, вовсе и не гулял, а ездил на разведку в Москву. Что-то ему подсказывало, что надо разобраться в обстановке, понять, откуда все-таки у людей берутся деньги, раз в его семье они водиться перестали. И если в других местах деньги есть, то как сделать, чтоб часть их попала к тем, кто в них нуждается, например к нему. Матери с отцом он уже не очень сильно доверял. То есть доверял, но не на все сто. В них была слабость и ненадежность. Мнение меняли по сто раз на дню. Мать ревела чуть что, пойду, мол, в уборщицы к богатым, как Светка чуть подрастет. Ну и шла бы. А то только ревела и ходила исправно в свою школу, где уже год денег не получала. Отец по пьяни все оплакивал свои золотые руки. «Вот этими самыми руками, вот этой самой головой!… А теперь…» Как на похоронах. Ну, похороны обычно длятся день, а потом начинается опять жизнь. А у этих – просто каждый день похороны. То ревут, то ругаются, то поддают. Вот Серёга и ездил разобраться, везде ли так. В электричках билета с него не спрашивали, вообще как-то редко спрашивали билеты тогда. Он приезжал в самый центр, к трем вокзалам. Но там ничего было не понять: шум, грязь, ворье. Сколько раз Серёга видел, как воры прут у теток кошельки из сумок, а те стоят, как коровы бесчувственные. Он-то все видел из-за своего малого роста: глаза получались на уровне воровской руки. Значит, у воров деньги были. Серёга чувствовал в себе силу научиться их ремеслу, но отказался от этого дела. Жалость мешала. Он так и представлял, как тетка плачет над украденными деньгами, а дома дети ждут и надеются. Он выбирался от вокзалов на Садовое кольцо, смотрел на красивые магазины, рестораны. Из магазинов выходили невиданные люди – огромные мужики и нарядные, как принцессы, девки, они толкали перед собой огромные железные тачки с яствами, как из скатерти-самобранки. Вот где деньги-то! Один– единственный раз и ему перепало. «Эй, пацан, – позвал бычьего вида дядька, – ну-ка, закинь-ка все это дело в багажник». Серёга закидывал, пока богатей покупал цветы у бабки. Перед своей телкой красовался. И потом подал Серёге зеленую деньгу из пачки, красиво так подал, не свернутую, а чтоб была видна цифра 10 напоказ. Серёга цапнул и слинял, потому что понимал, что это удача на новенького и что не один он тут такой. А за такое везенье можно жизнью заплатить.

Он уже тогда, сопляком семилетним, решил, что, если какую денежку сшибет, тратить не будет ни за что, пока все идет как идет. Он решил прятать, что получится, на черный день. И прятать придумал хитро, чтоб отец в момент жажды не нашел – он был мастер мамкины заначки отыскивать.

Деньги добывались очень помаленьку. Он и сам понимал, что слишком мал еще, подрасти надо. Но все равно упрямо ездил в столицу набираться уму-разуму.

На какое-то время семье помог несчастный случай. Угорели материны родители. Слишком рано трубу у печки закрыли, что ли. Короче, не стало их. Осталась справная квартира, хозяйство, участок, садовый домик. Все это удалось продать: как-никак к Москве близко, а деньги не сумасшедшие, как там. Опять зажили с деньгами. Куртку Серёге купили на вырост, сапоги зимние, ботинки. Отец пристроился в какой-то кооператив, чего-то там мастерил по здоровью, коврики какие-то электрические чудодейственные. Светку отдали в детсад. Слушалась она только брата, он был главный авторитет. Серёга на некоторое время усыпил бдительность, перестал в Москву наведываться, в голове пока планы разные держал. Надо было обзавестись другом и держаться вместе. Вдвоем отбиваться легче в случае чего. Варианты вырисовывались разные.

Например, петь в подземном переходе. Но не в простом, а возле сытого-пьяного места. Чтоб публика шла к своим машинам по переходу, а там – песня. Деньги б были. Опять же – конкуренция. Хорошие места не одному ему нужны. Попробовать все равно не мешало. Потом помощь при супермаркете. Дело верное. Машины мыть тоже можно. Можно рекламы по ящикам разносить, но тут его точно пока не возьмут, мал слишком. Он решил в любом случае пока переждать. Пока дома есть еда и Светка надежно пристроена.

Естественно, деньги кончились. Отцовские электрические коврики тоже. Правда, матери начали платить зарплату. Пили они с отцом вечерами на пару. По утрам она как-то все-таки собиралась и шла учить детей уму-разуму. К этому времени Светка уже тоже училась в школе, отличаясь, хоть и не очень сильно, от других детей своим внешним видом. У матери не хватало сил постоянно следить за чистотой одежды и обуви дочери, всю энергию вычерпывала работа.

Туго стало со жратвой. Есть хотелось постоянно, а не было чего. В школьном буфете давали какие-то крохи, а хотелось нормального и чтоб много, как раньше. Хлеб, правда, был, картошка, чай, но сахара не хватало, хотя он даже снился ночами во всем своем сыпучем изобилии. Серёга опять принялся за былые путешествия. Он жадно прислушивался к тому, о чем толкует народ в пути. Кто не спал и был способен общаться, ругал все окружающее пространство – как географическое, так и историческое. Взрослых людей раздражало прошлое, настоящее и будущее. А также внешние и, главное, внутренние враги, погубившие все былое, которое тоже было говнистым, но хоть можно было продохнуть, если не гнать волну, а сейчас так за горло взяли, что даже взвыть в полный голос не получится. Постепенно вычленились в Серёгином сознании группы лиц, наиболее виноватых в бедственном положении пассажиров электропоездов Казанского направления. Это были: дерьмократы, черножопые и жиды. Взрослым, конечно, видна голая правда, но про свои беды он понимал так – не пили бы мамка с папкой, хотя бы нормально в огороде работали, так у них хоть банки закрученные с огурцами-помидорами-перцами не переводились бы всю зиму да деньги винные тратились бы совсем на другое. На детей, например. Себе он обещал не пить, ни сейчас, с родителями, ни потом, когда вырастет. Ни капли, ни под каким видом. И Светке все время говорил: смотри, чтоб не пила никогда и ни с кем, иначе откажусь от тебя. Этого она боялась, головой мотала, за руку цеплялась: не буду, не буду, ни за что!

В Москве, у большого богатого магазина, улыбнулась ему удача: подружился с правильным человеком. Человек был его возраста, назывался Николай. Он был наполовину сиротой – отец помер от спирта «Ройаль», прошелся такой смертоносный напиток по безграничным российским просторам. Мать, к счастью, непьющая и двое младших погибли бы без помощи, но Николай родился мужиком рассудительным, школу немедленно бросил и подхватился зарабатывать на прокорм семье. Он стоял у кассы супермаркета и помогал паковать и загружать в машины большие покупки. Выглядел он хоть куда: чистый, одетый красиво, в глаза смотрел с улыбкой, не прибеднялся. Он подарил Серёге одно мудрое знание: богатых надо не на жалость брать, а видом собственного процветания и удачи. Они на это скорее покупаются, денег больше отстегивают. Нищему дадут копеечку, а сытому-благополучному труженику – сотню.

Знакомству помог счастливый случай, который подворачивается тем, кто ищет не переставая. Серёга в поисках заработка очутился у магазина в суматошный предпраздничный день, а Николай не успевал всех клиентов охватить, деньги уплывали в никуда. «Ну что встал, закидывай в пакеты с ленты, видишь, женщина одна не справляется!» – приказал будущий главный друг. Так вот и работать стали на пару. Хотя, конечно, целиком отдаться бизнесу Серёга не мог: не смел мать подводить, уроки прогуливать. Не получилось бы у него также остаться на ночную трудовую вахту: Светка бы сильно забоялась одна с родителями. Ночью, кстати говоря, собирался самый выгодный урожай – веселые парочки расслабленно катали тележки с бутылками, сладостями, мясными нарезками и душистыми средствами личной гигиены; одинокие деловые могучие мужики вихрем облетали магазин, набирая что покрасивее, чтоб задобрить рассерженных своим долгим отсутствием жен. Эти-то кадры и отваливали по стольнику за услугу. В вечернее же время народу было тьма, а хлопоты нередко оказывались пустыми. Если кто берет немного, нечего к такому со своей помощью соваться. А то еще некоторые платят на кассе не деньгами, а карточкой. Тащишь им сумищи до машины, а они потом: «Ой, а у меня наличных нет дать тебе». Кто добрый, сообразит хоть что-то из своих покупок несметных сунуть – шоколадку, булку какую или хоть йогурт красивый. Но чушки каменные тоже попадаются будь здоров. Используют твои последние силы и оставят ни с чем.

Как бы там ни было, заработок случался. Не сравнить, понятное дело, с добычей Николая, но жить стало веселей. Серёга набирался новых привычек: стал мыться перед работой, ходил в парикмахерскую стричься, чистил обувь, менял ежедневно носки и трусы, чтоб не вонять клиентам. Светку стал приучать к чистоте, чтоб на люди задрыгой не показывалась. Ели они теперь посытнее, родительское почти не трогали, пусть лучше закусывают как следует, может, добрее станут.

Этот благополучный период длился довольно долго. Светка подросла, Серёга возмужал. Школа была ему, как дырка в голове, мешала дело делать, силы впустую тянула, тем не менее как-то оно все шло стабильно.

И тут грянула беда. Сначала незаметно помер последний их дед, отцовский. Не успели опомниться, бабка за ним подтянулась. Родители принялись с немыслимой скоростью продавать все, что осталось от стариков, и ненасытно пропивать вырученные от продаж средства. Избавившись от квартиры, обмывали сделку чем-то таким несовместимым с жизнью, что мать уснула и не проснулась. А отец хоть и проснулся, но так в себя и не пришел, сдвинулся совсем и помнить всех перестал. Нет, главное он помнил будь здоров как. Про то, что утром надо похмелиться, потом добавить, потом подлить, потом залакировать, потом для просушечки. В общем, крутится-вертится шар голубой. Детей же своих он как бы и не признавал, раздражался от их присутствия страшно, прямо выл и рычал на них в тугие минуты, как на конкурентов в борьбе за лишний глоток.

Школу Серёга забросил совсем. Какое там! Вырос, выучился. Паспорт имел. Скоро можно и на воинский учет становиться. А какой ему учет, если на руках Светка, и чем оставлять ее одну с отцом, лучше убить сразу, чтоб не мучилась. У везучего Николая все было схвачено: мать имела инвалидность по глазам, и он был единственный законный кормилец, пока не подрастут малолетки. Ему полагалась отсрочка. Серёгин отец тоже вполне тянул на инвалида, но как его оформить, как объяснить?

За считаные месяцы дом их опустел, остались одни стены. Все, что мог, батяня распродал или выменял на пропой. Свое, материнское, детское. У них со Светкой вообще не осталось ничего, кроме того, что было на них. Попробуй тут хорошо выглядеть. Осень надвигалась. Как быть зимой, чем печь топить, в чем девчонка в школу пойдет, как выкопать картошку и куда спрятать урожай от отца? Но эти вопросы, как оказалось, были только присказкой. Главная сказка тучей надвигалась на их головы.

В папашу влюбилась женщина Лена. Рязанская, молодая. Она как-то сама пришла в их дом, когда брат с сестрой ковырялись в огороде, а глава семьи расслабленно лежал на полу в бывшей спальне. Женщина походила по жилплощади, не обращая внимания на парня и девчонку, заглянула даже в подпол – сухой ли, – постучала по стенам и только после этого подошла к одинокому мужчине.

– Такой жених – и одинокий! – пожаловалась она, садясь рядом с женихом на пол и доставая из торбы бутылку.

Взгляд отца стал цепким и озорным. Он поднял руку и потянулся к напитку.

– За любовь! – приказала Лена и дала ему глотнуть. – Я тебя, как увидела, сразу полюбила. Красивый ты.

– Когда? – спросил отец.

Скорее всего он пытался все же понять, когда она успела так правильно и по-настоящему полюбить его, сжигаемого жаждой.

– Всегда! – уверенно велела Лена, протягивая бутылку для следующего глотка.

– А ты меня любишь? – спросила она очень четко, после того как мужчина глотнул и выдохнул.

– Да, – преданно рыгнул он и попытался для доказательства потянуть ее за сиську.

Женщина Лена поднялась с пола, забрала бутылку, пообещав, что вернется завтра. Сама она не пила. Командирской походкой прошла мимо детей, вскользь поинтересовавшись их возрастом. «Для органов опеки», – туманно пояснила и промаршировала прочь.

Отцовская свадьба приближалась неминуемо. Он в считаные дни привык, что о бутылке думать не надо, она появится сама вместе с любящей женщиной Леной. Невеста рассказала жениху о планах изменения быта к лучшему: этот дом гнилой продать поскорее, самим переехать за Рязань, там воздух для детей. У нее тоже сын от первого брака, дети будут дружить, как родные. Вот она присмотрит дом для переезда и тут же все оформит.

Серёга затосковал смертельно. Он чуял, что никакого нового дома не существует, женщина Лена все подгребет под себя, и быть им со Светкой бомжами недолгую оставшуюся жизнь. На жилье-то денег вон сколько надо, где ему враз заработать!

Отец во всем слушался будущую жену, как главного человека своей судьбы.

Что было делать?

Последней электричкой отправился он со Светкой в давно не навещаемую Москву.

Николай, как всегда, был на месте. Он все понял с полуслова.

– Да! Не повезло! Надо было им вместе не проснуться. Слушай, а может, увезти его, поддатого, подальше, бросить там, а баба пусть ищет. Без него свадьбы не будет, а?

– Его увезешь! Он громадный, тяжелый, а я – вон какой. Не доволоку.

Серёга ростом был вполне ничего, но весом не получился, худой, как скелет, даже глаза и щеки запали, все в рост пошло. Кроме того, даже если бы получилось из последних сил перекантовать папашу в другую местность, гарантий, что он заблудится, как Крошечка-хаврошечка в лесу, все равно не было. А вдруг подцепит другую женщину Лену, привезет ее по адресу прописки, и начинай сначала.

– Тогда так, вот еще вариант, но, смотри, страшный. Сосед у меня есть один, с ним переговорю утром. Тогда тебе скажу.

Серёгу устраивал любой реальный вариант. Чего ему бояться было, кроме голода и зимы?

И ничего уж такого страшного Николай не предложил. Живет такой парень – подбирает, кого ему заказывают, и отправляет в горы на работу. Там, ясное дело, не отель «Метрополь», но кормят как-то, работать заставляют, по той профессии, по которой брали. И оттуда не возвращаются. Вот что главное. И еще главное, чтоб отец подошел. По специальности.

Он подошел.

Все решилось очень четко и незаметно.

Просто надо было объяснить отцу, что на следующей остановке после Коломны его ждет женщина Лена с бутылкой и любовью. Ровно в восемнадцать ноль-ноль. Серёга проследил, чтоб все было как велено.

Невеста еще несколько недель металась на свидания с женихом, но потом поняла, что в доме есть хозяин, и отвяла.

Для сочувствующих поселковых окружающих отец куда-то запропал, то ли на работу поехал устраиваться, то ли лечиться. Но паспорт его тут, дома, и все документы тут. Забыл, когда ехал. Голову потерял.

Никто его не ищет.

Ребята наладились жить как могут.

Серёньку забраковали на призывной комиссии, сказали «дистрофик».

Ничего, он выправится. У него план жизни намечен. Еще и в армию возьмут с распростертыми.

Глядишь, и папку отыщет, освободит. Но это не скоро, до этого долго еще.

Только не становись ветром.

Все решается в одиннадцать лет. До этого каждый мил своим детством: носики не шнобелятся, ухи не лопоушатся так, что никакими волосами не прикроешь, ноги не круглятся кавалерийским овалом. Это довольно серьезное предательство природы: за десяток лет привыкаешь к себе маленькому и миленькому – уси-сюси-пуси, какие мы малюси, какие мы смешнюси. И вдруг, чаще всего за лето, проявляется подлинная сущность человека, с которой ему жить все отведенное последующее время. И бывает, жизни не хватает, чтоб привыкнуть к себе настоящему, и людей вокруг начинаешь ненавидеть, зная за них, что они сейчас подумают про твои прыщи или зубы в железных скобках.

Бывает и наоборот. Когда все происходит, как в сказке про лжеутку-подкидыша.

Появляется белая лебедь, вся в изгибах, перьях, пене, глаз подсвечен изнутри сиянием. Даже текучие воды застывают, чтоб отражение не испортить.

Все готовы любить. А что еще с красотой делать? Ощипать, суп сварить? Такое практикуется нередко. Однако из просто уток супы вкуснее и полезнее. А этими – только любоваться, пока перья не повылезают. А есть еще такие психи, что шею норовят свернуть – потому что нельзя быть красивой такой. Так что, может, с ушами-радарами и носом-рулем оно и спокойнее, и характер формируется поуживчивее в соответствии с рыночным спросом.

И еще, конечно, лучше бы красивые появлялись исключительно в богатых, ни в чем не нуждающихся семьях. Им бы тогда больше прощали, учитывая их материальные возможности и практическую недоступность. Но природа на такую справедливость не пойдет ни за что, хотя и делает богатым целый ряд скидок: пластическими операциями и другими дорогостоящими манипуляциями даже лягушку можно превратить в лебедя. Хотя все равно непонятно, зачем им это надо. Ведь у красивых статистически судьбы одна жальче другой. Все норовят красотой обладать, вобрать в себя хоть лучик от светящегося ока, хоть улыбку, хоть слезу. И чаще всего слезу. Для самоутверждения.

Ну вот и жила на свете одна из таких красавиц. Мама ее шила другим женщинам одежды, в которых те старались затмить одна другую. Девочка с ранних лет видела рыхлых и тощих тетенек в нижнем белье, редко когда их украшавшем, с гордыми лицами, улыбающимися своим отражениям в маминой примерочной комнатке. Они ей не нравились. Хотя понятно было, что именно из-за их стремления украшать себя, баловниц судьбы, они с мамой и существуют. Папа когда-то и где-то был, но растворился в сиреневом тумане. Поэтому мама проклинала всех мужчин, повторяя, что со стороны противоположного пола дует ветер коварства, обмана и подлости. Спорить было трудно, ибо факты – вещь упрямая, а папа плевать на нее и то брезговал, и это был факт. Мужчин она не уважала и сторонилась, хотя мечтала о любви – одной-единственной и на всю жизнь. Откуда приходят эти вредные мечты, непонятно, но посещают они всех, никого не щадят.

И именно в момент возникновения мечт стали проявлять беспокойство мамины клиентки. До этого им совершенно не мешало, что в комнате ошивалась дочка портнихи, как бы нахально ни пялила она на них свои глазищи. Они даже иногда спрашивали у нее снисходительно: «Ну как?» или: «Спину не тянет?», или: «Цвет не бледнит?» и вполне удовлетворялись безликими словами: «Нормально», «Вполне» или просто кивком. А тут вдруг одна за другой стали стесняться раздеваться при ней и расстраивались из-за фасонов и цвета лица.

Мать, как более опытная в их семье, догадалась первой и объяснила, что теперь надо думать, как лучше распорядиться своей красотой. Дочка к этому времени, как назло, уже перестала верить матери безоговорочно и усомнилась в собственных возможностях. Она ни в чем не была уверена, тем более в себе самой, которую уже бросил самый главный мужчина ее жизни – отец. Но мать все талдычила об уме и хитрости, о перспективе просидеть за машинкой в три погибели, как она сама, в случае неверного шага на дороге фортуны. И тут же колыхались грезы о немыслимом счастье первого объятия и поцелуя.