Проклятие Эдварда Мунка

4

«Новый роман Виктора Пелевина „Шлем ужаса“ построен…»

Нет, все не так.

«В новом романе Виктора Пелевина затрагивается…»

Ерунда какая-то.

«Модный прозаик Виктор Пелевин по-прежнему в своем апмлуа…»

Марина Красавина в очередной раз стерла первую строчку обзора книжных новинок и в отчаянии уставилась на монитор. Неужели она писала легкие, полные иронии и глубокого анализа статьи? Писала. Кому еще заниматься книжными обзорами для журнала «Искусство»? Ведь она самый продаваемый в России автор мистических романов. В ее прозу проваливаются, утратив чувство времени. А статьи – мелочи, щелкаются легко, как семечки, работы максимум на час. Теперь же – полный ступор. Интеллектуальный паралич. В аду не получается мыслить. Черти, сковородки, грешники – какая чушь. Настоящий ад – вырванное сердце, холодные губы. Тоскующая пустота между ног. Того, кто мог ее заполнить, кто был для этого создан, больше не будет. Ад выглядит, как ангел. Кто знал, что все получится так больно, так серьезно…

Первая встреча с Сашей Сулимским в памяти не отложилась совершенно. Второй план, мелкая роль, незначительный персонаж. Кажется, он мелькал в коридорах редакции «Искусства». Марина определенно точно видела высокую мускулистую фигуру. Льняные вьющиеся волосы до плеч, какие-то коробки, туда-сюда, не разминуться на узкой лестнице с мальчиком, волокущим системный блок. Как-то он сидел за ее компьютером. Марина вышвырнула его, как котенка. Хотелось скорее просмотреть почту. Мальчик что-то протестующе забормотал, и она оборвала его. Какая дефрагментация дисков? Она сама в состоянии запустить на ночь программу…

Зачем сорокалетним женщинам мальчики? Материнский инстинкт спит и, видимо, уже не проснется. Молоденький любовник – смешно, неловко, мучительно завидно. Его юность подчеркивает косметическое бессилие. Второй план. Никаких шансов.

Все случилось вот из-за этого компьютера с белоснежно чистой теперь страницей «ворда». Компьютер объявил забастовку, зависал, потом почему-то постоянно перегружался. Самостоятельно обуздать технику не получилось. Марина набрала по внутреннему телефону секретаршу Лерочку, чтобы та нашла Антона, который всегда помогал ей в решении таких проблем. Но девушка лишь рассмеялась: «Мариш, ну ты даешь! Не дергай больше Зарицкого. У нас уже полгода как работает системный администратор. Я скажу ему, чтобы он к тебе зашел…»

Она впервые рассмотрела его глаза. Темно-карие. Ласкающая чернота под длинными ресницами. Такой резкий контраст – белые волосы и смуглая кожа, а волоски на тонких запястьях летающих по клавишам рук неожиданно темные.

– Это я сломал твой компьютер, – заявил Саша, реанимировав машину. В его голосе звучало раскаяние. – Ты никогда на меня не смотришь. Ты не здороваешься. Ты…

Он помолчал, потом решительно закончил:

– Ты самая лучшая. Я люблю тебя.

Марина щелкнула зажигалкой, глубоко вдохнула ментоловый сигаретный дым. Неожиданное признание ее здорово позабавило. Она, конечно, знала, что выглядит значительно моложе своих лет. Короткий ежик темных волос, хорошая кожа, отличная фигура. У нее теперь – да, все правильно, четыре любовника. Но все-таки признание мальчишки чертовски приятно!

– Сколько вам лет, молодой человек?

– Двадцать пять… Хорошо, двадцать два. Я люблю тебя. Я все для тебя сделаю. Только не прогоняй меня, пожалуйста.

Он приблизился и взял ее за руку. Саша искрился такой сумасшедшей энергетикой, что Марина потеряла голову. Захотелось узнать вкус его правильных, четко очерченных губ и почувствовать, как под рукой просыпается горячая плоть. Он сделал не тот жест, которого подсознательно она ждала – прижал ее руку к своему сердечку. Оно колотилось так отчаянно, и Марина с удивлением услышала собственный задыхающийся голос:

– Поехали ко мне…

«Что я делаю? – думала она, проскакивая перекрестки. „БМВ“, словно почувствовав ее нетерпение, разрезал ночь, как стрела. – Как это все совершенно не нужно. Зачем мне этот мальчик? Скорее бы добраться. Если ангелочек так хочет пасть – не в моих правилах этому препятствовать…»

Два лестничных пролета. Он прошел их обреченно, как узник, шествующий на эшафот.

Пройдя в прихожую, Саша пробормотал:

– У тебя очень уютно.

Уютно. Насмешил. Уж к ее-то квартире такое определение не подходит. Марина могла бы поклясться – он даже не осмотрелся, упал на колени, прижался щекой к ее туфлям.

«Какой идиот», – подумала она и, сбросив обувь, прошла в ванную.

Он кинулся следом, стаскивая на ходу свитер, и обнял ее. Его неумелые пальцы нетерпеливо расстегивали блузку, запутались в застежке бюстгальтера.

– Детский сад, – пробормотала Марина, отстраняя горячие руки. – Не мешай, я сама.

Встав под душ, она обернулась и невольно залюбовалась Сашиным телом, пропорциональным, мускулистым и… Такой большой… Какой-то немальчишеский. Как неродной, честное слово.

– У кого ты его украл? – хрипло поинтересовалась она.

– А? Что?

Саша зашел в душевую кабину, и его член, пробуждаясь, коснулся ее бедра и замер.

Лавина поцелуев. Как Саша ее целовал! Губы, лицо, шея, живот, складочка между ног… Невыносимо, изматывающе, еще, только не останавливайся, да, вот так, вот там, еще, милый…

Он выпил ее первый оргазм, и Марина, трезвея, успела подумать: «Какое-то безумие. Мы сейчас шлепнемся в этой кабине. И косметика наверняка размазалась». Потом все мысли исчезли. Если он его и украл – правильно сделал. Потрясающий член – жадный, быстрый, по размеру, у нее такого никогда не было.

Они выбрались из душа, чтобы все повторить в спальне. И в прихожей. И даже на кухне.

Закрыв под утро за Сашей дверь, Марина честно себе призналась – этот мальчик, влюбленный, смешной, неловкий, был ее самым лучшим любовником, и ей опять его хочется так сильно, как будто бы ее сто лет не ласкал мужчина.

Не показывать своих чувств. Вынудить его уйти, потому что потом будет слишком больно. Избавиться от наваждения раз и навсегда. Рано или поздно он залюбуется чьей-нибудь нежной персиковой девичьей кожей – и что тогда? Чувствовать себя старой? Брошенной? Обманутой? Ни за что! Порвать все сейчас. Иначе потом он разорвет ее. А в сорок лет это больнее, чем в двадцать. Раненая душа заживает с годами все хуже и хуже. Медленнее. Мучительнее.

И когда Саша позвонил, и сердце радостно встрепенулось от мальчишеского голоса, Марина жестко сказала:

– Извини, сегодня я занята. Встречаюсь с другим. И не только встречаюсь…

– Конечно, – пробормотал он смиренно. – Понимаю. Только не прогоняй меня, любимая.

Любовь, как кислота, растворила в нем все – самоуважение, гордость, чувство собственного достоинства. Да хоть ковриком под ногами – лишь бы те ноги, которые по нему топчутся, были ее, Мариниными. Море сувенирных побрякушек, град эсэмэсок, всепрощающие губы, налитый желанием член.

«Он все стерпит. Катастрофа. Собачка. Моя собачка. Щеночек. Послушный и дрессированный», – рассуждала Марина, поражаясь плескавшейся в душе нежности и своему легкому, невесомому телу.

И все-таки эти отношения выматывали. Каждый день его хотелось все больше. Он был совсем рядом, со своими нежными руками, глупыми признаниями, цветами. Тем не менее Марине казалось: Саша невыносимо мешает. Жить, работать, флиртовать, наслаждаться собой и окружающими мужчинами.

Может быть, она его убедила-таки, что надо уйти.

Все закончилось так же внезапно, как и началось. Не звонил, не приходил. Исчез. А не в ее правилах предпринимать хоть что-либо для возвращения мужчины. Мальчика. Какой он еще мужчина? Мальчик… Похожий на ангела. Без которого начался ад.

Трудно даже припомнить, когда Марина чувствовала себя такой несчастной. Может, в юности? Яркой, незабываемой и вместе с тем выстывшей от одиночества, вечных проблем…

«Новый роман Виктора Пелевина…» – набрали безвольные пальцы.

Ах, нет. Это уже было. Что же делать?

Марина встала из-за стола, закурила сигарету и подошла к окну. Мокрый снег уныло засыпал Маросейку, лип к красно-желтой вывеске «Макдоналдса», припорашивал темные скелеты деревьев и макушки припаркованных у обочины авто.

«Что-то случится, – внезапно поняла Марина. – Что-то страшное и непоправимое. Все к лучшему. Перестану мучить окружающих. И себя».

Выражение лица зашедшего в кабинет человека было ей хорошо знакомо. На Марину Красавину всегда смотрят только так – заискивающе, преданно, с надеждой.

– Антон, мне не работается, – призналась она. – Уже час сижу за машиной, не написала ни строчки.

Антон Зарицкий развел руками.

– Сочувствую. У меня наоборот. Вдохновение. Работа спорится. Только что отписался про выставку молодого художника. Может, потому, что торопился к тебе.

– А чем тебе еще заниматься? Сам ты рисуешь ужасно. Остается только писать о том, как это делают другие, – Марина затушила окурок в стоящей на подоконнике пепельнице и опять уставилась в окно. В голове вертелось: «Мы выбираем, нас выбирают, как это часто не совпадает». Или – клин клином?

Словно прочитав ее мысли, Антон нерешительно сказал:

– Пойдем, перекусим? Работа – не волк. Времени у тебя вагон и маленькая тележка. До дедлайна[10] еще неделя.

Марина вздохнула. Антон прав – журнал «Искусство» выходит раз в месяц. Времени подготовить обзор книжных новинок еще, и правда, более чем достаточно. Но этот умственный паралич… Мысли, не желающие отклеиваться от плоского живота с кубиками мышц, стекающие по линии волос к той штуке, которую мальчик украл…

– Поехали, – решительно сказала Марина, машинально приглаживая ершистую стрижку. – Только не в ресторан.

Антон радостно улыбнулся.

– Обожаю тебя.

– А я тебя. Ты мне очень нужен.

Вторая фраза находилась ближе к истине, чем первая, однако Марину это ничуть не заботило. Мужчины были в ее жизни пешками, которыми можно вести свою собственную игру. Во всяком случае почти всегда можно…

Первый визит в ее квартиру – Марина понимала это совершенно отчетливо – впечатление не для слабонервных. Кровавые пентаграммы на белых обоях, минимум мебели, никаких люстр, только светильники в форме свеч рисуют причудливые тени синими отблесками. За окнами – шумная Смоленская и небольшой дворик. Неон «Седьмого континента» и бабушки на лавочке. Дырчатый сыр, гостиница «Белград» с вечными огоньками и задыхающиеся в Москве старые липы. Но здесь, внутри, параллельный мир, ее личное пространство. И не только ее. Любимое местечко встречи всякой нечисти. Она ведь намного ближе, чем об этом принято думать. Она приходит сюда… «Как вы выдумываете сюжеты для своих романов?» – поинтересовалась у Марины однажды журналистка. Вот кретинка! Да не выдумывает Марина Красавина сюжеты. Она описывает то, что реально существует…

И все-таки Антон вздрогнул, хотя переступал порог этой квартиры не первый раз. И все вздрагивали. Кроме Саши. Любовь слепа? Неужели он, и правда, видел только ее, Марину?

– Хочу тебя, – руки Антона скользнули под юбку, погладили ягодицы. – Соскучился…

Его дыхание холодило мятой, и это раздражало, мешало представлять другой рот, пахнущий клубничной жевательной резинкой, нежный, волнующий.

И руки не те, и член, да все, все не так, не то, неправильно.

Но рядом с Антоном можно быть собой. Не мучиться угрызениями совести. И не бояться того, что станешь любимой, а потом задохнешься от одиночества.

«Быть счастливой очень сложно, – думала Марина, лаская любовника. – Не хочу. Не буду. Сердце, заживай скорее…»

5

Если бы у следователя московской прокуратуры Владимира Седова кто-нибудь вздумал поинтересоваться, любит ли он ноябрь, он бы честно признался: ненавидит. Серый, промозглый месяц. А после пятнадцатого числа жизнь представлялась особенно трагичной. Пара застолий в честь собственного дня рождения сдавливала голову обручем тупой боли. Супруга Людмила ворчала. А маленький Санька, чувствуя недовольство матери, капризничал ночами напролет.

Володя смахнул со стареньких, но все еще резвых «Жигулей» размокший сахар снега. Сел за руль, повернул ключ в замке зажигания и сразу же понял: зря он чистил машину. Аккумулятор сдох окончательно и бесповоротно. Из-под капота доносились скребущие металлические звуки, двигатель не заводился. Он вышел из машины, нашел среди сваленных в багажнике инструментов провода. И минут пять переминался с ноги на ногу, ожидая проезжающее мимо авто, от которого можно «прикурить» его аккумулятору.

Через залитый молочным туманом двор медленно волочился бомж с огромным позвякивающим пакетом. На редкость бесполезное в данной ситуации создание.

Седов посмотрел на часы. Если звонить кому-то из ребят, то они приедут минимум через полчаса. И тогда все вместе точно опоздают на утреннее совещание, и шеф опять разорется, попутно припоминая все его грехи – как реальные, так и существующие исключительно в воображении начальника.

В синем прокурорском костюме, сдавливающем плечи, ехать в метро особенно не хотелось. Еще галстук этот форменный, удавка, ни вдохнуть, ни выдохнуть. Обычно он ходил на работу в джинсах и свитере. Однако на встрече с начальством приходится выглядеть прилично, и вот он втиснут в шкаф костюма, и в нем так неудобно…

Делать нечего. Седов закрыл предательницу-машину, тяжело вздохнул и направился к ближайшей станции метро. Благо та даже по московским меркам находилась близко, в двух минутах ходьбы от дома.

Следователь миновал аллею киосков. Прошел по длинному переходу, приложив некоторое усилие, чтобы не тормознуть у окошка со сдобой. Людмила, как и всегда во время размолвок, завтрак готовить отказывалась. Владимир выпил лишь чашку обжигающего чая. Пара конвертиков с сыром пришлась бы кстати. Но куда с ними в вечно спешащую толчею? А вот едкую московскую газету все-таки надо купить. Ехать до прокуратуры минут сорок. Заодно и окончательно проснется, поглощая хлесткое журналистское творчество.

Весьма удачно выиграв спринт к свободному месту в вагоне, Володя минуту поизучал коленки сидевшей напротив девушки. «М-да, нельзя ездить по утрам в метро в таких коротеньких юбочках и высоких сапожках. Граждане, вместо того, чтобы настраиваться на рабочий лад, представляют… Ладно, хватит, размечтался», – оборвал собственные рассуждения Седов.

Стянув куртку, он развернул газету и вздрогнул. «Оборотни в прокуратуре. Подростка обвиняют в убийстве тетки», – гласил заголовок.

Седову стало холодно в душном вагоне. Он так и знал: ничего хорошего от дела об убийстве Инессы Моровой ждать не следует. Никаких концов. Единственно возможный подозреваемый – племянник, но Володя уже давно отказался от идеи предъявить ему обвинение. Однако газетчиков это мало волнует. Слетелись стервятники, смакуют подробности. Уголовный кодекс надо чтить. Но иногда ой как не хочется. Придушил бы таких писак собственными руками!

Он читал пафосные строки статьи, машинально отмечая: фактуры, слава богу, немного. Это значит, что никто из коллег информацию газетчикам не сливал. Скорее всего кто-то из родственников убитой женщины имел знакомых журналистов. Возможно, ее племянник Егор.

Картина, представшая в ту ночь перед глазами приехавшей на вызов дежурной опергруппы, заставила побледнеть даже профессионалов. Женщина лежала на полу в прихожей со следами множественных, как написал позднее в протоколе Седов, ножевых ранений. Обычным языком выражаясь, потерпевшую изрубили в капусту, и выглядело это жутко. Перешагнув через залитое кровью тело, оперативник Паша метнулся в ванную, и все вокруг сразу же наполнилось клубами пара. Потоки воды устремились по коридору, и Володя, в нарушение всех процессуальных норм, схватил расстеленную у входной двери тряпку и принялся ликвидировать потоп.

– Тряпку можно было бы отправить на экспертизу, – ворчал из прихожей криминалист Сергей Бояринов.

– Ага, давай, тяни одеяло на себя. Пусть тело плавает в воде. Тебе-то что! Тебе главное – пальцы откатать! – судмедэксперт Александр Гаврилов был вне себя от гнева. Да и второе ночное дежурство подряд давало о себе знать. – А мне, значит, гемморойся потом и со сдвинутым телом, и со шмотками замоченными!

Седов прислушивался к их перепалке, орудовал тряпкой, отдавал Паше распоряжение вызвонить еще пару оперов для опроса свидетелей, орал на возникших в дверном проеме и сразу же испуганно заголосивших понятых. Просто Юлий Цезарь при исполнении.

– Это мы позвонили в милицию, – всхлипывала тетка, одергивая с трудом сходившийся на рубенсовских формах халат. – Живем внизу. Дом панельный, все слышно. Часа три назад…

– Да точно три, – перебил ее худой лысоватый мужчина в спортивном костюме. – По НТВ как раз последний выпуск новостей начинался.

Тетка бросила на мужчину презрительный взгляд, красноречиво свидетельствующий, кто в доме хозяин. Затем поправила прикрывающий утыканную бигудями голову платок и властно заметила:

– Петька, помолчи. Инесса вскрикнула. Потом что-то упало. Но мы тогда подумали – мало ли чего. Может, с Егором поссорилась, а потом уронили что.

– Так, – Седов последний раз отжал бесславно погибший вещдок в раковину и вернулся в прихожую. – Егор у нас кто?

Петр явно жаждал общения.

– Так племяш ее, елы-палы!

Тетка зашипела, как кобра, покосилась на тело соседки и всхлипнула.

– Племянник. Пятнадцать лет ему вроде. Они часто ругались. Короче, мы уже спать легли. И я слышу – стучит что-то, барабанит. Я в ванную. Вода с потолка льется сплошным потоком. Мы давай Инессе в дверь колотить. Не открывает. Потом в РЭУ дозвонились. Те про крик услышали, и заявляют – вызывайте милицию, мы уже один раз такую квартирку вскрыли, больше не хотим, полгода показания давали. Вот так все и вышло. А что же это получается? Егор родную тетю зарезал. Господи, людцы божьи, что творится на белом свете!

Петр отступил от супруги на пару шагов и с вызовом заметил:

– А может, и не Егор это вовсе, вот!

– Петька, молчи! – взвилась женщина. – Как это не Егор! Типа, ты не помнишь, как он хотел, чтобы Инесса квартиру на него переписала?

– Хотел! Мало ли кто чего хочет?!

Супруг, не желая капитулировать, вдохнул побольше воздуха, намереваясь выплюнуть очередную тираду, но запнулся, прерванный следовательским:

– Граждане понятые, попрошу прекратить ругань! У вас еще будет возможность дать показания органам следствия!

Пусть заткнутся. Любое убийство – минимум пять часов работы. Нарисовать планы комнат, оформить направления для экспертиз, протоколы, опросить возможных свидетелей. Потерпевшая – светлая ей, бедняжке, память – покрошена в капусту. Да здесь описание всех нанесенных ударов часа два займет. А тут… Вот ведь странные люди – обыватели. Стояли бы тихонько и скорбели. Нет! Всегда больше всех надо. Главные знатоки! Орут, на мозги давят. Предположения высказывают. Умные выискались!

Седов сел на пуфик, достал из дипломата чистый бланк протокола осмотра места происшествия и принялся быстро заполнять первые строчки. Собственную должность, имена-фамилии экспертов, адрес проживания понятых.

– Осмотром установлено, – Володя повернулся к Александру Гаврилову, присевшему над телом женщины с линейкой, и выразительно на него посмотрел.

– Труп женского пола, правильного телосложения, удовлетворительного питания, трупное окоченение отсутствует во всех обычно исследуемых группах мышц, – забормотал судмедэксперт, стаскивая перчатки. – Кожные покровы тела восково-бледные, трупные пятна синюшно-фиолетового цвета, разлитые, насыщенные, располагаются на задне-боковой поверхности тела, при надавливании на них пальцем обесцвечиваются и восстанавливают первоначальную окраску через 10 секунд…

Закончив описание тела, Седов переместился в уже мельком осмотренный зал и огляделся по сторонам.

– А ведь она собиралась куда-то, – под нос пробормотал он. – Вот, на диване разложено нарядное платье. Гражданка Инесса Морова 1959 года рождения, не замужем, детей нет, явно планировала принять ванну, принарядиться и куда-то отправиться. Уж не на свидание ли?

Тетка-понятая после высказанного следователем предположения вновь активизировалась.

– Могла она собираться на свидание. Запросто. Инесса все мужичка подыскивала. Кому одной охота век вековать? – она обернулась на задремавшего в кресле супруга, посмотрела на него почти с нежностью. – Да не получалось ничего у Иннессы. Нет нынче нормальных мужичков, какие-то ей все время несолидные попадались.

– А вы этих несолидных видели? – оживился Седов.

Следующие полчаса он добросовестно записывал сведения про Ваську из соседнего подъезда, Борис Михалыча – крутого парня и тэ дэ и тэ пэ. Затем в квартиру ввалился полупьяный подросток, который, икнув, воззрился на тетку и удовлетворенно воскликнул:

– Замочили суку! Наконец-то! Так ей и надо.

Еще раз икнув, он перевел взгляд на следователя и экспертов.

– А вы кто?

– Конь в пальто. Базар фильтруй! – отрекомендовался Володя.

Егор счастливо улыбнулся, и тогда Седов не сдержался, схватил его за ворот куртки, встряхнул как следует.

Цинизм молодого человека настораживал…

Как и предполагал Седов, дело об убийстве гражданки Инессы Моровой передали в его производство. Во-первых, именно ему «повезло» дежурить в ночь, когда обнаружили тело. Во-вторых, он недавно прикрыл по истечении срока давности совершенно не раскрываемый «висяк», и теперь был перед суровой статистикой чист, аки младенец, чем руководство и не преминуло воспользоваться. Володя к такому решению отнесся с пониманием. Действительно, неправильно, когда ребята-следователи «зашиваются» с «сиротскими» трупами, а у него все «в шоколаде». Пара краж, нанесение тяжких телесных повреждений и бомжик, порешивший сожительницу по причине ревности и добровольно во всем признавшийся. Мелочи, рутина…

Он еще в ночь осмотра места происшествия решил: что-то с этим Егором нечисто. Пусть подросток, переходный возраст и все такое. Но так откровенно радоваться смерти тетки, которая, добрая душа, взяла его на воспитание после смерти матери. Не сдала мальчишку в детдом, а помогала, во всем себе отказывая. Жила-то Морова, судя по обстановке в квартире, более чем скромно…

Ход следовательских умозаключений развивался следующим образом. Соседи в курсе: отношения тетки с племянником напряженные, конфликтные. Так что мотив убийства – корыстный интерес, пресловутый квартирный вопрос – у Егора имелся. Порешив тетеньку и напуская на себя сочувственный вид, он вызывал бы подозрение. А вот его веселье по этому поводу, наоборот, заставляет следствие думать: ну какой бы убивец так привлекал к себе внимание? Значит, невиновен. И отрока Егора оставляют в покое, он наслаждается полученной квартирой и в ус не дует. Следствие ищет мужиков Инессы, проверяет связи на работе, в общем занимается чем и кем угодно, только не племянником. А у парня просто могут быть железные нервы. Личность молодого человека нуждалась в пристальном изучении…

Формально у племянника имелось алиби. В течение тех нескольких часов, когда, по заключению эксперта, наступила смерть Инессы Моровой, Егор веселился в ночном клубе «Золотой орел». Но оперативник Паша, сгонявший в данное заведение, выяснил: за напитки парень, используя карточку постоянного клиента, дававшую право на пятипроцентную скидку, расплачивался в десять вечера и в полтретьего ночи. В клубе шумно, многолюдно, и теоретически подросток, который к тому же часто бывает в «Золотом орле» и, вероятно, знает, где располагается служебный вход, вполне мог уйти из клуба незамеченным. Порешить тетушку, а потом вновь вернуться.

Для активизации мыслительной деятельности Егора Володя Седов на недельку поместил отрока в следственный изолятор, постоянно ему напоминая: добровольное признание смягчает вину. Далее был проведен следственный эксперимент, и он разбил стройную, как казалось Седову, версию, вдребезги. По времени, затраченному от клуба до квартиры и обратно, все сходилось, но впритык. Вплоть до минуты. Однако мальчишке после убийства надо было где-то отмыться-преодеться. В ванной следов его пребывания не обнаружено. И если бы он отправился к условному сообщнику – то никак не мог успеть к половине третьего ночи в клуб. Экспертиза одежды, изъятой у Егора, не выявила следов вещества, похожего на кровь…