Солнце внутри

– Ты будешь там стоять, выпучив губки, и ждать, что я стану тебя уговаривать? Смотри, я не буду. Я сейчас сяду в машину и уеду. А ты как хочешь.

С этими словами он действительно сел в такси и захлопнул дверь. Мне словно дали подзатыльник. Я с такой скоростью выскочил на проезжую часть, что сразу две машины загудели, резко объезжая меня. Но мне было все равно. Меня обуревал почти животный страх, что такси с Бароном сейчас тронется и навсегда увезет его из моей жизни. Не отрывая рук от машины, как будто я смог бы ее удержать при необходимости, я оббежал вокруг, открыл вторую заднюю дверь и запрыгнул внутрь. Барон смотрел на меня с насмешкой.

– То-то, – усмехнулся он и обратился к водителю: – Au BHV, s’il vous plaît[10].

Меня вжало в черное кожаное сиденье, и машина понеслась с казавшейся тогда фантастической плавностью по дороге. Я всегда любил рассматривать местность из окон машин и поездов. В ускоренном и отдаленном режиме. Вместо отдельных кадров природные и городские ландшафты таким образом представлялись мне панорамной съемкой, которая текла через тебя без фильтров и наполняла до краев. Так и сейчас, я уткнулся лбом в холодное окно и прыгал глазами от прохожих к витринам, от ажурных решеток перед окнами к мчавшимся рядом каким-то невероятно чистым машинам, от разлетающихся голубей к переключающимся фонарям. Ничто из этого я не мог задержать, но хотя бы частично мог впитать.

Но ехать нам пришлось совсем недолго. Резко затормозив, такси остановилось у обочины перед большим угловым зданием с темным куполом. В этот раз я вышел уже осторожно и встал на тротуар, дожидаясь расплачивающегося Барона. Архитектурное богатство этого места впечатляло, но не смотреть именно на полукруглое здание с куполом было невозможно. Громадные колонны подпирали стеклянный фронт, отзеркаливающий соседние дома и свет, а флажок на шпиле купола играл на мягком ветру.

– Ville, – прочитал я на свой обезьяний манер крупную надпись на здании и прошел несколько влево, чтобы разглядеть и другие буквы. – Hôtel de ville…

Рядом со мной хлопнула дверь, и такси умчалось восвояси.

– Это отель? – обратился я к Барону.

– Нет, вот Отель-де-Виль, – указал Барон влево на здание, скорее похожее на дворец. – А это торговый дом. Ты просто не видишь первого слова. Базар. Bazar de l’hôtel de ville. Вообще-то я терпеть не могу больших торговых центров: их пошлости нет предела. Но у этого есть традиция, а я не хочу перегружать тебя элитными бутиками, поэтому…

– Вы хотите купить мне вещи? – хихикнул я некстати.

Обычно одежду мне приносила мама, и выбирать, в чем ходить, особо не приходилось. Надо было радоваться уже тому, что размер был более-менее подходящим. Так говорила мама. Так говорили все. На таком фоне пристрастию к моде было сложно развиться даже у девушек, не говоря уж обо мне.

Барон по-отцовски взял меня за плечи и кивком указал мне на себя. Я опустил взгляд и увидел то, что видел всегда. Ничего особенного. Потертые джинсы, поблекшая и бесформенная зеленая куртка, кеды на последнем издыхании. На этом последнем издыхании они, правда, находились практически с того момента, как я их получил, что внушало надежду на дальнейшие совместные месяцы или даже годы.

– В таком виде невозможно наслаждаться жизнью, ты хоть понимаешь это? – как-то грустно спросил Барон.

– Нет, – искренне удивился я. – Почему же?

– Это вот, – несколько брезгливо потрепал Барон ткань моей куртки, – не той текстуры, чтобы хранить прекрасное.

– Чтобы что? – криво улыбнулся я.

– Эх, глупый ты, – тяжело вздохнул Барон. – Ты думаешь, что одежда висит на тебе бессмысленной тряпкой в то время, как происходит жизнь? О нет… Одежда – это твоя оболочка, тот внешний слой, которым ты с этой жизнью соприкасаешься. И если этот слой никудышный, то и соприкосновение будет никудышным. Одежда, Адам, – это сокровищница, которая хранит в себе мимолетные мгновения. Она консервирует их. Впитывает в себя и хранит. Для этого нужна качественная ткань, твердая огранка, надежность… Что может хранить в себе тряпка, пахнущая пластиком, скажи мне?

На это у меня ответа не было.

– Вот видишь, – похлопал Барон меня по плечу и слегка толкнул в сторону перехода. – Вот поэтому мы идем выбирать тебе качественную оболочку. В здоровом теле – здоровый дух, как говорится. А тело не может быть здоровым, когда страдает от нацепленного на него уродства.

Просторный, ярко освещенный торговый центр настолько не имел ничего общего с базаром в моем представлении, что вообще не имел права так называться. Так мне казалось. Куда ни глянь, росли стеллажи и бросались в глаза вешалки, как расцветающие, но одновременно сдержанные бутоны, а мы плыли между ними по наполированным до зеркального блеска проходам. Мои глаза то цеплялись за какую-нибудь вещь, то вновь разбегались, хаотично мечась по незнакомой территории. Такое изобилие просто-напросто пугало меня, и представить себе, что когда-нибудь нечто подобное станет возможным в Москве, было совершенно невозможно. Еще более невозможно, чем русский аналог «Анжелины».

– Ты считаешь, что это неправильно? – заметил мой взгляд Барон.

– Почему неправильно? – оторвал я глаза от гор брюк.

– Потому что за долгие годы жизни в России тебе прочно вбили в голову, что консюмеризм – это плохо.

– Потребление? – переспросил я на всякий случай, но даже не стал дожидаться подтверждения. – Да нет, особо мне это вроде никто не вбивал в голову. Просто…

Барон ступил передо мной на эскалатор, и я прыгнул за ним, как на уходящий поезд.

– Особо вроде… – повернулся ко мне Барон, качая головой. – В мозги вбивают незаметно, Адам. Что ты там хотел сказать?

Я и сам толком не знал, что хотел сказать. Перед тем как эскалатор унес меня на следующий этаж, я сверху взглянул на расстилающиеся груды вещей, среди которых фланировали беспечные женщины.

– Просто это настолько не про нас, – решил я.

– Про нас – русских? – уточнил Барон.

Я кивнул, и мы сошли с эскалатора и ступили в очередной сверкающий проход. На этом уровне цвета были более приглушенными, там и тут виднелась деревянная отделка, а множество женщин сменилось на единицы мужчин.

– Разумеется, – задумчиво проговорил Барон себе под ноги. – Как материальное может быть про нас, русских, так? Про нас – это Достоевский, Чайковский и затянутые пояса. Все мысли о смысле жизни и ни одной о ее качестве. Вот это про нас, правда?

Мне сразу захотелось возразить, но одновременно я понял, что Барон прав. Все эти бесчисленные шмотки казались мне не только бессмысленным излишеством, но и признаком праздной поверхностности. Но стоило мне об этом подумать, как я столь же быстро осознал ущербность подобного мышления. Более того, я испугался, потому что оно выдавало мою непригодность в качестве ученика Барона, который объяснял мне не раз, что один из главных навыков – это умение наслаждаться жизнью без угрызений совести.

– Ладно, ты не виноват в грехах многих поколений, – остановился Барон перед манекеном в голубом свитере поверх белой рубашки и бежевых брюках. – Над вкусом надо работать. Кропотливо и постоянно. Над вкусом в одежде, вкусом в еде, вкусом в культуре… И все это в совокупности приведет ко вкусу к жизни. Без которого невозможно что?

– Свобода, бесстрашие? – заметался я, боясь вновь не угодить.

– Это все методы для достижения цели, – откинул Барон волосы назад и важно поднял голову. – Свобода, бесстрашие, наслаждение… Все это позволяет нам вознестись над временем. О котором мы никогда не забываем, – погрозил он мне указательным пальцем.

Я сморщил лоб:

– Но если мы никогда не забываем о времени, то оно как раз держит нас очень цепко, разве не так? Если мы живем только ради того, чтобы его побороть…

– Молчи! – вдруг налился краской Барон, и я прикусил свой болтливый язык.

– Говори, когда тебя спрашивают, а в остальном просто следуй указаниям, хорошо? – просипел Барон с вытаращенными глазами.

– Х-хорошо, – поспешил я его заверить и даже слегка попятился назад, но тут за спиной свирепствовавшего Барона нарисовался маленький худенький продавец.

– Je peux vous aider?[11] – пропел он услужливым, слишком высоким для мужчины голосочком и протер ладонью свою лысину.

– Нет! – прогремел Барон, и продавец оцепенел. – Хотя…

Злость на глазах покидала его лицо вместе с краской, так что я перестал пятиться.

– А вообще-то можете, – продолжил Барон уже по-французски, повернувшись к бедному продавцу. – Нам бы вот это, – указал он на манекен, – в размере вот этого сорванца, – указал он на меня.

– Конечно! – обрадовался продавец, смерил меня профессиональным взглядом с головы до ног и унесся к стеллажам.

– Иди в примерочную, – скомандовал мне Барон, махнув головой в сторону светящихся кабинок.

Я послушно отправился, куда велели. Мимо меня протекали пиджаки, галстуки и легкие свитера, выглядевшие дорого и в своей непринужденной элегантности очень экзотично.

– Барон, – откашлялся я, зайдя за тяжелую ткань занавески, к которой уже спешил сияющий продавец с бежевой-голубой стопкой в руках, – мне все это, конечно, очень нравится, но я совсем…

– Только не говори, что ты совсем не знаешь, куда тебе это носить, – нахмурился Барон и упер кулаки в бока.

Именно это я собирался сказать и теперь только растерянно пожал плечами.

– Мы сейчас не думаем о практичности, – отрезал Барон. – Мы думаем о прекрасном. Мне надо, чтобы ты почувствовал вкус, Адам. Вкус той жизни, которая сделает тебя королем. Ты хочешь быть королем?

– Ну конечно, – почему-то покраснел я.

– Тогда доверься мне, поменьше болтай и не сомневайся и побольше делай и наслаждайся. Договорились?

Продавец уже протягивал мне вещи, не расслабляя своей натянутой улыбки. Неловко улыбнувшись в ответ, я взял стопку и прижал ее к груди, как младенца.

– Давай меряй! – рявкнул Барон и задернул занавеску.

Из зеркала смотрел незнакомый мне молодой человек. Англичанин, как мне казалось. Из какого-нибудь элитного снобского интерната. Такой, с которым я точно не хотел бы дружить, потому что по одному виду заподозрил бы его в оттопыривании мизинца при отпивании из своей чашечки «Эрл Грея». И тем не менее я заметил, что самозабвенно поглаживаю свои кашемировые рукава и с наслаждением верчусь перед зеркалом, как выпускница перед балом.

– Ну что? Выйдешь? – властно поинтересовался Барон.

– Сейчас! – отозвался я каким-то слишком высоким голосом и нервно сглотнул.

Слишком хорош был мягкий свет, сглаживающий красные пятна и подчеркивающий скулы на моем подростковом лице, и слишком упоительны внезапно взорвавшие мой мозг фантазии о званых вечерах среди невиданных красавиц.

– Понравилось, – довольно констатировал Барон, и продавец добродушно похихикал.

С некоторым волнением я отодвинул занавеску и ступил на всеобщее обозрение. Продавец всплеснул руками и защебетал заученные фразы восторга, а Барон неожиданно застыл. Улыбка его замерла, а глаза поплыли и погрустнели, и я уже испугался, что снова чем-то не угодил, но тут он глубоко вдохнул, сморгнул наваждение и тряхнул своей белой гривой.

– Вот о чем я говорю, – проговорил он тихо. – Чем не подходящая сокровищница для незабываемых впечатлений? Тебе самому так не кажется?

Я деловито сунул руки в шелковистые карманы и расправил плечи, которые вдруг перестали казаться слишком уж хилыми.

– Кажется, – улыбнулся я уверенно.

Барон вновь обвел меня взглядом, и на глаза его уже стала ложиться дымка, но он быстро вынырнул из своих тайных дум и щелкнул пальцами.

– Мы это берем, – обратился он к продавцу, не поинтересовавшись о цене. – А ты иди смотри, чего тебе еще приглянется.

– Еще? – не поверил я своим ушам.

– А ты как думал? – в свою очередь, удивился Барон.

Внезапно мой внутренний полет обломался об одну простую мысль. Плечи мои поникли и снова превратились в хилые.

– Что же я скажу маме? – проговорил я еле слышно, ненавидя себя за эту фразу.

– Ох боже ты мой, – закатил глаза Барон. – Что он скажет маме? Действительно, что он скажет маме? Например, ничего? Как тебе такой вариант?

– Как ничего? – не понял я.

– А зачем? Объясни мне на милость, – рассердился Барон. – Тебе вроде уже не семь. Ты собирался одеться как на парад, встать перед ней и ждать похвалы или как?

– Ну, нет, – смутился я. – Но я же не могу приехать с кучей новых вещей и не объяснить, откуда их взял. Или надеть и выйти из дома как ни в чем не бывало.

– Адам! – хлопнул Барон себя ладонью по лбу. – Ты же, казалось мне, преуспел в скрывании своих внеурочных походов. Чем эти вещи отличаются от прогуливания уроков? Нельзя, что ли, хранить их там, где мама не найдет, и надевать не дома, а где-то перед самим театром или…

– Театром? – выпучил я глаза.

– Ладно, об этом потом, – вздохнул Барон. – Куда-то же надо тебе выгуливать свою обновку, чтобы к ней привыкнуть, прочувствовать ее… Но это потом. Потом… А скрыть от родителей ты что угодно можешь. Хоть слона в шкафу. Ты – точно можешь. Не смеши меня.

Я не знал, что чувствовать. Стыд или гордость. Но решил остановиться на гордости, потому что первое мне в данной ситуации виделось непродуктивным и уж точно менее приятным.

– Ну вот видишь, – заметил Барон перемену в моем выражении лица. – А теперь хоп-хоп, алези!

И, дав мне легкий дружественный подзатыльник, он подтолкнул меня к рядам пиджаков. Невольно я провел по ним пальцами, как по кроликам в зоопарке. И надо сказать, что ощущения были не менее приятными. Темная гладкая шерсть тяжелой ткани была столь насыщенной, что действительно отдавала чем-то животным. «Пиджаки, пиджаки… Зачем тебе пиджаки? Зачем?!» – назойливо стучало мне изнутри по лбу. Но неожиданно возгоревшееся желание было сильнее любого рационального довода.

Я раздвигал ряды то там, то тут, присматриваясь скорее к возникающим картинкам в моей голове, чем к самим вещам. Прогулка по темному парку, освещенному фонарями, прекрасная незнакомка, спешащая навстречу, шампанское на крыше в теплую летнюю ночь, брошенные через элегантные плечи взгляды… Я и сам толком не понимал, откуда мог набраться подобной романтики, но ничего не мог с собой поделать. Наугад отодвинув один черный пиджак от другого, я уже хотел взяться за следующий, как сердце мое кольнуло, как от удара током. Я застыл. Пиджак был не просто темным, он был самим олицетворением этого цвета. Такого густого, глубокого антрацита, какой я до сих пор видел только в недавно отгоревшем угле – еще хранившем в себе жар, но постепенно вбирающем в себя холод, – который отдавал еле уловимым серебром. И самое поразительное было то, что я не просто предался фантазиям, а ясно увидел себя в нем. Себя более взрослого, с более выраженными скулами и с более циничным взглядом. Более уверенного в себе и печального тоже. И я себе понравился. Без этой вещи мне было таким не стать.

Похолодевшими пальцами я достал пиджак вместе с вешалкой и сжал его покрепче.

– Превосходный выбор! – тут же подоспел продавец и лихо выхватил у меня объект вожделения.

Я чуть не бросился за пиджаком, но вовремя смог включить рассудок и совладать с собой.

– Паренек знает толк, не так ли? – подмигнул продавец Барону, сделал пируэт к противоположной вешалке и практически одним пальцем извлек оттуда брюки. – Вот это, – поднял он одну тонкую бровь, перекинул брюки через плечо, сделал очередной пирует и наколдовал белоснежную рубашку, воротник и манжеты которой изнутри были отделаны серебристо-серой тканью. – Как вам?

Сноски