Чудище Хоклайнов

Мотоцикл

Мы добрались до места только к вечеру. За полмили до Биг-Сура мы проехали по деревянному мостику, под которым плескался ручей. Я держал Элайн за руку. Cолнце, похожее в небесной дымке на бутылку пива, совершало древнеегипетскую торговлю, меняя край неба на край Тихого океана. Ли Меллон держался за руль. Все были довольны.

Ли Меллон свернул с трассы, подъехал к старому грузовику и остановился.

– Что это? – спросила Элайн.

– Грузовик, – сказал я.

– Откуда он взялся? – спросила она.

– Я собрал его собственными руками, – сказал Ли Меллон.

– Тогда понятно, – сказала Элайн. За поразительно короткое время она научилась разбираться, что происходит под оболочкой Ли Меллона. Это меня радовало.

– Вот мы и дома, – сказал Ли Меллон. – Земля. Мой дедушка застолбил здесь когда-то участок. Войны с индейцами, засухи, наводнения, скотогоны, койоты, Западное побережье, Фрэнк Норрис [31] и крепкое бухло. Но знаешь, что было ужаснее всего – с чем приходилось и приходится до сих пор бороться Меллонам, и что их в конце концов доконает?

– Нет, – сказала Элайн.

– Бич Меллонов. Каждые десять лет он воплощается в громадную собаку. Ну, ты знаешь: «То были следы не зверя и не человека, но великого и ужасного Бича Меллонов».

– Серьезная причина, – сказала она.

Мы забрали мешки с продуктами и сквозь дыру в кухонной стене втащили их в будку. Коты провалились в кусты, как книги в приемные окошки библиотеки. Пройдет несколько минут, и голод вернет их нам, как прилежных классиков: «Деревушка», «Уайнзбург, Огайо» [32].

– Что делать с аллигаторами? – спросила Элайн.

– Оставим до вечера. Пусть побудут в машине, – сказал Ли Меллон так, словно багажник был самым подходящим для аллигаторов местом. – Я столько месяцев мечтал об этой минуте. Лягушки увидят, что человек – вершина творения на этой куче дерьма, и они смирятся.

Элайн оглядывалась по сторонам; свет Биг-Сура играл в ее волосах, и они превращались в красивую калифорнийскую мелодию.

– Очень интересно, – сказала она и тут же стукнулась головой о потолок. Я бросился ее утешать, но в этом не было необходимости. Она ударилась несильно. По сравнению с череподробильными катастрофами, которые происходили под этими перекрытиями, ее столкновение было лишь любовной лаской.

– Кто это строил? – спросила она. – Фрэнк Ллойд Райт [33]?

– Нет, – сказал я, – Фрэнк Ллойд Меллон.

– Он что, тоже архитектор?

Ли Меллон подвинулся ближе и, нелепо ссутулившись, стал осматривать потолок. Он напоминал врача, который проверяет пульс у мертвого пациента. Я обратил внимание, что стою так же ссутулившись, как и Элайн. Нас согнуло знаменитой Потолочной Дугой Ли Меллона, на которую во времена инквизиции следовало бы получить патент.

– Немного низковато, – сказал он Элайн.

– Да, пожалуй, – сказал я.

– Ты скоро привыкнешь, – сказал Ли Меллон Элайн.

– Я в этом уверен, – сказал я.

– Я тоже, – сказала она.

Ли Меллон достал из мешка бутылку вина, мы вышли на веранду и выпили за закат солнца. Солнце переломилось, как бутылка пива в воде. Мы отражались в мелководье, словно в обломке египетского стекла. Каждый из двух кусков бога Ра утаскивало привязанным к нему лодочным мотором в 60 лошадиных сил.

Вино оказалось темным ризлингом под названием «Братья Вент», и оно быстро кончилось.

– Где мы будем спать? – спросила Элайн. Я повел ее к машине, забрал оттуда сумку, и мы пошли к стеклянному дому мимо огорода, укрытого рыболовной сетью.

– Что это? – спросила она.

– Огород, укрытый рыболовной сетью.

Мы вошли в стеклянный дом, и она посмотрела на пол.

– Мотоцикл? – спросила она.

– Некоторым образом, – сказал я.

– Ли Меллона? – спросила она.

– Да.

– Ах-хха. – Она кивнула головой.

– А здесь уютно, – сказала она, опуская руки. Потом она увидела Библию. – Священник!

– Именно. Я посещаю Нудный Институт Библии и учусь на церковного привратника. Сейчас я на преддипломной практике в напской городской больнице. Скоро у меня будет своя церковь. Я в отпуске. Каждое лето езжу сюда на воды.

– Ах-хха, – она кивнула головой.

Элайн села туда, где я сплю, посмотрела на меня снизу вверх, потом медленно опустилась спиной на спальный мешок.

– Это твоя кровать, – сказала она, не спрашивая.

На моей постели не было родео. Ни лошадей, ни ковбоев, ни повозок. Ничего, кроме спального мешка. Это казалось диковатым, точно на всех постелях мира обязательно должны были быть родео.

Я выглянул в окно и увидел, как по тропинке к дому идет Ли Меллон. Я махнул ему, чтобы уходил. Он остановился, бросил на меня взгляд, дернул подбородком, как полагается генералу Конфедерации, и ушел обратно сквозь дыру в кухонной стене.

– Что это под лампой? – спросила Элайн.

– Мотоцикл, – сказал я.

Прощание лягушки

Ужин этим вечером готовила Элайн. Какое счастье, когда у плиты стоит женщина. Она жарила свиные отбивные и превращалась в нашу прекрасную королеву жратвы. Только теперь я стал понимать, какую глубокую рану нанесла моей душе стряпня Ли Меллона.

Я так и не смог полностью восстановить душевное здоровье, подорванное его кулинарией. Чтобы отгородиться от трагических воспоминаний, я выработал в себе защитный механизм, но боль затаилась внутри. Если я хоть на минуту ослаблю защиту, раздвоенное копыто его стряпни тут же материализуется во всей своей сомнительной красе и безжалостно лягнет меня в нёбо.

Ли Меллон развел грандиозный огонь, и мы сидели у этого огня, держа в руках чашки крепкого черного кофе. Элайн купила еды даже для котов. Они собрались вокруг нас и вытягивались у огня, точно мохнатый папоротник. Все были добры и благодушны. Пока коты вымурлыкивали из глубины своей доисторической памяти проржавевшее или полупроросшее урчание – у них не было времени привыкнуть к радостям жизни, – мы вели диалог.

– Что делают твои родители? – покровительственно спросил Ли Меллон. Я подавился кофе.

– Я их дочь, – ответила Элайн.

Несколько секунд Ли Меллон смотрел на нее, не моргая.

– Что-то это мне напоминает. Кажется, Конан Дойля [34]. «Дело хитрожопой дочери», – сказал Ли Меллон.

Он встал и принес из кухни одно из только что купленных яблок. И всеми своими шестью зубами принялся за работу. Я знал, что яблоко было хрустящим, но из его рта не доносилось ни звука, который указывал бы на присутствие в яблоке этого качества.

– Мой отец – адвокат, – сказала Элайн.

Ли Меллон кивнул. Вокруг его рта были теперь разбросаны минные осколки яблока.

Элайн пододвинулась ближе и положила руку мне на колено. Я обнял ее за талию и прислонился спиной к деревянной стене. Ли Меллон восседал на своей задрипанной оленьей шкуре.

Наступала ночь, растрачивая дневной свет. Все началось с того, что она потратила несколько центов света, но сейчас счет шел уже на тысячи долларов, и они таяли с каждой секундой. Скоро свет кончится, банк закроется, кассиров уволят, а президент пустит себе пулю в лоб.

Сперва мы молча смотрели, как Ли Меллон геройски сражается с самым долгим в мире яблоком, потом придвинулись ближе друг к другу, потом вернулись к тишине Ли Меллона и яблока, потом опять занялись друг другом, и, наконец, совсем перестали обращать внимание на яблочный маскарад, слишком увлеченные своими сближениями.

Покончив, наконец, с яблоком, Ли Меллон чмокнул губами, словно литаврами, и тут зазвучала первая лягушка.

– Вот оно, – сказал Ли Меллон, готовый вести храбрую кавалерию в атаку по пыльной долине: наступало время знамен, время барабанов.

Прозвучала вторая лягушка, потом снова первая. К ним присоединилась еще одна, втроем они взяли длинную ноту, следом вступила четвертая, три первых застрекотали, как щелкунчики, и Ли Меллон сказал:

– Я пошел за аллигаторами. – Он зажег лампу, вылез сквозь дыру в кухонной стене и зашагал к машине.

Элайн, кажется, задремала. Она лежала на полу, устроив голову у меня на коленях. Она немножко испугалась.

– Где Ли Меллон? – спросила она. Я ее почти не слышал.

– Он пошел за аллигаторами, – громко сказал я.

– Это все лягушки? – громко спросила она и показала рукой в сторону шума, от которого уже закипал весь пруд.

– Да, – громко сказал я.

– Понятно, – громко сказала она.

Вернулся Ли Меллон с аллигаторами. На лице у него сияла довольная шестизубая улыбка. Он опустил ящик на пол и достал оттуда первого. Аллигатор изумился: никак не мог сообразить, что он не в магазине. Он оглядывался по сторонам в поисках проволочной клетки со щенками, которая всегда стояла рядом с его аквариумом. Щенков не было. Аллигатор не понимал, куда они подевались. Ли Меллон держал аллигатора на руках.

– Привет, аллигатор! – прокричал Ли Меллон. Аллигатор продолжал высматривать щенков. Ну, где же они?

– Ты любишь лягушачьи лапки? – прокричал Ли Меллон и аккуратно выпустил аллигатора в пруд. Аллигатор улегся стационарно, как детский пароходик. Ли Меллон дал ему легкого пинка, и аллигатор поплыл.

В пруду неожиданно стало тихо, словно его перенесли в центр кладбища. Ли Меллон достал из ящика второго аллигатора.

Теперь второй аллигатор принялся искать щенков. И тоже не смог их найти. Куда же они подевались?

Ли Меллон шлепнул аллигатора по спине, опустил в пруд, толкнул в воду, и тишина удвоилась. Молчание висело ночным туманом.

– Что ж, теперь есть кому позаботиться о лягушках, – прошептала, наконец, Элайн. Тишина гипнотизировала.

Ли Меллон стоял у пруда, ошеломленно таращась на темное водяное молчание.

– Их больше нет, – сказал он.

– Ага, – сказал я. – Там теперь никого нет, кроме аллигаторов.

Табачный обряд

Ночь, и как хорошо лежать в постели с Элайн, обвившей меня, словно виноградная лоза, мою тень. Она зашла в тыл этой саранче памяти – безжалостной чуме, насылаемой на меня не менее безжалостной Цинтией.

Теперь я желал Цинтии единственного: чтобы в Кетчикане на нее свалился огромный лосось. Я почти видел заголовки кетчиканских газет: ЛОСОСЬ ПАДАЕТ НА ДЕВУШКУ, и подзаголовок курсивом: «Расплющило, как блин».

Я дотянулся рукой до лица Элайн и коснулся губ. Они были приоткрыты, я осторожно провел пальцами по зубам, тронул спящий кончик языка. Словно музыкант, касающийся клавиш темного пианино.

Но перед тем как я уснул, в голове стройными рядами с барабанами и знаменами прошли мысли о Ли Меллоне. Я думал о том доисторическом периоде, который назывался ТРИ ДНЯ НАЗАД. Я думал о табачном обряде Ли Меллона.

Когда у него кончался табак, а желание курить становилось нестерпимым, неизбежно наступала пора похода на Горду. Табачный солнечный вояж. За все время, что я был здесь, он совершал его пять или шесть раз.

Табачный обряд Ли Меллона выглядел так: когда у него не оставалось больше ни табака, ни надежды добраться до него через любой из доступных каналов табачной реальности, Ли Меллон отправлялся пешком в Горду. Естественно, денег, чтобы купить табак в магазине, у него не было, и он шел по обочине шоссе. Предположим, сначала он двигался со стороны гор Санта-Лючия, выискивая по краю дороги окурки и складывая их в бумажный мешок.

Иногда он находил целую россыпь бычков, похожую на грибную поляну в заповедном лесу, иногда от одного чинарика до другого приходилось идти целую милю. В этом случае, когда он находил, наконец, окурок, на его лице вспыхивало радостное шестизубое изумление. В других краях это называлось бы улыбкой.

Иногда, пройдя полмили и не найдя ни единого сигаретного бычка, он впадал в депрессию, и тогда ему представлялось, что он никогда больше не найдет ни одного окурка, а так и будет идти и идти до самого Сиэтла, ни один бычок не попадется ему на обочине шоссе, потом он повернет на восток и дойдет до Нью-Йорка, будет искать на дороге окурки, но так ничего и не найдет. Ни одного распроклятого бычка до самого края американской мечты.

До Горды было пять миль. Добравшись до места, Ли Меллон поворачивал обратно и шел по тихоокеанской стороне дороги. Океан сыпал свой пепел на песок и скалы. Бакланы толкали крыльями воздух. Киты и пеликаны творили то же самое с Тихим океаном.

Как неистовый Бальбоа [35], искал Ли Меллон сигаретные бычки на самом краю западного мира – пять миль до наших будок, – находя то там, то здесь изгнанников табачного королевства.

Вернувшись домой, он садился у огня, доставал собранные окурки и вытряхивал их на газету пока там не собиралась куча свободного табака. Затем смешивал его, делил, смешивалделилсмешивалделилсмешивалделил и высыпал то, что получилось, в пустую жестянку.

Табачный обряд Ли Меллона выполнялся регулярно, по увлекательности его можно было сравнить с высоким искусством, а курение становилось висящей в легких прекрасной картиной.

Ли Меллон был последней мыслью, с которой я уснул, размазавшись ласковой нежной тенью вокруг Элайн. Ли Меллон рассыпался, как табачная крошка.

Снова Уилдернесс

Утром я проснулся, солнце светило сквозь стекло, но Элайн в спальном мешке не было. Я стал оглядываться… где? И сразу увидел, как она склоняется над кусками мотоцикла. Одежды на ней не было, и вид круглой попы вернул мне веру в прогресс.

– Это мотоцикл, – сказала она себе. Она походила на наседку, уговаривающую цыпленка не разваливаться на части.

– Это мотоцикл, – повторила она. Негодный цыпленок! Куда ты подевал свою голову!

– Привет, – сказал я. – Красивая задница.

Она повернулась ко мне и улыбнулась.

– Я просто решила взглянуть на мотоцикл. Ему чего-то не хватает, – сказала она.

– Ага, похорон, – сказал я. – Мотоциклетного гроба, прощальных слов и траурной процессии на дороге в Марблтон [36]. Красивые грудки, – сказал я.

Солнце заглядывало в окно, и комната наполнялась запахом горячего мотоцикла – так, словно мотоцикл был чем-то вроде бифштекса.

Порцию мотоцикла с черным хлебом, пожалуйста.

Что вы будете пить, сэр – бензин?

Нет. Нет. Пожалуй, не стоит.

Элайн прикрыла грудь руками. Вид у нее стал смущенным.

– Угадай, кто я?

– А кто ты?

Она дернула головой и улыбнулась.

Боковым зрением я заметил, как что-то приближается. По дорожке к будке шел Ли Меллон. Я махнул ему рукой, чтобы он лез обратно в дыру кухонной стены.

Ему не хотелось уходить. Он стал жестикулировать, изображая поедание завтрака и сопровождая движения мимикой, которая была призвана показать, как это вкусно. Завтрак был шикарный: жареная свинина, яйца, картошка и свежие фрукты.

Из-под ног Ли Меллона выбежал кролик. Ли Меллон его не заметил, кролик спрятался в кустах и теперь таращился оттуда, прижав к голове уши. Прекрасному утру в Биг-Суре явно не хватало Алисы.

– Так вот ты кто, – сказал я Элайн. Она опустила голову… да. Завтрак растворялся. Руки больше не закрывали грудь, тело слегка изогнулось и подалось вперед.

Я замахал Ли Меллону руками – «ИДИ К ЧЕРТУ», и он медленно ретировался в дыру кухонной стены – свою неизменную страну чудес, Уилдернесс.

Свинский аллигатор

Когда мы отправились завтракать, начался дождь. Свет, словно артиллерийский огонь, то появлялся, то исчезал в тучах, а теплый дождь шел прямо из света. Тридцать градусов неба над Тихим океаном превратились в огромную армию – Потомакскую армию под командованием генерала Улисса С. Гранта. Ли Меллон кормил свининой аллигатора. С ним была Элизабет.

– Симпатичные аллигаторы, – улыбнулась она; зубы ее были рождены из лунного света, а темнота ноздрей казалась выточенной из агата.

– Кушай свинину, – сказал Ли Меллон, проталкивая кусок мяса аллигатору в горло. Аллигатор сидел у него на коленях. Аллигатор сказал:

– ГРОЛ! – опп/опп/опп/опп/опп/опп/опп/опп! – При этом кусок свинины торчал у него из пасти.

Элизабет держала на коленях второго аллигатора. Ее аллигитор ничего не говорил. И из пасти у него ничего не торчало.

Она светилась нежностью так, словно под кожей у нее горели фонари. Ее красота приводила меня в отчаяние.

– Привет, – сказал я.

– Привет, Джесси.

Она меня помнила.

– Это Элайн, – сказал я.

– Привет, Элайн.

– ГРОЛ! – опп/опп/опп/опп/опп/опп/опп/опп! – сказал аллигатор с торчащим из пасти куском свинины.

Ничего не сказал мудрый аллигатор Элизабет, ибо знал, что кроткие аллигаторы унаследуют царствие земное.

– Есть хочу, – сказал я.

– Еще бы, – сказал Ли Меллон.

На Элизабет было простое белое платье.

– Что у нас на завтрак? – спросила Элайн.

– Картинная галерея, – ответил Ли Меллон.

– Я раньше не видела здесь аллигаторов, – сказала Элизабет. – Они симпатичные. Для чего они вам?

– Купать лягушек, – сказала Элайн.

– Для компании, – сказал Ли Меллон. – А то мне скучно. Аллигаторы – это музыка.

Его аллигатор сказал:

– ГРОЛ! – опп/опп/опп/опп/опп/опп/опп/опп!

– Твой аллигатор похож на арфу, – сказала Элизабет, и стало ясно, что это действительно так – из ее слов вырастали струны.

– А твой аллигатор похож на чемодан с губными гармошками, – сказал Ли Меллон по-собачьи льстиво – из его слов вырастал свист, которым подзывают псов.

– Хватит аллигаторов! – сказал я. – Кофе у вас есть?

Они засмеялись. В голосе Элизабет была дверь. За этой дверью пряталась другая, а за ней еще одна. Все двери были очень красивыми и вели из нее наружу.

Элайн посмотрела на меня.

– Пошли варить кофе, – сказал я.

– Там есть кофе, – сказал Ли Меллон. – Вы меня не слушаете.

– Я принесу, – сказала Элайн.

– Я с тобой.

– Хорошо, – сказала она.

Огромная темная туча повернулась по часовой стрелке еще на несколько градусов, и сильный порыв ветра стал трепать будку. Ветер напомнил мне битву при Азенкуре [37] – он летел в нас, точно стрелы из воздуха. Ах, Азенкур: красота, и этим все сказано.

– Я положу в огонь полено, – сказал я. БУМ! Я стукнулся головой. Кофе превратился в две белых полуночных чашки наизнанку.

– Если хватит, я тоже выпью кофе, – сказала Элизабет. К двум другим добавилась третья белая чашка с черной изнанкой.

– Давай завтракать, – сказал кто-то. Предположительно, я. Я вполне мог сказать что-либо подобное, потому что очень хотел есть.

Свинина и яйца были вкусными, как и жареная картошка, как и очень вкусный клубничный джем. Ли Меллон завтракал с нами во второй раз.

Он вытащил кусок мяса из аллигаторовой пасти, и теперь аллигатор превратился в обеденный стол, на который он поставил тарелку.

– Пожарь мне этот кусок, – попросил Ли Меллон. – Его уже как следует отбили.

Аллигатор больше не говорил «ГРОЛ! – опп/опп/опп/опп/опп/опп/опп/опп!». Обеденные столы не говорят таких слов.

Уилдернесс. Хайку аллигатора

Шел сильный дождь, и ветер гудел в дыре кухонной стены, как армия Конфедерации: Уилдернесс – тысячи солдат, марширующих милю за милей по диким просторам – Уилдернесс!

Элизабет с Ли Меллоном ушли в другую будку. Им нужно было о чем-то поговорить. Мы с Элайн остались держать аллигаторов. Мы не возражали.

6 мая 1864 года. Смертельно раненный лейтенант падает на землю. Проваливаясь сквозь черный ход в память, из отпечатков его пальцев вырастает мраморная глыба. И пока он лежит здесь, величественный, словно сама история, в тело вонзается новая пуля, заставляя его дернуться, как тень на движущейся картине. Возможно, это «Рождение Нации» [38].

Обычно оно сидит в огороде

– Ой-й! – сказала Элизабет. – Потолок. – «Это же ужас просто», и сразу села.

Мы выпустили аллигаторов в пруд. Они медленно уплыли на дно. Дождь лил такой, что невозможно было разглядеть дно пруда, да и не хотелось разглядывать.

Элизабет сидела над водой. Белое платье превращало ее в лебедя. Когда она говорила, озеро стекало с лебедя, отвечая на великий вопрос вечности: что было раньше, озеро или лебедь?

– Я вчера видела привидение, – сказала она. – Около курятника. Не знаю, что оно там делало. Обычно оно сидит в огороде. В кукурузе.

– Привидение? – переспросила Элайн.

– Да, у нас тут живет привидение, – сказала Элизабет. – Душа старика. Там, на плато его дом. Когда старик стал совсем дряхлым, он переехал в Салинас; говорят, он умер от тоски, а душа вернулась в Биг-Сур и теперь иногда бродит по ночам. Я не знаю, что она делает днем.

– Вчера ночью он приходил к нам. Не знаю, что ему понадобилось в курятнике. Я открыла окно и сказала: «Привет, дух. Что ты делаешь в курятнике? Ты же обычно в огороде. Что случилось?»

– Дух крикнул «В атаку!», махнул большим флагом и убежал в лес.

– Флагом? – переспросила Элайн.

– Точно так, – сказала Элизабет. – Старик был ветеран испано-американской войны.

– Ух ты. А дети его не боятся?

– Нет, – сказала Элизабет. – Они рады новому приятелю. В этих краях детям скучновато. Им нравится привидение. И потом, оно обычно сидит в огороде. – Теперь Элизабет улыбалась.

Аллигаторы качались на поверхности пруда. Дождь кончился. На Элизабет было белое платье. Ли Меллон чесал голову. Наступала ночь. Я что-то сказал Элайн. Пруд был тих, как Мона Лиза.

– Где рядовой Августас Меллон? – спросил капитан.

– Не могу знать. Минуту назад был здесь, – ответил сержант. Под носом у него росли длинные рыжие усы.

– Он всегда здесь минуту назад. И никогда не сейчас. Наверное, как всегда, что-то у кого-то тырит, – сказал капитан.

Что-то стучит

Мы ушли в будку спать. У Элизабет были какие-то дела с Ли Меллоном. Ее дети гостили сейчас в Кинг-Сити. Элайн разделась. Мне очень хотелось спать. Я ничего не помнил. Я просто закрыл глаза, или они сами закрылись.

Потом что-то стало меня трясти. Не землетрясение, слишком мягкое, но настойчивое – словно море стало чем-то маленьким, теплым, человеческим и улеглось рядом со мной. И море обрело голос.

– Проснись, Джесси, проснись. – Голос Элайн. – Проснись, Джесси. Слышишь, что-то стучит.

– Что это, Элайн? – спросил я, протирая темноту, потому что темнотой теперь были мои глаза.

– Что-то стучит, Джесси.

– Что? Ничего не слышу.

– Что-то стучит. Что-то стучит.

– Хорошо, – сказал я и перестал тереть темноту. «Ну и пусть себе стучит. Очень красиво стучит», – и стал опять проваливаться в сон.

– Проснись, Джесси! – сказала она. – Там что-то стучит.

Ладно! Я проснулся и услышал стук, словно кто-то рубил в лесу деревья. Может, их там целая бригада.

– Действительно, что-то стучит, – сказал я. – Надо пойти посмотреть.

– Что я и пытаюсь тебе втолковать, – сказала она.

Я зажег лампу: все повторяется. Прошлый раз это привело меня к тебе.

– Сколько времени? – спросил я. Я перевернулся и взглянул на Элайн. Она была красивая.

– Я не часы, – ответила она.

Я оделся.

– Я подожду здесь, – сказала Элайн. – Нет, я пойду с тобой.

– Как хочешь, – сказал я. – Это, наверное, беспокойный Пол Баньян [39], а может, кто-то выкачивает топором бензин.

– Топором?

– Ага, так всегда и бывает. Плугом, рожком для обуви, кенгуриными сумками и так далее.

– Что особенного в вашем бензине? – спросила Элайн.

– Просто он там есть.

Я сунул себе за пояс нож.

– А это еще зачем? Что ты собираешься делать? Изображать Уильяма Бонни [40]?

– Нет.