Дела минувшие
Разговор после такого вступления сразу наладился. Сыщики сжато рассказали полковнику, что смерть бывшего денщика самоубийцы им подозрительна. Азартные игры – бич армии. Сколько судеб они уже сломали. Лучше проверить все досконально, воспользовавшись гибелью солдата. Ежели есть в полку какая гниль – вскрыть ее и вычистить рану. А то будет хуже.
– Гниль есть, – сразу признал Нил Петрович. – Только как ее вычищать, ума не приложу. Идет зараза от командира Седьмой роты капитана Рутковского. То ли он сам банкомет, то ли на его квартире балуются, но – играют, стервецы. На деньги. А какие у офицера деньги? Жалованье подпоручика – сорок восемь рублей в месяц. Ну, столовых двадцать рублей. Едва хватает на еду и обмундировку. Откуда берутся средства на карточную игру, для меня загадка. Есть, конечно, дети богатых родителей. Тот же несчастный подпоручик Шенрок был сыном бывшего откупщика. Правда, папаша его слыл скупым, как три жида, и сынку денег не давал. Тот ждал наследства, когда папаша помрет, но сам ушел раньше…
– Что достоверно вам известно? – уточнил Благово.
– Играют во всем Втором батальоне. Седьмая рота – заводила, но и в Пятой, и в Шестой та же канитель. Только Восьмая пока держится, там ротный командир капитан Асатцев зажал молодежь-холостежь в кулаке.
– Где именно играют?
– Сейчас на квартирах. Полк стоит в Красных казармах, офицеры частью снимают жилье у обывателей, частью помещены во флигель, что во дворе. Я сам туда не суюсь, а надо бы…
– Вы сказали: сейчас на квартирах. Ждете лагерей? – догадался Лыков.
– Точно так, господин титулярный советник… как вас?
– Алексей Николаевич.
Беклемишев нахмурился:
– Уже апрель, после Пасхи мы сразу в лагеря. Там такое начнется! Сойдутся три пехотных полка, один казачий и артиллерийская батарея. Делать офицерам нечего, только и остается, что дуться в картишки. Хорошо бы до лагерей вскрыть язву, а, господа сыщики?
– Помогите нам, тогда управимся.
– Эх! – Беклемишев стукнул по столу кулаком. – Жизнь офицерская! Иной раз думаешь, прости господи: уж лучше война. Там все на волоске, твоя судьба – дело случая, а нравы чище. Даже ругаются меньше, похабного слова не услышишь. А здесь, в казармах да палатках, скука и бессмысленность существования заставляют людей пить да играть.
– Почему бессмысленность существования? – удивился Алексей.
Остальные трое поглядели на него с усмешкой. Благово буркнул:
– Повзрослеешь – поймешь.
– А… Ну ладно. Разрешите приступить к дознанию, ваше высокородие?
Действительный статский советник Каргер, генерал-майор Назаров и полковник Беклемишев на этот раз покосились на статского советника. Благово начал загибать пальцы:
– Опрос сослуживцев убитого денщика – раз. Беседа с ротным командиром… как его?
– Рутковский Вацлав Вацлавич, – подсказал Назаров.
– …два. Ну и младших офицеров тоже надо расспросить – это три. Все это поручаю Алексею Николаевичу. А я поговорю с Асатцевым. Попробую получить от него характеристику того, что творится в полку. Тут, Нил Петрович, потребуется ваше содействие.
Беклемишев сообразил сразу:
– Характеристику? Вы хотите, чтобы офицер доносил на своих товарищей, а я этому содействовал?
Благово так же быстро рассвирепел:
– У вас в полку уже два покойника! Вам мало? Просите нас удалить язву, а сами в институтку играете? Гангрену не лечат примочками.
Вмешался начальник бригады:
– Нил Петрович, а я вам приказываю обеспечить сотрудничество капитана Асатцева с чинами полиции! С соблюдением этических соображений, разумеется.
Никто не понял, что под этим имел в виду генерал-майор, но формулировка всех устроила. Каргер поехал к себе, а сыщики направились вместе с полковым командиром в Красные казармы. Там Беклемишев дал необходимые приказания и удалился. На короткое время полицейские остались одни. Павел Афанасьевич требовательно посмотрел на помощника. Тот кивнул:
– Да, конечно, я поищу среди них осведомителя. Но понадобятся деньги. Хотя бы пятерину, а лучше десятку.
Статский советник вынул потертый бумажник с дворянской короной, долго в нем рылся и извлек две трешницы.
– На. Больше с собой нет. В отделении напишешь расписку.
– Слушаюсь. Фамилия Рутковский вам ни о чем не говорит?
– Нет. Это у тебя память феноменальная, а я, после того удара по башке, и все, что знал, позабыл. А тебе она о чем говорит?
Титулярный советник пожал плечами:
– С ходу не вспомню, но мелькало, мелькало… Вечером посмотрю во входящих.
И они расстались.
Первым делом Лыков представился батальонному командиру майору Костыро-Стоцкому. Тот сразу не понравился нижегородцу – типичный карьерист с хитрой физиономией и глазами как две заслонки. Майор вызвал капитана Рутковского и распорядился насчет опроса нижних чинов.
Когда сыщик увидел капитана, то понял, что тот еще противнее батальонера. Вот уж лис так лис! Пришлось прикинуться недалеким служакой, которому начальство поручило скучные формальности. Уловка помогла. Капитан выслушал первые две беседы и удалился, сославшись на дела. Алексей сразу оживился. Как раз зашел фельдфебель по фамилии Скоробогатый. Он быстро уяснил вопросы и ответил обстоятельно:
– Дрянной был солдат Елпидифор Сомов. Ох, паскудная душа! Ленивый, на руку нечистый, службу знал из рук вон.
– На руку нечистый? – насторожился сыщик. – Неужто у своих крал?
– Так точно, ваше благородие. У покойного подпоручика Шенрока деньги тырил по маленькой, тот сам мне жалился. И раньше пропадали в роте мелкие суммы. На него грешили… Побить хотели, да доказать не смогли. А по карахтеру – он! Оставшись без офицера, Сомов угодил в артель, делали они к масленице в Гордеевке лубочные ряды. И там отличился Елпишка своей бестолковостью. Выгнали из артели обратно в роту.
– Когда вернули Сомова в роту, с кем он там знался?
– Да ни с кем. Денщики от роты – как отрезанный ломоть: на учения не ходят, дежурств не несут, только и знают, что подай-принеси. Как алешки[17], в общем. И, оказавшись снова в строю, растяпа наш жил наособицу.
– В увольнения он тоже один ходил, наособицу? Что можешь сказать за его знакомства?
Скоробогатый без раздумий ответил:
– А в кабаки он ходил. Причем в самые дурные, их вон на Миллионке вдосталь.
– На какие деньги мог там пить нижний чин? – усомнился Лыков. – На Миллионке в долг не наливают. Сапоги потребуют, а куда он без сапог?
Фельдфебель и тут за словом в карман не полез:
– А вот с краж и гулял.
– Но ведь не доказано.
– Не доказано. Однако как иначе лопать мануйловку с протопоповкой?[18] А Елпишка бахвалился, что, кроме них, ничего не пьет.
Лыков и сам любил настойки московского парового водочного завода Протопопова. Однако со своим жалованьем мог позволить их себе только по большим праздникам. А тут рядовой солдатик.
Другие сослуживцы убитого дали ему такую же характеристику. Вороватый, ленивый, любил угоститься за чужой счет. Жадный – страсть! Самым полезным оказался младший унтер-офицер Кривошапкин. Как только он заговорил, сыщик остановил его и перешел на другой тон:
– Как тебя звать?
– Викула, ваше благородие.
– А по отчеству?
– Елисеевич.
– Викула Елисеевич, сколько тебе осталось служить?
– Год с месяцем.
– Ты у начальства, надо полагать, на хорошем счету?
– Вроде да…
– А куда хочешь поступить после отставки?
Унтер зачесал в затылке:
– Вот бы в конторщики на хорошее место. Или на железную дорогу.
– Чтобы попасть на такое место, нужно представить ходатайство.
– Я знаю. Надеюсь, господин ротный командир подпишет.
Лыков усмехнулся:
– Рутковский? Он с тебя денег за это потребует. А так и слушать не станет.
Кривошапкин смутился. А сыщик продолжил:
– Такое ходатайство, с подходящей характеристикой, можем дать мы. Ежели его превосходительство полицмейстер Каргер черкнет, тебя куда угодно возьмут!
– А… как бы это сделать, ваше благородие?
– Да уж не за спасибо. Нужно, чтобы ты рассказывал мне о настроениях в вашей роте. А лучше – и в батальоне, и во всем полку. Тайно от Рутковского.
Унтер-офицер напрягся:
– Стало быть, доносительством заниматься?
– Мы говорим: негласное осведомление.
– Но суть-то дела такая, как я сказал?
– А это как поглядеть, Викула. Вот у вас офицеры в карты играют, а потом стреляются. Как подпоручик Шенрок. Хорошо, что христианин жизни себя лишил?
– Плохо, очень плохо!
– А ведь этого можно было избежать, если бы его вовремя оттащили от соблазна. И человек сейчас был бы жив. Скажи, много у вас картежной игры?
Кривошапкин мялся, потом выдавил:
– Много. Так ведь среди офицеров, мне туда хода нет. Какой толк от моего осведомления будет? Копеечный.
– Умный человек найдет способ, – возразил сыщик. – Через денщиков, к примеру. Или тебе характеристика хорошая не нужна? Через год с месяцем. А я тебе еще и деньги буду платить. Вот, держи пока трешницу. Станешь получать такую каждый месяц.
Служивый разглядывал билет, потом недоверчиво спросил:
– За что мне деньги?
– За негласное осведомление. Поступаешь ко мне на связь. Сейчас пиши расписку: я, такой-то, получил три рубля, в скобках сумма прописью, от помощника начальника сыскного отделения титулярного советника Лыкова за освещение настроений в военной среде. Дата, подпись.
Кривошапкин накатал расписку, сунул трешницу в карман и начал рассказывать.
По его словам, Сомов якшался за пределами казармы с опасными людьми. И чувствовал себя с ними в своей тарелке. Знакомцы рядового поджидали его на выходе и вели в трущобы Миллионки, славящейся своими притонами.
– А для чего им нужен был солдат?
– Не могу знать, ваше благородие. Однако были у мазуриков к нему какие-то дела. Просто так поить не станут.
– Что за люди? Упоминал он имена, фамилии или клички?
– Так точно. Сброд, настоящий сброд. И жили они в окрестных ночлежках. На вид ребята страхолюдные – как Елпишка их не боялся? Вот и доигрался в конце концов…
– Какие именно ночлежные квартиры, не помнишь?
– Да разные. Даже в Лопухинских номерах он бывал.
Лопухинскими номерами называли пустырь за вторым корпусом Красных казарм, в полугоре кремля. Там издавна были поставлены ларьки и вырыты землянки. В каждой проживало по несколько человек всякого отребья, босяков злого пошиба. Даже днем мимо тех «номеров» лучше было не ходить – ограбят и изобьют. Полиция тоже старалась без особой нужды не соваться в эту клоаку. Облавы там проводили редко и лишь усиленными нарядами.
Новый освед[19] старался как мог и сообщил немало интересного. Так, он вспомнил клички двух приятелей покойного: Цапля и Колька Бешеный. Этих ребят Лыков понаслышке, но знал, и для сыщиков открывались возможности.
Сведения о картежной игре в роте были более скудными. Отделенный унтер-офицер действительно далеко отстоял от закрытой жизни золотых погон. Кривошапкин сообщил, что в Седьмой роте «болезни зеленого сукна» подвержены почти все офицеры. Оба поручика – Вейншторд и Денисьев и три из четырех подпоручиков – Албанович, Петров-второй и Кольцов-Масальский. Игру поощряет и даже предоставляет место на своей квартире капитан Рутковский. Лишь подпоручик Аглицкий сторонится карт, за что его буквально выживают из роты. Лыков сразу понял, что нужно поближе познакомиться с этим человеком.
Он вел опрос сначала нижних чинов, а затем и офицеров до вечера. Завербовать Аглицкого не удалось – тот сразу заявил, что доносить на товарищей не станет. Остальные благородия вместо ответа на вопросы об убитом отсылали сыщика к соседям по казарме. А про карты молчали, как про военную тайну. Когда титулярный советник собирался уже уходить, его вызвали к батальонному командиру. Тот напыжил усы и объявил:
– До моего сведения дошло, что вы спрашиваете моих офицеров насчет картежной игры!
– И что?
– Как что? Кто дал вам право задавать подобные вопросы?
Алексея стало раздражать хамское поведение майора. Он помнил, что тот идет на следующий чин и скандалы ему не нужны. Поэтому взял быка за рога:
– Полиция ведет дознание убийства рядового Сомова. Вашего батальона. Тот был ранее денщиком застрелившегося подпоручика Шенрока. Вашего же батальона. Дознание согласовано с начальником бригады генерал-майором Назаровым. Вы хотите воспрепятствовать ему? Вопреки решению генерала? Прикажете доложить ему об этом?
Костыро-Стоцкий сразу пошел на попятную:
– Нет, что вы! Я имел в виду другое.
– Что же тогда? – продолжил нажимать титулярный советник, понимая, что с такими прощелыгами надо действовать только угрозами. – Две смерти одна за другой. А если завтра случится третья?
– П-почему третья? – растерялся майор.
– Ну а вдруг? Что тогда будет с вашим чинопроизводством?
– Но…
– Вот чтобы этого не произошло, я и задаю свои вопросы. Честь имею!
Только в десятом часу ночи Алексей оказался в управлении. Благово уже ушел. Помощник написал ему расписку на шесть рублей, приложил бумагу от нового осведа и направился в канцелярию. Там было пусто и темно. Титулярный советник раскрыл журнал входящих бумаг и стал внимательно его изучать. Нужное отношение обнаружилось быстро. Письмо Департамента государственной полиции сообщало о побеге заключенных. Пятнадцатого февраля 1881 года из Рыкинского, Плоцкой губернии, арестного дома путем взлома стены сбежали четверо арестантов: Войцех Стахович, Франц Соколовский, Людвиг Эртман и Антон Рутковский. Приметы последнего: возраст тридцать девять лет, роста среднего, лицо круглое, волосы светло-русые, глаза голубые, нос обыкновенный, рот умеренный, подбородок круглый. Одет в сюртук, серые брюки, фуражка синяя… Ну, фуражку можно поменять. А вот цвет волос и глаз, а также форма лица и подбородка были как и у командира Седьмой роты. Брат? И преступная специальность подходящая: карточный шулер.
Утром начальник сыскного отделения собрал подчиненных. Лыков отбарабанил свои открытия. В Седьмой роте играют почти поголовно. Хотя нищета русских офицеров вошла в пословицу. Где младшие офицеры берут средства для игры? И как потом отдают долги? Тут поневоле застрелишься… Благово понял, что взял верный след. Он начал выяснять детали:
– А что, у старших офицеров денег навалом?
– У них чуть больше, а главное – есть ротное хозяйство, – ответил помощник.
– Давай подробнее про хозяйство.
– Павел Афанасьевич, расскажите сначала, как прошла беседа с капитаном Асатцевым, командиром Восьмой роты, который запретил у себя карточную игру, – перебил шефа помощник. Но Благово лишь поморщился:
– Капитан отказался со мной разговаривать. И вообще, выказал презрительное отношение к чинам полиции. Хотя мы с ним союзники, но…
Старая болезнь офицерства – задирать нос в общении с правоохранителями. Отчасти их можно понять – в фараоны из полка уходят самые никудышные люди. Те, кому негласно предложили покинуть строй и не позорить честь мундира. Но ведь не все в полиции такие! А золотопогонники мажут полициантов без разбора одной черной краской…
– Так что, Алексей Николаич, давай-ка про ротное хозяйство.
– Кто ж вам скажет правду? Это и есть главная военная тайна – где старшие офицеры достают средства.
Титулярный советник, любивший армию и ощущавший себя, несмотря на службу в полиции, ее частью, напомнил о военных обычаях. Начальство знает, что офицеры у него нищие. Но увеличить оклады содержания в три раза не может – казна не выдержит такого. Поэтому в обход правил придуманы лазейки. Главная из них – справочные цены. Это когда командир отдельной части (роты или полка) закупает провизию по тем ценам, которые указаны в бумаге Военного министерства. А не тем, что приняты на местном рынке. В бумаге цены всегда выше, сие делается умышленно. Командир платит за продовольствие меньше, да еще и со скидкой. Разницу он кладет себе в карман. Хороший начальник из этих сумм балует солдат или носовыми платками, или полотенцами, а самые умные – завтраками. Поскольку в раскладке их нет и солдаты довольствуются чаем.
Однако справочные цены хороши в деревнях или местечках, где роты разбросаны на постое у крестьян. Те по большей части кормят солдатиков на свои, а потом пьют с ротным фельдфебелем водку и подписывают бумаги, что финансовых претензий не имеют… В Нижнем Новгороде такое невозможно. Войска по большей части стоят в казармах, а закупочные цены мало отличаются от справочных. Тогда в дело вступает солдатский труд. Артели мастеровых в погонах берутся за любые работы. Призванному в войска плотнику взять топор – большая радость. А если за это еще и платят – все лучше, чем скучать в казарме. У умного командира человек с ремеслом всегда при деньгах. Артель закрыла подряд, часть выручки сдала в ротную кассу, оставшуюся поделила между собой. И новый богатей сразу понес деньги в солдатскую чайную. Некоторые выходят в отставку с сотней-другой наличности! У хорошего командира…
– Давай ближе к ротным, – потребовал на этом месте статский советник.
– Уже подошел. Ротный получает, помимо жалованья и столовых, еще и квартирные. А также часть артельных сумм и разницу в закупочных ценах, если она образуется. Лучше всего живут артиллерийские баре, те из-за фуража прямо купаются в деньгах. Кавалеристы несколько беднее, а пехотинцы самые нищие – там нет конного состава. Но все равно у хитрого ротного командира деньги в кармане звенят всегда. А наш Рутковский еще какой хитрый. Он, видимо, завел себе дополнительную статью дохода. Капитан живет в гостинице «Берлин» на Дворянской улице. Хозяин гостиницы, Аккерман, давно подозревается в том, что держит у себя тайный игорный дом. Так, похоже, не он держит, а командир Седьмой роты!
На сладкое помощник поднес шефу письмо Департамента государственной полиции. В феврале сбежали четверо фартовых, один из которых – шулер Рутковский. По приметам он вполне может приходиться братом капитану. Чем не версия? Два проходимца заманивают офицеров на «мельницу»[20]. Один обыгрывает при помощи крапленых карт, а второй заставляет платить долг чести и покрывает всю махинацию.
– Капитанского чина для такого мало, – закапризничал Благово. – Тут хотя бы полк нужен.
– Ротные командиры и есть костяк полка, – ответил помощник. – В офицерском собрании их голос решает все. Шестнадцать рот – шестнадцать капитанов. Рутковский со своих прибылей нальет остальным водки, и те кивнут тупеем. Про долг чести.
Версия была неприглядная для репутации Девятого полка. Статский советник понял это и переменил тему:
– А что за связь у убитого денщика с нашими босяками?
– Да там не босяки, а головорезы, – тут же парировал Лыков. – Цапля – это мещанин Федор Цаплин, налетчик с Нижнего базара. Рештак[21], отсидел три года в исправительном арестантском отделении. Лишен права проживания в Нижнем Новгороде, но спокойно тут квартирует. Колька Бешеный – личность малоизвестная, но, похоже, это беглый каторжник Николай Мозжевелов. Убийца, в циркулярном розыске.
В кабинете стало тихо. Этого только не хватало «карману России» – беглых убийц. Апрель, ярмарка не за горами. Когда съедутся сотни тысяч гостей, найти Мозжевелова станет труднее.
– Почему Цапля таится у нас под носом, а мы его терпим? – завелся Благово. – Что я скажу Николаю Густавовичу?
Встал Титус и сделал свой доклад. Федор Цаплин скрывается по подложным видам в ночлежных квартирах где-то вокруг Миллионки. Надо делать большую облаву. Заодно можно и Кольку Бешеного зацепить…
Миллионкой в народе называли Верхнюю и Нижнюю Живоносновские улицы с прилегающими к ним переулками: Рыбным, Торговым, Гарнизонным, Ивановским и Казарменным. Называли со злой иронией. Местность облюбовали босяки, «золотая рота», и забили ее своими немытыми телами до отказа. Главные ночлежные квартиры полиции были хорошо известны. Это дома Кия и Польц на Почаинской улице, Сучкова – в Нагорном переулке, Торсуева – на Волжской набережной и сразу четыре дома на Живоносновских: Романычева, Сироткина (бывший Переплетчикова), Бролина и Колчина. Дома – настоящие притоны и рассадники антисанитарии. Они разбиты на каморки, в каждой из которых ночует до пятидесяти человек. Люди ютятся на нарах в три яруса, а также под нарами на полу. Итого в каждой ночлежке числится несколько сот человек. Многие из них не имеют документов и вынуждены скрываться от полиции. Есть откровенные жулики и даже бандиты – они и правят бал. Нравы в ночлежках суровые. Жильцы спят вповалку, без различия пола и возраста, отчего в каморках царит разврат. Мать с ребенком, беглый арестант и семнадцатилетняя девушка живут бок о бок. Вернуться оттуда в нормальную жизнь почти невозможно…
У Миллионки имеется свой генеральный штаб. Это вонючий трактир Рыжова на втором этаже дома бывшего Переплетчикова. Притон для уголовных, какие в Питере называют пчельниками, а в Нижнем – шалманами. Помойка первый сорт! Как водится, у заведения есть чистая и грязная половины, и посетители там разные. Правда, слово «чистая» приходится брать в кавычки. Но на столах хотя бы постелены бумажные скатерти и лежат ложки из алфенида[22]. Сюда ходит местная аристократия: спившиеся чиновники и офицеры, содержатели каморок и съемщики, то есть барыги, скупщики краденого. Рядом Толкучий рынок, и поэтому с краденым полный порядок… Ну а в грязную половину лучше и не соваться. Там могут случайному человеку кулаками на теле такое выгравировать, что хоть в этнографический музей. Сердитые мужики лущат пиво с водкой и обговаривают, кого сегодня ночью будут утрамбовывать. Если и искать Цаплю с Колькой, то начинать надо именно отсюда. Причем знаменитая клоака находится через улицу от Рождественской полицейской части!
Благово с Лыковым пошли к Каргеру, доложили вновь открывшиеся обстоятельства и предложили провести облаву на всем Нижнем Базаре. Заодно решили вопрос с Плоцком. Посылать запрос в Департамент государственной полиции Павел Афанасьевич счел ненужным. Это лишняя инстанция: оттуда напишут в Польшу, на всю переписку уйдут месяцы. Лучше сразу отбить телеграмму в Плоцк: есть ли у сбежавшего Антона Рутковского братья в офицерских чинах? Если подпись под запросом будет действительного статского советника Каргера, то на него ответят быстро. Николай Густавович сразу изъявил согласие: готовьте экспресс[23] за счет управления.
– А облаву?
– Нынче же ночью. Сбор всем частям. Пусть выделят Рождественской по пятнадцать городовых при помощнике пристава.
В Нижнем Новгороде в обычное время штаты полиции вполне достаточны. Город разбит на четыре части: Первую и Вторую Кремлевские, Рождественскую и Макарьевскую. В них служат четыре пристава, четырнадцать их помощников, двадцать околоточных надзирателей и сто семьдесят городовых. Имеется также пристав конной стражи, под командой которого тридцать один всадник. Плюс речная полиция – два чиновника, девять надзирателей и девяносто один нижний чин. С 1 июля по 15 сентября дополнительно набирают временный ярмарочный штат – сто двадцать пеших полицейских и двадцать конных стражников. Это притом что на ярмарку присылают свои отряды московская и петербургская общие полиции, а военные – казачий полк.
Но, пока апрель, лишних людей нет, и большую облаву собрать было сложно. Каргер вызвал на совещание всех приставов. «Конному», барону Эйнзиделю, было приказано к полуночи запереть стражниками выходы из Живоносновских улиц. После чего выполнять приказания статского советника Благово.
Павел Афанасьевич поставил задачу остальным начальникам. Полицейские должны войти во все восемь ночлежных домов одновременно в четверть первого ночи. Лыков с командой из самых сильных городовых врывается в трактир Рыжова и проверяет у сидельцев документы особенно внимательно. Проверку сделают и в каморках ночлежных домов. Простые босяки сдадутся без боя, а те, кому нельзя попадать в руки полиции, полезут в окна и на крыши. Ну и пусть лезут. Чины сыскного отделения, переодетые в лохмотья, проследят за ними. А конные стражники отвернутся невзначай… Так агенты откроют новые притоны. Получив их рапорты, Благово пошлет туда тех же городовых – облава будет как пьеса из двух действий с антрактом. К утру все подозрительные и бесписьменные должны сидеть на Ново-Базарной площади, во Втором корпусе губернской тюрьмы.
Приставы сразу задали резонный вопрос: как так, второй акт пьесы? Где взять для него людей? Ведь облава, по опыту, даст сотню, а то и полторы задержанных. Кто будет их сгонять, обыскивать, караулить и тащить на Ново-Базарную? Если городовые пойдут по вновь открытым притонам… Павел Афанасьевич на это ответил: поведет их в цинтовку слабый наряд, который усилят конными стражниками. Чай, справятся при поддержке кавалерии. А усачи-городовые нанесут второй удар, и он – самый главный. Норы Миллионки полиции в целом хорошо известны. А вот окрестные притоны, тайные укрытия и хазы барыг – другое дело. Куда побежит белая кость фартового мира? В Кушелевку, в Фабричную слободу или на Бугры? А может, в землянки Новой стройки?