Заблудшая душа

– Корсак!

Глеб вздрогнул и обернулся. К нему небрежной походкой приближался высокий светловолосый парень с веснушчатым лицом. На вид ему было лет тридцать с небольшим, и серое модное полупальто сидело на его тощем теле, как мешок на жердине.

Парень остановился и окинул Глеба с ног до головы холодным, неприязненным взглядом.

– Не узнаешь? – сухо спросил он.

– Нет, – ответил Корсак.

– Сергей Бегунов. Брат девушки, которую ты бросил двадцать с лишним лет назад.

– Сергей? – Несмотря на жесткие слова парня, Глеб не удержался от улыбки. – Черт! Когда я видел тебя в прошлый раз, тебе было лет десять.

– Двенадцать, – хмуро поправил Сергей. – Но это не имеет значения. Какого черта ты тут делаешь?

– Где это «тут»?

– Возле кафе моей сестры.

– Вообще-то здесь гостиница. И я в ней остановился. Логично для приезжего, правда?

Светлые глаза Бегунова сузились.

– Умничаешь?

– Констатирую, – спокойно сказал Глеб.

Несколько секунд они стояли молча, оглядывая друг друга. Первым молчание прервал Корсак.

– Серег, – мягко начал он, – давай не будем начинать встречу со ссоры. Если ты сердишься на меня из-за твоей сестры…

– Заткнись, – прорычал Бегунов. – Я не собираюсь тебе ничего объяснять. Я просто хочу, чтобы ты держался от Киры подальше.

Взгляд Корсака похолодел.

– Не думаю, что это тебя касается, – спокойно сказал он.

– Мне плевать, что ты думаешь. Просто свали отсюда, пока зубы целы.

– Ты мне угрожаешь? – иронично уточнил Глеб.

– Понимай как хочешь.

Корсак улыбнулся, и, увидев эту улыбку, Бегунов побелел от гнева. Кулаки парня сжались, и он сделал шаг к Глебу.

– Спокойно, Серега, – осадил его Корсак. – Спокойно. Ты же не хочешь, чтобы нас с тобой забрали в полицию за драку? Я тоже. У меня похороны, и я не могу их пропустить.

– Свинья ты, Корсак! – выдохнул Бегунов. – Ты хоть знаешь, что после твоего отъезда она вены себе резала!

Глеб замер с открытым ртом. Потом растерянно моргнул и пробормотал:

– Я этого не знал.

– «Не знал», – презрительно передразнил Бегунов. – Да ты даже позвонить ей ни разу не удосужился. А ведь она тебя ждала. Долго ждала. И даже ехать к тебе собиралась.

Глеб молчал, как громом пораженный. Но продолжалось это недолго.

– Ладно, – сказал Глеб. – Ты сказал – я услышал. А теперь прости, мне надо идти. – Глеб тронулся с места, намереваясь обойти парня, но Бегунов снова встал у него на пути. Корсак становился. – Выпей валерьянки, – посоветовал он парню. – Или настойки пустырника. Говорят, помогает.

– Сразу после похорон ты отсюда свалишь, – сказал Бегунов. – И это не просьба.

Он отошел в сторону, давая Глебу пройти, а потом, так же, как полицейский из ППС, и так же, как Кира, долго смотрел ему вслед.

Настроение у Глеба было мрачное. Известие о том, что Кира пыталась покончить собой после их размолвки, случившейся больше двадцати лет назад, его поразило. Впрочем, не настолько, чтобы он впал в депрессию и бросился просить у Киры прощения. В конце концов, он тогда тоже сильно пострадал. И может быть, даже сильнее, чем Кира. И еще неизвестно, чье сердце было по-настоящему разбито, а кто из них троих просто ломал комедию.

Кира… Эльза… К черту все это!

Кажется, я окончательно превратился в циника.

Глеб мрачно усмехнулся и постарался выбросить известие о несостоявшемся самоубийстве Киры Бегуновой из головы.

6

Четверть века назад родители Глеба Корсака вынуждены были временно переехать в Полесск по причинам, которые сейчас могли показаться пустяковыми. Глеб провел в этом городе около года своей жизни. В ту пору он считал пребывание здесь чем-то вроде ссылки и без особой теплоты относился и к городу, и к его жителям.

Глеб всегда считал себя в Полесске чужим и без особых сожалений расстался с городом четверть века тому назад – с разбитым сердцем и тяжким грузом несбывшихся надежд.

И сейчас он чувствовал себя здесь таким же чужаком, как и раньше.

Глядя на восковое лицо покойника, Глеб вспомнил, что когда-то они неплохо проводили вместе время, разглядывая коллекции насекомых, гербарии, просматривая энциклопедии холодного оружия. Дядя Борис был отличным рассказчиком, и Глеб обожал слушать истории из его жизни. Многие истории были выдуманными (Глеб понимал это даже в детстве), но тем интереснее было следить за поворотами буйной дядиной фантазии, которая заводила его так далеко, что дядя Борис и сам часто казался удивленным.

…Возле гроба дяди Бориса стояли пожилые люди с лицами не столько печальными, сколько просто спокойными. Глеб знал, что похороны организовали какие-то приятели дяди. Вероятно, они сейчас и стояли возле «скорбного ложа».

У Глеба появилось острое чувство фальшивости всего происходящего, а вместе с ним и желание уйти отсюда.

Собственно, почему бы и нет? Никто ведь и не заметит.

Глеб решил, что этот план вполне осуществим, и собрался уже потихоньку повернуться, но в эту секунду рядом с ним появилась пожилая высокая женщина в черной шляпке с черной вуалью.

– Вы племянник Бориса Алексеевича? – тихо поинтересовалась пожилая дама.

– Да, – ответил Глеб.

– Почему же вы стоите здесь, а не у гроба?

– Я… не знаю.

– Идите, – шепнула пожилая дама. – Идите же!

И она легонько толкнула Глеба в спину. Делать было нечего, Корсак приблизился к гробу.

Борис Алексеевич Корсак лежал на своем скорбном ложе, как и принято покойнику, с величественным, строгим лицом. Ни удивления, ни страха, только горделивый покой. Словно за миг до смерти он увидел нечто такое, чего прочие, живые, и представить себе не могут, гордость за обладание новым знанием отобразилась на его лице.

Глеб вдруг вспомнил, как лет тридцать тому назад дядя Борис взял его с собой на немецкое кладбище.

День тогда был такой же пасмурный, как сегодня. Дядя, тогда еще молодой, легко загорающийся и любопытный до всего нового, приложил к надгробию кальку и стал заштриховывать ее мягким грифельным карандашом. Глеб с любопытством смотрел на то, как барельеф обретает на листе кальки грифельные контуры.

Барельеф был очень странный. Обычно на надгробных плитах был изображен ангел, иногда – Дева Мария с маленьким Иисусом на руках. А на этом камне была выбита голова какого-то звероподобного существа. На голове у существа не было ушей, а лицо (или скорее морда) было чуть вытянуто вперед.

– Кто это? – спросил Глеб у дяди, разглядывая таинственного монстра.

– Это? – Дядя улыбнулся. – Возможно, ангел.

– Он не похож на ангела, – усомнился Глеб.

– А ты видел ангела?

Глеб покачал головой:

– Нет.

– То-то же, – сказал дядя и продолжил работу.

– Зачем тебя это, дядь Борь? – спросил тогда Глеб.

– Люди вложили в это изображение душу и талант, – ответил дядя. – И свои представления о загробном мире. Если угодно – это визуальная метафизика. А значит – особый род искусства.

– И много у тебя таких картинок?

– Много. Сто сорок штук. Когда их будет двести – я попробую сделать книгу.

– И кому будет интересна такая книга? – скептически уточнил Глеб.

Дядя улыбнулся и ответил:

– Вероятно, таким чудакам, как я.

И сейчас, тридцать лет спустя, Глеб подумал, глядя на бледное лицо дяди: «Что ж, теперь ты и сам станешь частью этого «особого искусства».

– Можно закрывать? – тихо спросил у Глеба кто-то.

– Да, – машинально ответил он.

Какие-то мужчины накрыли дядю красной крышкой, а затем, включив шуруповерты, с отвратительным и неуместным жужжанием прикрутили крышку к гробу.

…Окончательно все закончилось минут через пятнадцать. Глеб стер с рук платком налипшую грязь (пришлось бросить в могилу пригоршню земли), протолкался сквозь толпу и торопливо двинулся прочь от холмика, заваленного пластиковыми венками.

– Молодой человек! – окликнул его кто-то.

Глеб остановился и обернулся. Это была пожилая дама в старомодной шляпке с вуалью. Пожилой седовласый мужчина в алюминиевых очках, одетый в темный костюм и белую рубашку, поддерживал ее за локоть.

– Вы ведь придете на поминки? – спросила дама.

Глеб замешкался с ответом, и пожилая дама твердо и не без упрека в голосе проговорила:

– Вы должны прийти. Таковы правила. Поминки будут в кафе «Ромашка». Это рядом с домом вашего дяди.

Глеб растерянно кивнул, повернулся и быстро зашагал прочь, унося в душе тягостное чувство пугающей противоестественности всего происходящего.

Лишь забравшись в машину и захлопнув за собой дверцу, Корсак почувствовал небольшое облегчение.

7

Пожилая дама, с которой Глеб беседовал на кладбище, оказалась рядом с ним и на поминках. Корсак сидел от нее по левую сторону, а по правую – тот самый пожилой джентльмен, который держал ее за локоток на кладбище.

На этот раз дама подняла вуаль на шляпке, и Глеб, искоса ее разглядывая, отметил, что на морщинистом лице дамы остались некоторые признаки настоящей благородной красоты. Должно быть, когда-то она была сногсшибательно красива, подумал Глеб.

Кто-то из гостей поднялся и предложил всем сказать несколько слов о почившем. Желающие тут же нашлись. Все это были люди пожилые, невзрачные, и Глебу они казались на одно лицо. Говорили о том, что почивший был хорошим и приличным человеком, о том, что он никому не сделал зла, и все в таком же духе.

Глеб послушно подносил ко рту рюмку с водкой после каждого такого «поминального слова», и после третьей рюмки почувствовал, что начал потихоньку хмелеть.

– Глеб… – обратилась вдруг к нему пожилая дама. – Вас же зовут Глеб?

Корсак кивнул в знак согласия.

– Глеб, скажете о Борисе Алексеевиче несколько слов?

– А это обязательно? – уточнил Корсак.

Дама посмотрела на него с легким упреком:

– Вы ведь его самый близкий родственник.

– Ладно.

Глеб поднялся на ноги и негромко постучал вилкой по рюмке. Все присутствующие повернули головы в его сторону и приготовились слушать.

– Больше всего на свете, – начал Глеб, – мой дядя любил сидеть по вечерам в своем кресле на крыльце, потягивать коньяк и читать своих любимых немецких романтиков. Гете, Шиллера… – Глеб усмехнулся. – Если честно, я никогда не понимал этой его любви к немцам. Мне они казались слишком пафосными, формальными и фальшивыми. Но речь сейчас, конечно, не об этом. Мой дядя был хорошим человеком. И он не заслужил такой страшной смерти. Пусть земля ему будет пухом!

Глеб залпом выпил водку и сел на место. Гости тоже выпили.

Пожилая дама, сидящая рядом с Глебом, тихо шепнула:

– Вы молодец.

После нескольких рюмок водки в кафе возникло некоторое оживление. Люди, разбившись на компании, как это часто бывает на многолюдных посиделках, заговорили друг с другом на отвлеченные темы. Кто-то, забывшись, принимался рассказывать соседям анекдоты, и выражение скорби на некоторых лицах сменялось выражением хмельной веселости. Впрочем, весельчаков тут же беззлобно одергивали, и они снова нацепляли на лица приличествующие мины. Но ненадолго.

Пожилая дама, сидящая рядом с Глебом, с любопытством у него поинтересовалась:

– Вы правда писатель?

– В некотором роде, – неохотно ответил Корсак.

Пожилая дама, тоже уже немного захмелевшая от водки (а она пила водку, как и Глеб), пару секунд помолчала, а потом негромко продекламировала:

Пред сторожем в полночь рядами могилПогост распростерся в молчанье,И месяц на плитах холодных застылВ холодном и чистом сиянье.Но вот под крестом оживает мертвец…

– Не надо, – прервал ее Глеб, поморщившись.

Пожилая дама замолчала и посмотрела на него с легким удивлением.

– Вы не любите немецкую литературу?

– Я не люблю Гете.

– Надо же, – удивилась она. – А ваш дядя его обожал. Выходит, он не имел на вас литературного влияния?

– Знаете, – неохотно произнес Глеб, – мы с ним много лет не общались.

– Много?

– Да. Двадцать пять лет. Лишь изредка перезванивались.

На лице пожилой дамы появилось удивление.

– Надо же. Четверть века! Но ведь вы еще так молоды.

– Это только кажется, – усмехнулся Глеб. – На самом деле я почти старик.

– Не наговаривайте на себя. Сколько вам? Тридцать пять? Тридцать восемь?

– Скоро сорок два.

– Для мужчины это не возраст.

– Для некоторых женщин – тоже. Некоторые женщины и в семьдесят лет вполне привлекательны.

Старуха фыркнула:

– Это точно не обо мне. Но спасибо за изящный комплимент.

– Простите, мне надо выйти покурить.

На улице похолодало. Северный ветер шелестел ветвями, покрытыми молодой, недавно пробившейся листвой.

– Не помешаю? – услышал Глеб чей-то негромкий хрипловатый голос.

Он обернулся и увидел седовласого джентльмена в алюминиевых очках и с сигаретой в руке.

– Не помешаете, – сказал Глеб.

Мужчина встал рядом и закурил.

– Скверная привычка, – сказал он, глядя на тлеющий кончик сигареты. – Когда-нибудь она загонит меня в гроб.

– Так бросайте, – небрежно обронил Глеб.

Пожилой джентльмен улыбнулся:

– Пробовал. Не получается.

Несколько секунд они курили молча, потом мужчина заговорил снова.

– Меня зовут Юрий Петрович Клинков, – сказал он. – Я местный библиотекарь.

– Очень приятно, – сказал Глеб, поглядывая на затягивающие небо тучи.

– Ваш дядя жил один и мало с кем общался, – сказал библиотекарь. – Хотя и букой он никогда не был. Всегда вежливый, чисто одетый… Разве что немного рассеянный. Как будто постоянно о чем-то думает. О чем-то таком, что совершенно не имеет отношения к нашей жизни.

Глеб ничего на это не сказал.

– Вы знаете, что ваш дядя писал роман? – спросил Юрий Петрович.

– Да. Он мне что-то про это говорил. Года полтора назад, по телефону.

– Он читал мне отдельные куски. Знаете, я, конечно, не литературный критик, но, по-моему, написано было очень неплохо. По крайней мере, живо. Вы не читали?

Глеб покачал головой:

– Нет. В последнее время я мало читаю. Знаете, как в анекдоте: «Чукча не читатель, чукча – писатель».

Библиотекарь улыбнулся бледными, чуть тронутыми сеточкой морщин губами. Немного покурил молча, затем негромко произнес:

– Я слышал, между вами и вашим дядей произошла какая-то ссора?

– Было дело, – сказал Глеб. Он выпустил изо рта колечко табачного дыма, посмотрел, как оно расплывается в воздухе, и добавил с усмешкой: – Я думал, что моя дядя – благородный рыцарь, а он оказался обычным проходимцем.

– Он влюбился в вашу маму, верно?

Глеб покосился на библиотекаря, тот покраснел и смущенно поправил пальцем очки:

– Извините, я не должен был…

– Да нет, все верно. – Глеб пожал плечами: – Этот чудак полюбил мою маму и почему-то вообразил, что может добиться от нее взаимности.

– Этот конфликт стал причиной вашего отъезда из Полесска? – осторожно уточнил Юрий Петрович.

– В некоторой степени, – нехотя ответил Глеб.

Юрий Петрович кивнул и вдруг встрепенулся.

– Ах ты, черт… – Он достал что-то из кармана пиджака и протянул Глебу: – Возьмите.

– Что это? – не сразу понял Глеб.

– То, что должно принадлежать вам.

Глеб взял протянутый Клинковым предмет. Это была курительная трубка – очень старая, почти древняя, с золотым мундштуком и костяной чашей, вырезанной в виде головы дьявола.

– Ваш дядя отдал ее мне за несколько дней до своей гибели, – сказал библиотекарь. – И попросил, чтобы я передал ее вам.

Глеб потер пальцами едва заметную трещинку на костяной чаше, погладил прохладный мундштук.

– Когда-то она принадлежала вашему деду, – сказал Клинков. – А тому досталась от его деда. Теперь она ваша.

Глеб повертел трубку в пальцах, не зная, что с ней делать, потом пожал плечами и сунул трубку в карман плаща.

На крыльцо вышла пожилая дама в шляпке с вуалью.

– Юрий Петрович, вы идете? – строго осведомилась она, ревниво посмотрев на Глеба.

– Да, Аделаидочка. – Он швырнул зловонный окурок в урну. – Приятно было с вами познакомиться, Глеб.

– Мне тоже, Юрий Петрович.

Библиотекарь кивнул Глебу и подставил руку «колечком» пожилой даме. Она взяла его под локоть, и оба удалились.

«Надо уезжать, – думал Корсак, шагая к гостинице. – И чем быстрее, тем лучше».

Родной когда-то город казался ему чужим. Знакомых лиц не было вообще. Кира… Мысли о ней снова начали тревожить Глеба. Эльза… Едва он вспомнил ее, как сердце его сжалось от тоски.

«Надо же, – с удивлением и горечью подумал Корсак. – Оказывается, все это еще живо… Уезжать! Уезжать как можно скорее!»

Подходя к гостинице, Глеб снова сунул руку в карман и достал сигареты. Краем глаза Глеб заметил, что из кармана его что-то выпало. Он остановился и опустил взгляд. На земле лежал сложенный вдвое листок бумаги. Глеб нагнулся и поднял его. Повертел в пальцах, затем развернул.

Надпись, отпечатанная на пишущей машинке, гласила:

«ВАШЕГО ДЯДЮ УБИЛИ».

8

Час спустя Глеб должен был мчаться на своей «бэхе» по пустынному скоростному шоссе. Но вместо этого он стоял возле двери кабинета, к которой была прикручена золотистая табличка с надписью: «Игорь Васильевич Кочетков, подполковник, начальник отдела».

Глеб постучал в дверь, подождал, пока из-за нее донесется «да!», затем нажал на ручку. Дверь открылась, и он вошел в кабинет.

В глубине большого кабинета, за коричневым пластиковым столом, уставленным компьютерами и факсами, сидел маленький человечек в полицейской форме, с бледным усталым лицом и гладко зализанными назад черными волосами. На тугих погонах у него поблескивали подполковничьи звезды.

Человечек взглянул на Глеба и широко улыбнулся, блеснув золотыми зубами. Однако в улыбке его не было ничего радостного.

– Здравствуйте, Игорь Васильевич! – поприветствовал его Глеб. – Я вам звонил полчаса назад. По поводу моего дяди, директора музея.

– А, да-да. Проходите, пожалуйста. Присаживайтесь! – Подполковник Кочетков широким жестом указал на кресло. Затем дождался, пока Глеб усядется, и продолжил все с той же вежливой златозубой улыбкой: – Слышал, слышал о вашем приезде. И рад познакомиться с вами лично.

– Слышали? – удивился Глеб. – От кого?

– Да уже весь город в курсе. Вы же, в некотором смысле, знаменитость из Москвы. Известный писатель, и вместе с тем – выходец из нашего города. Мы вами гордимся.

– Правда? – Глеб иронично прищурился. – Что, вы и книги мои читали?

– А как же! Ну, то есть, я-то не читал, все, знаете, времени не хватает. А вот моя жена – ваша большая поклонница. Кстати, нет ли у вас с собой книженции, чтобы подписать? Жена была бы рада. Автограф знаменитости, и все такое.

– Нет, книги у меня при себе нет.

– Жаль. – Кочетков вздохнул. – Ну-с, так что же вас ко мне привело, Глеб Андреевич?

– Олегович.

– Что?

– Глеб Олегович.

Подполковник Кочетков кивнул:

– Ну, да. Так чем обязан?

Глеб пару секунд помешкал, не зная, с чего начать, и понимая, что его слова не вызовут восторга у начальника полиции.

– Я тут на поминках познакомился с некоторыми жителями города… – начал Глеб.

– Наверное, с Аделаидой Рудольфовной? – уточнил вдруг Кочетков.

– Э… Да.

– Не удивляйтесь моей осведомленности. Просто госпожа Краузе у нас что-то вроде вездесущего Фигаро. Она и там, она и сям. Она везде. – Кочетков хихикнул. – А вообще, она знатная старушенция, – сказал он затем.

– В каком смысле? – не понял Глеб.

– Она не просто старушка – «божий одуванчик». Богатая пенсионерка, рантье, меценатка.

– Откуда же у нее все это?

– Лет двадцать назад она доказала в областном суде, что несколько домов в городе принадлежали до мировой войны ее деду – Отто фон Краузе. И ей их отдали в аренду на пятьдесят лет. А она их сдала под магазины и рестораны.

– Ясно. – Глеб понял, что заходить издалека не стоит и лучше сразу взять быка за рога. – Игорь Васильевич, я пришел, чтобы поговорить о гибели моего дяди, Бориса Корсака.

– Так, – кивнул подполковник Кочетков, внимательно и приветливо глядя на Корсака.

– Я бы хотел знать… – Глеб сбился. – То есть… Я хотел бы вас спросить. Вы уверены, что пожар в музее стал результатом несчастного случая?

– Абсолютно, – с готовностью ответил подполковник Кочетков. – Мы не обнаружили следов поджога.

– Но…

– Я понимаю вашу обеспокоенность. Ведь вы потеряли близкого человека. Кстати, примите мои искренние соболезнования.

– Спасибо. Но мне сказали, что никакого следствия по факту пожара практически не было.

Кочетков чуть прищурил прозрачные глаза.

– Кто сказал? – сухо уточнил он.

– Ну… – Глеб пожал плечами. – В городе люди много об этом говорят.

– А вы поменьше слушайте тех, кто распространяет сплетни, – посоветовал подполковник.

– Вы открыли уголовное производство?

– Нет, это не понадобилось.

– Почему?

– По заключению пожарно-технической экспертизы, пожар в музее стал результатом неосторожного обращения с огнем. Так что, у нас не было причины открывать уголовное производство. Надеюсь, я все доходчиво объяснил?

– То есть, вам удалось точно установить причину возгорания?

– На все сто. В городе из-за сильного ветра и разрыва проводов были перебои с электричеством. Ваш дядя, царство ему небесное, зажег керосинку. А потом заснул. Порыв ветра распахнул створку окна, створка сбила керосинку с подоконника. Керосинка упала на пол, огонь перекинулся на шторы и ковер. Ну, а дальше – как водится.

– И у вас есть соответствующее заключение экспертов?

– В данный момент готовится.

Глеб вгляделся в лукавые глаза подполковника.

– А там вообще были специалисты? Они осматривали пепелище?

– Конечно! – Кочетков улыбнулся, сверкнув золотом зубов. – Мы послали туда целый взвод наших лучших криминалистов!

Глеб холодно прищурился.

– Не думаю, что смерть моего дяди – повод для шуток, – спокойно сказал он.

Подполковник Кочетков примирительно приподнял руки:

– Тушэ. – Затем опустил руки и объяснил усталым голосом: – Глеб Олегович, я сам, лично, был на пепелище. Там все невооруженным глазом видно. Да и не на что там особенно смотреть. Руины, обугленные балки, кирпичи, почерневшие от копоти… Сам черт ногу сломит.

– Ясно. Значит, тщательный осмотр специалистами не проводился.

Начальник полиции поморщился.

– Ну, вот! Опять вы за свое. Так сказать, со своим московским уставом в наш монастырь. Глеб Олегович, раскрывать преступления – моя работа. И уж поверьте старому менту – в случае с вашим дядей никакого преступления не было. – Он глянул на часы и добавил: – Мне пора на совещание. Если у вас все…

Глеб поднялся на ноги.

– Спасибо, что согласились поговорить, – вежливо сказал он.

– Рад был с вами познакомиться. Кстати, а вы когда в Москву собираетесь?

Глеб пожал плечами:

– Еще не знаю.

– Когда узнаете – сообщите, ладно?

– Зачем?

Кочетков вновь одарил Глеба златозубой улыбкой:

– Моя жена наверняка пожелает с вами встретиться. Подписать у вас книжку, поговорить. Вы не думаете у нас задержаться?

– Разве что на день или два, – сказал Глеб.

– Вот и отлично! Тогда жду вашего звонка. – Подполковник Кочетков поднялся и протянул Глебу руку. – Всего доброго!

– Всего доброго.

Корсак пожал руку подполковника. Она была прохладная и влажная.

9

Шагая от отделения полиции, Корсак глубоко задумался. Слова подполковника Кочеткова звучали логично, но вот тон, каким они были произнесены, наводил на размышления. Уж очень много было в этом тоне фальшивых ноток.

Глеб вспомнил, каким взглядом смотрел на него пэпээсник. Смесь настороженности, интереса и неприязни. У подполковника Кочеткова был такой же точно взгляд.

«Интересно, дядя успел дописать свою книгу? – подумал вдруг Глеб. – А если успел, то где она сейчас? И о чем она?»

Размышляя об этом, Глеб не сразу заметил женщину, вышедшую из-за угла с пакетом в руке. А когда заметил, было уже поздно. От толчка женщина пошатнулась и выронила пакет.

– Ай! – испуганно воскликнула она.

Глеб увидел, как из упавшего пакета выпали и раскатились по тротуару апельсины. Оранжевые на сером.

– Черт! – с досадой проговорил он и поднял взгляд на женщину. – Простите, пожалуйста. Вы не ушиб…

Фраза осталась незаконченной. Перед Глебом стояла темноволосая, зеленоглазая молодая женщина. На ней были длинное приталенное пальто и элегантная шляпка. Глеб смотрел на нее всего несколько секунд, однако хватило и этого. Сердце у него защемило. Отчего-то показалось, что жизнь – со всеми ее горестями и удачами – прошла мимо, потому что в ней не было ничего подобного этой женщине, словно бы сотканной из прохладного майского воздуха, наполненного ароматами свежих листьев и цветов.

– Простите, – снова пробормотал Глеб.