– Врача? – спросил дежурный, вбежавший на шум.
– Не надо, – поморщился инструктор, – это нервный припадок, какие часто бывают у фронтовиков и которые кончаются, как правило, без всяких последствий… Идите!
Штумпф скоро затих и долго лежал на спине, бессмысленно глядя в потолок. Докурив сигарету, фон Герделер наполнил стакан водой, добавил немного коньяку и подошел к офицеру.
– Пейте, – сказал он.
Штумпф, хлюпая губами, жадно выпил воду; инструктор помог ему сесть.
– Это пройдет, – успокоил он, – ерунда!
– Это никогда не пройдет, – хрипло, с натугой произнес Штумпф и, держась за спинку кресла, встал. – Три года, – сказал он, шагнув вперед, – три года я жил с финнами, ел финский хлеб пополам с опилками, страдал вместе с ними… И я не могу!.. Я не могу так…
– Чего не можете?
Штумпф рванул ворот мундира, открыв жирную волосатую грудь, заскреб ее пальцами.
– Эта деревня… Эти бабы… А я… мы… Я не могу! – выкрикнул он, наступая на фон Герделера. – Три года… с ними… Ханкониеми, Виипури, Сестрорецк… А потом здесь: Кестеньга, Рукаярви, Тиронваара… Они так, а мы…
– Смирно! – скомандовал фон Герделер.
Штумпф застыл, только концы его пальцев судорожно вздрагивали, а в углах по-собачьи безрадостных глаз висли мутные жалкие слезы.
– Сегодня же, – сказал инструктор, – вы уберетесь отсюда в Петсамо. Мне совсем не нужны такие офицеры…
* * *
Селение, в которое они въехали глубокой ночью, спало мирным сном. Только собаки, стервенея, бросались под копыта. Ставни в домах были плотно закрыты. На улице – ни души. Фон Герделер, не слезая с коня, читал вывешенные на воротах таблички, узкий луч карманного фонаря рыскал по заборам:
– Корзинщик Унто Купиайнен… Адвокат Лехми Аланен, опять не то… Ага, вот, кажется, здесь!..
Спешились. Оставив двух сопровождавших его всадников, фон Герделер направился к дому. Ветви кустарников, растущих в палисаднике, яростно хлестали в темноте по лицу. Дверь, ведущая с крыльца в теплые сени, была незапертой. Споткнувшись о порог, инструктор вошел внутрь, долго шарил рукой по стене, отыскивая выключатель.
– Эй, кто тут есть?..
Одна комната, другая… Двери разлетаются настежь.
И вдруг – приглушенный женский крик. Немолодая женщина в длинной до пят ночной рубашке торопливо зажигала керосиновую лампу. Пальцы ее дрожали, рассыпая по полу спички. В спальне пахло тепло обжитым уютом, широкая постель стыдливо обнажала смятые простыни.
– Простите, – сказал фон Герделер, вскидывая руку к козырьку, – но я, наверное, не привыкну к финскому обычаю, чтобы двери оставались незапертыми.
Он сказал это по-шведски, и женщина, быстро накинув халат, ответила тоже по-шведски:
– Если вы пришли для разговора с Петсамо, то разговор не состоится, – линия испорчена.
– Значит, я попал туда, куда мне нужно, – вежливо сказал инструктор. – Вы и есть телеграфистка фру Андерсон?
– Да, я.
– Прошу, – проговорил оберст и, взяв фру Андерсон за локоть, вывел ее из спальни.
– Я не понимаю, что вы хотите от меня?
– Чтобы вы соединили меня с Петсамо.
Женщина села перед аппаратом, включила связь.
– Видите, – сказала она, – все мертво!
– Я вижу другое, – улыбнулся инструктор.
– Что же именно?
– Во-первых, вы хорошенькая женщина, а во-вторых, вы не хотите соединить меня с Петсамо!
– Но…
– Оставим это!
Он протянул ей пачку сигарет, она неуверенно закурила от зажигалки фон Герделера, который закурил тоже.
– Я уже стара для вас, – неожиданно сказала фру Андерсон.
– Надклеванная птицей вишня всегда слаще.
– Спасибо и за это… Ха!
– Пожалуйста, – невозмутимо ответил фон Герделер, выпуская дым к потолку. – Так я жду!
– Ждать вам нечего: на проводе – пусто.
Инструктор усмехнулся и сказал:
– Но есть другой провод.
Фру Андерсон удивленно повела тонкой бровью:
– Вы ошибаетесь: другого провода нет.
– Я очень редко ошибаюсь. Как видите, в одном я уже не ошибся!
– В чем же?
– В том, что вы милая женщина.
– А-а-а, – вяло засмеялась фру Андерсон.
– Я не ошибся, – продолжал инструктор, – и в другом.
