Метро 2033. Цена свободы

Придвинулся Ромка, протянул Михею что-то.

– Жуй, – посоветовал друг. – Кто знает, может, вообще больше жрать не дадут.

Михей послушался товарища и сунул кусок хлеба под резину противогаза. Сухарь оказался каменным, и парень едва не сломал об него зубы. От черствого хлеба несло затхлостью – такой у себя дома Михей не бросил бы и скотине. Но сейчас выбора не оставалось. Парень быстро сгрыз сухарь, и во рту пересохло. Наконец и до них дошел бурдюк с водой. Внутри плескалась жижа с терпким болотным запахом. Михей подождал, пока попьет товарищ, а потом приложился иссохшимися губами к бурдюку. Грязная вода будто прибавила организму новых сил. Утолив голод и жажду, узники успокоились и притихли.

– А если бежать? – тихо предложил Михей, подвигаясь к товарищу.

– Да куда тут слиняешь? – раздосадованно буркнул Ромка. – Разве только в «очко» просочиться. Правда, широковат я для него, да и ты тоже не маленький.

Михей прижался к доскам, запрокинул голову. И правда – куда бежать, и главное – как? За стенкой – трое несговорчивых вертухаев. Эти цацкаться не будут. Приголубят прикладом или саданут очередью – вот и весь разговор. Он видел, что стало с тем мужичком, кому не досталось противогаза. Вся власть сейчас – у тех мордоворотов, и спорить с такими – себе дороже. Против автоматов не попрешь, чуть что – перестреляют, как собак.

Рядом еле слышно переговаривались пленники, кто-то сопел в углу. За стенками их тюрьмы медленно таял день. Иссяк лучик света, сочившийся через щель меж досками. Михей приник к холодной стенке, закрыл глаза. Придвинулся Ромка.

– Так теплее, – усмехнулся товарищ, обхватывая колени руками. – Заснуть бы как-нибудь.

Ближе к темноте въехали в город, лежащий в долине между гор. Михей цеплялся взглядом за обветшалые здания, рассматривал пустынные улицы. Черная лента реки змеей огибала кварталы. В сумерках поселение нагоняло тоску и пугало. Окнами пялились в сумрак давно брошенные дома, да ветер гонял мусор по мертвым улицам. Там, где хребты гор смыкались с темнеющим небом, зажигались первые звезды. Приперлась незваным гостем тоска – хоть волком вой. Дико захотелось домой – лежать на мягкой кровати и смотреть, как за окнами меркнет вечерний свет. Слушать, как потрескивают в печке поленья и возятся под полом мыши. Защемило сердце.

Похолодало. За стенкой вагона весело трещали дрова в буржуйке. Караульные, наверное, ужинали и что-то бодро обсуждали. Михей стиснул зубы, руками обняв колени. Глаза закрылись, но сон упрямо не шел. Парень принялся считать удары колес на стыках рельсов и так, незаметно для себя, провалился в дрему.

Во сне он видел мать. Она стояла на задворках и смотрела, как за березовой рощей гаснут последние всполохи дня. Женщина вглядывалась в одетую сумерками даль, и губы ее медленно двигались. О чем она думала? Четырнадцать селян, пропавших без вести, и среди них – ее сын. Михею казалось, что на щеках самого родного человека застыли слезы.

Спал он плохо. Тревожные сны мешались с видениями ушедшего дня, и Михей то и дело просыпался, стуча зубами от холода, вслушиваясь в звуки за стенкой. Рядом беспокойно сопел Ромка, возились и стонали во сне остальные пленники. А потом сон брал свое, и парень проваливался в темноту. Стучали колеса, считая километры, и поезд уносил их все дальше от дома.

* * *

Утро началось со стрельбы.

Не успел Михей толком проснуться и разлепить веки, как из-за перегородки долетели тревожные крики. А потом хрястнуло – раз, другой, и понеслось. Охранники секли кого-то автоматными очередями, из-за двери то и дело возбужденно кричали. Состав полз медленно, натужно, словно ему не хватало сил тянуть вереницу вагонов. Похоже, поезд шел в гору. С улицы истошно завопили, невидимой твари тут же ответила другая, третья подала голос сверху, с крыши вагона. Пленники жались друг к другу, и темнота наполнилась тревожными возгласами. Слаженно огрызнулись автоматы, и визг умирающей бестии резанул по ушам.

В смотровую щель Михея протиснулся длинный коготь, и парень от неожиданности отпрянул. Снова ударила очередь, – охранники умело отражали атаки врага. Поезд принялся набирать скорость, и крики неведомых зверюг затихли. А потом вагон погрузился в кромешную тьму.

– Туннель какой-то, – сказал Ромка. – А эти, похоже, отстали. Как они по ним палили-то! Видать, страшные твари.

– Да мне одного когтя хватило, – передернулся Михей.

Поезд катил по туннелю минут десять, а потом в щели снова брызнул утренний свет. Мишка осторожно прислонился к «амбразуре». Разглядел долину меж гор и высокие хребты, опоясанные облачной дымкой. Цепь каменных исполинов тянулась дальше, уходя к горизонту. Попросился посмотреть и Ромка. Горы притягивали взор, завораживали.

Вдруг всех взбудоражил испуганный возглас:

– Васька помер!

Михей повернул голову, взгляд устремился в дальний угол вагона, откуда прилетела печальная весть.

– Как умер? Что случилось? Ай-ай! – забормотала, запричитала темнота на разный лад голосами пленных.

– Да его ведь тогда еще здорово отходили, думали – не очухается. Все нутро ему отбили.

– Ну и ну. Похоронить бы по-человечески.

– Хорошо бы. Да кто даст?

– Да уж. У этих просить – себе дороже.

– Мужики, хватит вам, – донеслось из темноты. – Чего вы? Человек умер, давайте хоть помянем молча.

Стихли разговоры, и в вагоне воцарилась тишина. Когда «минута молчания» истекла, кто-то осторожно предложил спросить у охраны разрешения вынести покойника наружу. Мало кому хотелось ехать в одном вагоне с мертвецом, и многие одобрили идею. Михей, сидевший ближе всех ко входу, робко постучал в перегородку. Никакой реакции. Он попробовал снова, а потом еще. Никто не отозвался, и решили пока больше не испытывать судьбу.

Через час дверь распахнулась сама, в тихие вагонные разговоры вторгся суровый голос:

– Нате, хавайте! – мешок описал дугу и приземлился кому-то на макушку.

И снова – гнилые сухари и болотная вода, от которой разило тиной еще сильнее. Расхватав куски хлеба, люди принялись торопливо есть, начисто позабыв про покойника.

– Товарищ начальник, у нас тут это… самое, – осмелился и подал голос кто-то со стороны «очка».

– Чего тебе? – буркнул охранник, уже собравшись уходить. Михей вдруг вспомнил, что в дальнем углу вагона лежит мертвец. Встрепенулся – и ему стало стыдно и противно. За себя и всех них. За то, что в первую очередь бросились набивать животы, позабыв про человеческий долг.

– Покойник, – твердо сказал парень, глядя на вертухая. – Вынести бы.

– Чего? – повысил голос здоровяк, и взгляд уперся в Михея. – Вы его к нам хотите положить, что ли?

– Похоронить бы надо, – гнул свое Мишка.

– Больше ничего не хочешь? – нахмурился вертухай. – Мне что, из-за этого дохляка поезд останавливать? Хватайте вашего жмурика – и за борт. А ну, подорвались живее, пока я не передумал. Иначе вместе с ним до конечной поедете.

Спорить не стали. Раз Михей вызвался – ему и исполнять. Пробравшись к мертвецу, он глянул на сидящего рядом паренька.

– Бери за ноги!

Подхватив покойника, двинулись к выходу. Выволокли мертвое тело наружу под присмотром охранника, подтащили к «закладке»[1]. Вертухай стволом отогнал Мишку с парнем и ногой спихнул покойника на пути. Делал он это механически, словно обращался с вещью или бревном. Но за несколько секунд Михей успел разглядеть в проеме бескрайнюю водную гладь. Поезд ехал по неизвестному поселку, а за домами простиралось море, опоясанное цепью гор. Кое-где на остроконечных вершинах каменных великанов белели снежные шапки. Парень застыл, сраженный увиденной картиной.

Удар прикладом в плечо отрезвил, и грубый голос над самым ухом вернул в реальность.

– Чего тащишься? Живо в свой гадюшник!

В «темнице» Михей резво скользнул к стене и припал к щели. Он еще никогда не видел так много воды. Необъятное море притягивало взор, синяя гладь тянулась вдаль, насколько хватало глаз, и у самого горизонта сливалась с пушистыми перьями облаков. Волшебный вид завораживал, и парень не смел оторваться, позабыв про все.

– Где едем? – спросили из темноты.

– Да черт его знает, – ответил Михей. – Море большущее и горы. Красота невероятная.

– Байкал ведь! По БАМу же везут.

И полезли, толкаясь, люди-тени к щели. И смотрели, смотрели. Вздыхали, восхищаясь, словно видели не озеро, а картину великого живописца. И Михей потом опять глазел на это чудо, и легче становилось на душе. Словно уползли в темные углы вагона дурные мысли, будто умылся он водой удивительного озера и вдохнул свежего воздуха полной грудью. И скупая радость хоть немного, да погрела душу, и где-то внутри шевельнулась надежда.

А поезд все ехал и ехал по берегу Байкала и вез их далеко-далеко…

* * *

День полз вяло, словно червяк, в темноте и вони, под монотонный стук колес. Михей иногда подвигался к «амбразуре», чтобы взглянуть на мир за стенами их темницы. Поезд катил в долине меж гор, и белоснежные шапки, нахлобученные на вершины каменных гигантов, искрились в лучах солнца. Казалось, что вереницам кряжей и хребтов не будет конца. Изредка попадались брошенные поселки с полусгнившими домиками, заросшими бурьяном, пустынные платформы и одинокие строения. Михей все думал – а живут ли в этом горном краю люди? Но пока за всю дорогу он не увидел ни единого человека «за бортом».

Парень понимал – если бы не щель в стене вагона, он бы точно свихнулся. Застолбив с Ромкой место в самом углу, они по очереди любовались пейзажами. Дикая глухомань и безлюдье, подпирающие небо горы и девственная тайга. Изумрудные озера в седловинах, мосты, что чудом не рухнули за двадцать лет, петляющие в долинах красавицы-реки, омывающие подножия гранитных и базальтовых великанов. Чудесный, дикий край. И оттого так тоскливо было смотреть на него из крохотного окошка «тюрьмы».

Говорили мало, а когда открывали рты – все разговоры сводились к дому и конечному пункту назначения. К полудню пробрался к парням дядя Никита. Его встретили радушно, и он устроился рядом, у стены. Мужчина все больше тосковал и сидел молча, закрыв глаза. К полудню разрешили снять противогазы, и люди немного оживились. Михей стянул проклятый намордник и принялся жадно глотать воздух, словно только что вынырнул с глубины. Дышал, будто загнанный зверь, Ромка, сопел дядя Никита. И даже затхлый воздух вагона казался чистым и желанным.

По пути прихватили еще пленных – парни слышали стрельбу и стоны. К ним в вагон впихнули троих «новеньких», и сразу же стало невероятно тесно. Одним из «новичков» оказалась женщина. Уткнувшись лицом в ладони, она рыдала в углу. Михей слушал рев несчастной, и в душе вновь заворочалась тоска.

К сумеркам погода испортилась. Ветер нагнал полчища туч, и небо гигантским прессом нависло над местностью, будто желало раздавить землю. По крыше забарабанили первые капли, в вагоне стало зябко и промозгло. Поезд то медленно и натужно взбирался на гору, то снова сползал вниз, в долину. Михей вдохнул стылый воздух, закашлялся. Сегодня вечером не дали даже гнилых сухарей. В животе урчало, но нечем было утолить проклятый голод.

Охранники у себя топили буржуйку. Сквозь стук колес Михей слышал, как весело потрескивают дрова. Представлял, что те ужинают, глотал тягучую слюну, пытаясь обуздать мысли о еде. Напрасно. Ему чудились бабкины пироги, наваристые мясные щи из печи и картошка, пышущая жаром. В ноздри лез запах призрачной еды, и парень злился на себя за эти думы, но ничего поделать не мог.

С темнотой дали ненавистную команду, и они снова нацепили «слоников». Михей опять шумно сопел, задыхаясь и проклиная все на свете. В эту ночь он спал без снов. Часто просыпался, стуча зубами от холода, желудок сводило, а в голову лезли совсем уж нехорошие мысли. Парень так отсидел себе ноги, что не мог встать. Одеревенелые конечности стали будто в два раза тяжелее, и даже повернуться получалось с трудом.

Ночью Ромка с Михеем снова жались друг к другу в тщетных попытках согреться. Хлестал по стенам теплушки дождь, и вроде бы где-то далеко, за горными хребтами басовито негодовал гром. Неровно дышал вагон, беспокойная тишина перемежалась стонами и сопением.

– Замерз как цуцик! – жаловался Ромка, стуча зубами. – Околеем тут на фиг!

– Ничего, братишка, потерпи! – подбадривал Михей товарища, хотя холод донимал и его. Казалось, будто ночью весь мир сжался до размеров их тесного вагончика. Когда-то мужики в деревне говорили, что живут они словно в тюрьме – вокруг зараженные радиацией земли и мертвые города. Захочешь – не сбежишь. Но теперь парень понимал, что на самом деле чувствуют узники.

Медленно тащился в неведомое поезд, ползла следом за ними угрюмая ночь. Лезла настырно в душу тоска, глодала нутро, будто оголодавшая дворняга – свиную кость. Михей не выдержал и стянул противогаз. Хоть на полминутки – вдохнуть полной грудью ночного воздуха. Залетела через смотровую щель одинокая капелька дождя, легла точно под глазом. Или это его слеза застыла на щеке?

Уже и не разберешь.

* * *

В обед следующего дня Ромка не поделил сухарь с одним наглым крепышом, обитавшим по соседству с товарищами, около двери. Михею с первого дня он пришелся не по душе – постоянно ворчал, несколько раз даже бросил в их адрес что-то обидное. Тогда обошлось словесной перепалкой, но неприятный осадок и злоба в душе остались. А в этот раз все случилось стремительно и непредсказуемо.

Друг зазевался, ушлый парень вырвал сухарь у него из рук, и хлеб мгновенно исчез в полах плаща ОЗК. От неожиданности Ромка вскрикнул, рванул вперед и повалился на кого-то в темноте. Полилась отборная брань, и товарища с размаху двинули кулаком в скулу. Тот ойкнул и откатился к стене. Но в сумраке вагона Михей все-таки сумел разглядеть черты лица дерзкого. Бросившись на обидчика, он саданул что есть мочи. Противник заревел, вцепился Мишке в волосы на затылке, задрав резину противогаза. Из глаз брызнули слезы, и сильные руки придавили парня лицом к полу. Он замычал, пытаясь вырваться.

– Коооозееел! – яростно зашипела темнота. Казалось, что человек совсем обезумел. В горле у него клокотало, вся злость словно обернулась недюжинной силой, и мужчина остервенело тыкал Михея противогазным фильтром в доски пола. Наконец парень извернулся, и руки вцепились в шею драчуна. Колено Михея натолкнулось на что-то мягкое, и противник отчаянно засипел.

– Хорош! – крикнул кто-то. – Разнимай их!

– Убью, тварь! – хрипело над ухом. И вдруг в вагоне стало светлее. Вертухай передернул затвор, видимо, желая угомонить дерущихся, но в этот момент Михея толкнули, и вместе с охранником он вывалился из душной «темницы» наружу.

Все произошло в мгновение ока. Вертухай впечатал ногу в грудь Михея, и тот отлетел к стенке. Верзила вырос над ним и ткнул стволом в лоб. Парень зажмурился, мысленно прощаясь с жизнью. Холод металла он почувствовал даже через резину. Время растянулось, даже колеса вагона стали стучать будто бы реже и тише.

– Отставить! – раздалось над ухом. – Колпак, выдохни. Этот финт крепкий, в хозяйстве сгодится. Пристрелить его всегда успеешь.

Холодный ствол нехотя отодвинулся. Смерть коснулась ледяными губами, но вдруг передумала, помиловала. Михей медленно открыл глаза, но тут же получил зуботычину, и властный голос приказал «метнуться в стойло». Распахнулась дверь, и вертухай ткнул парня в спину стволом. Миша плюхнулся на пол рядом с Ромкой. Он тяжело дышал, перед глазами все маячил вороненый ствол автомата и яростный взгляд охранника. Парень толком даже не успел осознать, что случилось. Рядом смерть прошла, разминулся всего в паре шагов с костлявой.

– Хватит собачиться! – бросил кто-то из темноты. – Жить хотите или нет? И правда – как зверье. Скоро глотки друг другу грызть начнем.

– Не лезь лучше, – шепнул кто-то сбоку Михею. – Целее будешь. С голыми пятками против автомата не попрешь.

Тот в ответ только невнятно угукнул. Перекипела злоба, и Михей принялся постепенно остывать. Дыхание выровнялось, глаза стали привыкать к темноте.

– Спасибо, братишка, – Ромка стиснул ладонь друга. – Ты только не лезь больше на рожон. Не хочу, чтобы эти твари тебя в расход пустили.

– Не пустят, – усмехнулся Михей. – Погоди, еще отомстим этим гадам.

– Отомстим! – подтвердил Ромка и крепче сжал его руку.

* * *

Проковылял, словно дряхлый старик, еще один день. Колыхающаяся людская масса выдохнула, успокоилась. К вечеру снова посвежело, и узники готовились к долгой и холодной ночи. Смолкли проклятия, иссякли стоны и вздохи.

В желудке урчало, и Михей опять грезил щами и пирогами. Зря надеялись на ужин – видимо, сегодня вечером опять никто не собирался их кормить. Осталось тешить себя надеждами на завтрашний скудный «обед».

Михей старался больше дремать – да и чем можно было занять себя в вонючем, тесном вагоне? Но как только он закрывал глаза, в голову настырно лезли мысли о родной деревне. Они бередили душу, не давали покоя. Как ни повернись – все равно неудобно. Это не дома, на мягкой кровати. Поспит ли он когда-нибудь еще в своей постели?

Поезд натужно пер в гору. Фырчал локомотив, скрипели стальные сцепки, и Михею казалось, что это жуткое путешествие никогда не кончится. Вечно будут стучать колеса, а они – медленно гнить, пока смерть не возьмет свое.

Ночь черной птицей упала на землю, принесла промозглый холод. И парень понял, как он дико измотался. Усталость наконец взяла свое, и он провалился в сон, точно в глубокий колодец. И не мог из него выбраться до самого утра.

* * *

На исходе четвертого дня поезд все чаще стал сбавлять ход. Похоже, они прибывали в пункт назначения. За стенами вагона проплывали сопки, покрытые тайгой. Один раз, изучая в «глазок» окрестности, парень увидел большое озеро да какие-то полустанки – заброшенные, поросшие мелятником[2] и бурьяном. Он чувствовал – скоро их путешествие завершится.

Еще с самого утра в вагон ввалился караульный и велел снимать «резину». Ближайший к выходу мужик забубнил было что-то про радиацию, но тут же получил пинка в грудь и первым принялся стягивать ОЗК. Примеру последовали и остальные. Михей снял осточертевший противогаз, подавляя желание швырнуть маску в наглое лицо вертухая. Намордники покидали все в мешок, и охранник утащил его.

Все путешествие Миша с Ромкой гадали, куда же закинет их судьба. Ведь за это время проклятый поезд мог увезти их на самый край необъятной родины. Что ожидает их на новом месте – рабство или другая жизнь? Хотя в последнем Михей здорово сомневался. Да и чего хорошего можно ждать от людей-зверей с автоматами?

Поезд еле тащился, будто истратил все силы за четыре дня пути и теперь полз на последнем дыхании. Мишке казалось, что сердце стало колотиться чаще. Напряглись и остальные – стихли разговоры, словно люди молча готовились к чему-то. Наконец локомотив дал долгий гудок, завизжал металл, заскрипели железные сцепки. Состав дрогнул и замер, по вагонам прошла дрожь. Оживились за стенкой караульные.

– Кажись, приехали, – пробубнил кто-то в темноте.

– Куда нас привезли?

– Знать бы.

– Эх, была не была. Все равно пропадать!

За стенкой возились и шушукались, охранники обсуждали что-то. Наконец дверь распахнулась, и здоровяк грубо крикнул:

– Слушай мою команду, падаль! Выпрыгиваем из вагона по одному, строимся вдоль путей! Кто попробует сбежать – пристрелю, как собаку!

Молчание – знак согласия. Вертухай встал у входа, криками подгоняя ораву пленников. Узники начали торопливо подниматься, потянулись к выходу. Под прицелами трех автоматов Михей пролез к проему, поднырнул под закладной доской и спрыгнул на насыпь. Следом выскочил Ромка, заморгал, будто слепой котенок. Тяжело спустился дядя Никита, – казалось, что ноги его совсем не держат. За троицей посыпались из вагона остальные пленные – оборванные и замученные, они жмурились и жались к путям.

Над головами – исполосованное слоистыми облаками, будто шероховатое, небо. Неродное, неласковое. Какие-то приземистые строения за «железкой» – выстроились в ряд вдоль высокой ограды, словно вросли в землю по самые окна. Рыжим лоскутом пламени вспыхнуло вечернее солнце на стекле одной из домушек, и стало совсем уж тоскливо. Впереди – забор из бетонных плит с «колючкой» по самому верху, справа – строения какого-то завода, полосатая труба, воткнутая в вечернее небо, причудливые сооружения вдали. А за далеким лесом догорает весенний закат – тревожный, неспокойный. И такой чужой.

Шеренга растянулась на сто с лишним метров. Михей жмурился и пытался разглядеть своих, деревенских, но так никого и не сумел увидеть. Неподалеку стоял, пошатываясь, дядя Никита. Выглядел он плохо – глаза слезились, руки дрожали. Ромка встал рядом, постарался поддержать мужчину. Вдоль насыпи бродили крепкие вояки с автоматами наперевес. Мимо шеренги прошелся мордастый здоровяк, пересчитывая людей, внимательно разглядывая каждого. Мишка про себя назвал его «свинорылом» – уж слишком противной оказалась харя у вертухая. Сосчитав и изучив пленных, мордастый крикнул:

– Загоняй стадо в перевалочную! Тихонов, рассортируешь этих – и по баракам. Мне еще в лесную бригаду отбери самых крепких.

– В шеренгу по трое вдоль путей – СТРОЙСЬ! – прозвучала новая команда. Измученные узники кое-как слепились в неровную шеренгу. Подгоняемая криками и пинками, нестройная колонна пленных потекла вперед, к высоченным стальным воротам с узорами ржавчины. Через минуту они шагнули на территорию зоны. Михей осторожно вертел головой, разглядывая новое обиталище. Тут и там виднелись приземистые бараки, старые и унылые. Парень насчитал с десяток дозорных вышек, на смотровых площадках торчали часовые с оружием. Территорию зоны опоясывал забор из бетонных плит, тесно подогнанных одна к другой. Поверх ограды – щетинистая «колючка» в три ряда – не перелезть, не удрать. Лязгали где-то колодезные цепи, звонко ржала лошадь, долетали громкие команды надзирателей. А еще Михей видел людей – оборванных, грязных и жалких. Ручейки зэков с котелками в руках стекались от бараков в общую реку, и та устремлялась к центральной площади – похоже, подошло время ужина. Дохнул легкий ветерок, и вместе с вечерней прохладой и дымом печей повеяло грустью и безнадегой.

«Перевалочную» парень приметил сразу. Кособокий барак с прохудившейся крышей, без единого окна. Потемневшая гнилая дверь болталась на одной ржавой петле. Подстегиваемая командами, колонна пленников доковыляла до входа в строение.

– Внутрь и по нарам! – рявкнули сзади. Теснясь и толкаясь, нестройная толпа стала просачиваться в «перевалочную». Михей больно ударился головой о низкий косяк и нырнул в сырой полумрак барака вслед за Ромкой. За ними проковылял дядя Никита.

Одна дохлая лампочка еле выжимала скудный свет, и повсюду лежали густые тени. Мишка словно вернулся в темный вагон. Смрад, теснота и мрачное ощущение безнадеги. Сырой земляной пол, вдоль стен – узкие дощатые нары в два яруса. Во многих местах доски уже прогнили и потрескались.

– Ну все, ребятушки. Теперь это ваш дом родимый, тут и помрете, – ляпнул кто-то из угла барака. У нар в сумраке маячила неясная тень.

– Да не собирались пока вроде, – мрачно отозвался Михей.

– Да тут никто не собирается, – говоривший оказался тщедушным мужичком с бельмом на одном глазу, руками-плетьми и кривым ртом, он непрерывно дергал головой. – А приходится. Отсюда еще никто не убегал.

– Куда мы вообще попали? – спросил мужика Ромка. Тот криво усмехнулся и присел на гнилые доски нар.

– Тюрьма тут, – выплюнул «бельмоглазый». – Сейчас вас рассортируют, а завтра уже на работы погонят.

В барак набилось народу – не продохнуть. И ни единого окна – лишь рваная дырка в потолке, в которую заглядывало сизое вечернее небо. Прихромал дядя Никита – замученный до полусмерти, со вселенской грустью в глазах. Его мотнуло, и мужчина вцепился в плечо Михею.

– Ребята, куда нас притащили? – еле выдавил дядя Никита. Казалось, он сейчас рухнет на пол. Миша поддержал его, помог сесть на нары.

– Не знаю, – покачал головой парень. Ему вдруг стало жалко земляка. Дядя Никита выглядел плохо – темные мешки под глазами, дрожащие руки. Будто все силы из него выжали, ни капельки не оставили.

– Спроси у них, – тихо попросил односельчанин. Михей молча кивнул и шагнул к «бельмоглазому».

– Отец, где мы? – осведомился парень у оборванца. Дергая головой, тот тяжело произнес:

– В аду, ребят.

– Какой город? – надавил на последнее слово Михей. Бельмоглазый посмотрел на парня и грустно выдохнул:

– Комсомольск-на-Амуре.

Мишка обернулся и увидел, как руки дяди Никиты безвольно опустились. Мужчина прижался головой к дощатой стене и заплакал.

Глава 2

Погребенные заживо

Полчаса в сырой темнице «перевалочной» показались Михею вечностью. «Комсомольск-на-Амуре» – парень мусолил на губах незнакомое название. Из слов отчаявшегося дяди Никиты Михей уяснил – судьба закинула их в такую задницу, что теперь пиши пропало. Поник и Ромка – присел на гнилые нары, ссутулился.