Топи и выси моего сердца. Дневник
Какой воздух мягкий и сладкий, хочется дышать очень часто, чтобы принять его внутрь, овнутрить, приютить. Вот так иду по темнеющему вечеру и набираю в себя воздух. Тело все может приютить – вот такое оно всепреемлющее.
31 / 07Когда гудят утренние гудки на рабочих окраинах,это вовсе не призыв к неволе. Это песня будущего.Мы когда-то работали в убогих мастерскихи начинали работать по утрам в разное время.А теперь утром, в восемь часов, кричат гудки для целого миллиона.Теперь мы минута в минуту начинаем вместе.Целый миллион берет молот в одно и то же мгновение.Первые ваши удары гремят вместе.О чем же воют гудки?– Это утренний гимн единства! [35]Если и есть что-то более темное, чем рытье котлована Платонова, так это Гастев. Инфернальный коммунист Алексей Капитонович Гастев!
Бездымные шахты, покрытые пеплом…Это – на краю света, памятник моему раненому, моему мировому сердцу.Умерло мое вчера, несется мое сегодня, и уже бьются огни моего завтра.Не жаль детства, нет тоски о юности, а только – вдаль.Я живу не годы.Я живу сотни, тысячи лет.Я живу с сотворения мира.И я буду жить еще миллионы лет.И бегу моему не будет предела. [36]5 / 08Центр Питера. Утро понедельника. На остановке у метро Сенная сидит старушка и режет большим ножом мясо на маленькие куски.
Питер. Утро. Сенная. Мясо.
6 / 08Самое важное во всех отношениях – дистанция. Чтобы обнаруживать в Питере самое яркое, необходимо быть с ним на дистанции. Приезжать редко. Всякий слом дистанции грозит разочарованием. Помнить о жесте как языке. Стала свидетелем барочной оперы, воспроизведенной в ее первоначальном виде: всегда три скола на жестах, яркие интонации и произнесение окончаний в старофранцузском. Пели про Аттиса и Кибелу[37].
13 / 08Андрей Белый:
«Поздно уж, милая, поздно…усни: это обман…Может быть, выпадут лучшие дни.Мы не увидим их… Поздно, усни…Это – обман».Ветер холодный призывно шумит,холодно нам…Кто-то огромный, в тумане бежит…Тихо смеется. Рукою манит.Кто это там? Сел за рекою. Седой бородойнам закивали запахнулся в туман голубой.Ах, это, верно, был призрак ночной…Вот он пропал.Сонные волны бегут на реке.Месяц встает.Ветер холодный шумит в тростнике.Кто-то, бездомный, поет вдалеке,сонный поет.«Все это бредни…Мы в поле одни. Влажный туманнас, как младенцев, укроет в тени…Поздно уж, милая, поздно. Усни.Это – обман…»[38]Павел Васильев:
И имя твое, словно старая песня,Приходит ко мне. Кто его запретит?Кто его перескажет? Мне скучно и тесноВ этом мире уютном, где тщетно горитВ керосиновых лампах огонь Прометея —Опаленными перьями фитилей…Подойди же ко мне. Наклонись. Пожалей!У меня ли на сердце пустая затея,У меня ли на сердце полынь да песок,Да охрипшие ветры!Послушай, подруга,Полюби хоть на вьюгу, на этот часок,Я к тебе приближаюсь. Ты, может быть, с юга.Выпускай же на волю своих лебедей, —Красно солнышко падает в синее мореИ – за пазухой прячется ножик-злодей,И – голодной собакой шатается горе…Если все, как раскрытые карты, я самНа сегодня поверю – сквозь вихри разбега,Рассыпаясь, летят по твоим волосамВифлеемские звезды российского снега.[39]15 / 08Сила: важно.
Ум: важно.
Гастев Алексей Капитонович: важно.
Влияние луны на внутренние тропы жизни: важно.
Остальное – не так важно.
18 / 10Учиться видеть других людей. И брать их покой.
28 / 10Поезд прорезал воздух истлевающего октября. Он же был и воздухом ноября и августовским (в сочетании с солнцем и ветром). И мартовским (с его надеждами на воскресенье и тяжелым запахом церковного ладана). Я воспринимаю место как потенциальность; в окне – дом, в котором собирались члены поэтического общества «Арзамас», а внутри – сразу все 200 лет: и декабристы, и революционеры ХХ века, и мистические анархисты, и сложные, острые взгляды из разных углов в башне Иванова. Солнечный луч. Свободное небо – властитель болот. Маленький шорох: и вижу образ барышни в черном платье на Таврической с белым воротничком и мудро скроенными рукавами. Она сидит подле Иванова и старательно читает текст «о Циклопах» на древнегреческом, постоянно путая ударения. В ее сердце горит красный огонь, не опаляя гостей башни.
Вот иная барышня, кажется, парижанка, сидит рядом с камином – декадентка, нигилистка, революционерка, но Башня не об этом. Сидит и мечтает о кострах – о том, чтобы священным огнем был выжжен потонувший в торжестве обыденного мир. Она даже думала о совершении террористического акта. Да только люди единичные – слишком мелкий масштаб… Вот если бы можно было бы уничтожить одним жестом все человечество!
А потом я вижу иную девушку. Выращенную в 90-ые, партийную. 14-летнюю – с грезами о мансардных собраниях, слабо артикулирующую свои мечты, но знающую, что есть тайное измерение, к которому надо стремиться. С постоянным лейтмотивом Антигоны[40]… А потом черная меланхолия юношества и сентиментальный чоранизм. А потом начало ницшеанской молодости – то бодрое, то истончающее. И мерами погасающий, мерами возгорающийся огонь[41], что был у девушки, сидящей подле Иванова в Башне, и он выжигает изнутри. А еще и мир хочется уничтожить… Целый! Во имя вечности! Тело ослабело, тело современного человека. Внутренний огонь может его исказить, проявиться шрамом, синяком, ударить молнией Аполлона, оттого человек перепутает слова и скажет их не в том порядке, и жить станет не в порядке. Огонь внутренний иногда обжигает, но пламя, обжигая жидкую кровь, не гаснет. Проживаю город сотней жизней, проецируя в каждое место воспоминания о когда-то прожитых.
В Петрограде солнце было – редкое знамение. Внутри огонь был и есть, горит как закат, поглощаемый сумерками и поступью холодного серебряного воздуха уже несеребряного века.
Поезд прорезал воздух истлевающего октября несеребряного века.
5 / 11Вячеслав Иванов. «Эрос» – четвертая книга лирики. Цена 60 к.
Л. Зиновьева-Аннибал. «Тридцать три урода». – Повесть. – освобождена от ареста. Цена 40 к.
Александр Блок. «Снежная маска». – Третья книга стихов с фронтисписом Л. Бакста. Цена 60 к.
Георгий Чулков. «Тайга». – драма в 3 актах. Цена 40 к.
Алексей Ремизов. «Лимонарь». – повествования по апокрифам. Цена 60 к.
Л. Зиновьева-Аннибал. «Трагический зверинец». – рассказы. Цена 1 рубль.
«Цветник Ор. Кошница первая». 1907 г. сборник лирический и драматический. Цена 1 р. 25 к.
Сергей Городецкий. «Перун». – Стихотворения лирические и лироэпические. Книга вторая. Печатается.
Максимилиан Волошин. «Звезда-полын». – Книга стихов. Печатается.
Вячеслав Иванов. «По звездам». – Статьи и афоризмы. Печатается.
Поступил в продажу «Цветник Ор. Кошница первая». Изд-во «Оры». Спб. 1907.
6 / 11На «Ивановских средах» встречались люди очень разных даров, положений и направлений. Мистические анархисты и православные, декаденты и профессора-академики, неохристиане и социал-демократы, поэты и ученые, художники и мыслители, актеры и общественные деятели, – все мирно сходились на Ивановской башне и мирно беседовали на темы литературные, художественные, философские, религиозные, оккультные о литературной злобе дня и о последних, конечных проблемах бытия. Но преобладал тон и стиль мистический. Сразу же создалась атмосфера, в которой очень легко говорилось. В постановке тем и в характере, который приняло их обсуждение, быть может, не хватало жизненной остроты, и никто не думал, что речь идет о самых жизненных его интересах. Но образовалась утонченная культурная лаборатория, место встречи разных идейных течений, и это был факт, имевший значение в нашей идейной и литературной истории. Многое зарождалось и выявлялось в атмосфере этих собеседований. Мистический анархизм, мистический реализм, символизм, оккультизм, неохристианство, – все эти течения обозначались на средах, имели своих представителей. Темы, связанные с этими течениями, всегда ставились на обсуждение. Но ошибочно было бы смотреть на среды, как на религиозно-философские собрания. Это не было местом религиозных исканий. Это была сфера культуры, литературы, но с уклоном к предельному. Мистические и религиозные темы ставились скорее как темы культурные, литературные, чем жизненные. Многие подходили к религиозным темам со стороны историко-культурной, эстетической, археологической. Мистика была новью для русских культурных людей, и в подходе к ней чувствовался недостаток опыта и знания, слишком литературное к ней отношение. То было время духовного кризиса и идейного перелома в русском обществе, в наиболее культурном его слое. На «среды» ходили люди, которые группировались вокруг журналов нового направления – «Мира искусства», «Нового пути», «Вопросов жизни», «Весов». Повышался уровень нашей эстетической культуры, загоралось сознание огромного значения искусства для русского рождения. [42]
Своеначальный, жадный ум, —Как пламень, русский ум опасенТак он неудержим, так ясен,Так весел он – и так угрюм.Подобный стрелке неуклонной,Он видит полюс в зыбь и муть,Он в жизнь от грезы отвлеченнойПугливой воле кажет путь.Как чрез туманы взор орлиныйОбслеживает прах долины,Он здраво мыслит о земле,В мистической купаясь мгле.[43]Флоренский пишет:
«Кто такой Вяч. Иванов?» Писатель? – Нет, писатель – Мережковский, Брюсов и проч., а для В. И. писательство – лишь один из способов выражения себя. Поэт? – И поэт. Вот, Пушкин – поэт, а В. И. – иное. Ученый? – И ученый. Но в основе он что-то совсем иное. Если бы он был в древности – он был бы вроде Пифагора. Если бы он был шарлатаном – он сделался бы Штейнером. Если бы он был святым – он был бы старцем. Я не знаю, кто он. Но я определенно ощущаю, что ему надо бы жить, например, в замке, среди учеников и избранных друзей, и что публичные лекции и т. п. идут к нему столь же мало, как купальный чепец к Афродите. Что же знает В. И.? Многое; но все, что он воистину знает – это около рождения, на иных, впрочем планах, чем физический.[44]
7 / 1111 ноября. Презентация и обсуждение «Циклонопедии» Резы Негарестани.[45]
14 / 11Циклон странных событий. И во всем – шепот нефти, вертикальной, горизонтальной, надлунной, подлунной…
▪ ▪ ▪Переоткрыла для себя название Дневника («Олеонафт») – оказывается, смазочными веществами (нефть – есть теллурическая смазка) я грезил с прошлого года (кстати, тогда у меня был виток увлечения Платоновым, совершенно беспощадный). Выстраивается совершенная ось-линия: Платонов-Губкин[46]-Негарестани! Если у меня когда-нибудь появится царство, то так будут звать три его столицы?!
Темными нефтяными пятнами покрывается небо, которое покинуто солнцем капитализма[47]. Усиливается пустыня как платформа для прихода в миры антихриста. Увеличиваются подземные каналы и ходы («дырчатость» Арто[48]). Обратная сторона земли пробуждается, сметая Модерн роковым жестом уставшей войны.
На заметку (к чтению): «Кровь электрическая» Кэндзи Сиратори.
Le Soleil sous la mort.[49]
С позиции сочинений Сиратори текст как архитектура (даже прогрессивная) – это эгоцентрическая болезнь, которую нужно не лечить, но разбомбить, штурмовать и заразить новой безжалостной чумой. Он должен быть обращен в ксенобактериальный улей, из которого рождается аутофагный текст.
16 / 11«Вихри враждебные» восстают против Солнца с помощью эпидемий, заражений, демонических одержимостей, политических и религиозных конфликтов, экономических реформ и потрясений. В «Циклонопедии» подробным образом описано, как это работает – на примере сигила «драконовой спирали».
CCRU (Cybernetic Culture Research Unit)[50].
Черная Весна
2020
2 / 03Мрачнеющего неба, тьмы, тьмы, тьмы, ноября, Петрограда, вырождения деревьев и всей жизни…
Пост, черные хламиды и ткани весенних вод, растрескавшийся асфальт… Черная весна – черная весна – черная весна…
10 / 03– Какая прелестная луна!
– Очень она вам нравится? Правда? Тогда мне придется… Вы ведь знаете, – важно заявляет он, – мне здесь все принадлежит. Весь Таврический сад, и деревья, и вороны, и луна. Раз вам так нравится луна – извольте.
Я вам луну подарю. Подарок такой не снился египетскому царю[51]…
13 / 03Эпидемия, возрастание смертности, обвал бирж, фондов, индексов, темный шорох нефтяных рек, сильные порывы ветра. Красиво.
17 / 03Когда мертвые уходят, их силы земные остаются в мире, оставленные нам. Если быть мудрым, можно пригласить их внутрь. Если быть очень мудрым, можно воплотить их волю. Мертвый, вставай![52]
8 / 05И возможно – в Тарусе – под обугленными темными лавками, в заброшенных старых избах скрывается «красная Москва» Даниила Леонидовича Андреева[53].
13 / 06Сохранился рассказ о том, что по дороге к месту казни закованный в кандалы аль-Халладж[54] танцевал и декламировал четверостишия о мистическом опьянении.
24 / 07Интересный опыт: заставить бежать себя дальше – начать яростно желать усилить мышечную боль. Эффективные практики беговой трансгрессии.
Липа рассыпается в паре послеполуденного чаепития. День лежит светлым оттенком на домах, малых деревьях и снежном покрове.
Черные темные области Москвы, где живут воспоминания-вампиры, и весенний воздух сбудется. Коридоры улиц, кабинеты домов. Черная почва. Синее небо.
Рассыпаясь, летят по твоим волосамВифлеемские звезды российского снега. [55]
Я научусь останавливать кровь моей страны. Я отмолю ее.
2021
27 / 02Иногда на смену внутреннему горению приходят песни группы «Coil»[56].
2 / 03Ночь. Тревожная, как часы. Сквозь нее проступает правда. «Ночам я верю».
26 / 03Она была в платье цвета неистовых волн, которое не уходило в зеленый. В зеленый ушли ее глаза и там расцветали ободом. Она шла сквозь весну.
Новая и сильная.
Славный господин Капрас.
Дедушка[57], ведь ты не всегда покидаешь родных. Ведь ты еще можешь помочь там. Нам.
29 / 03Я чувствую себя в других городах свободно. Оттого я так часто перемещаюсь. Небо серое и на нем полосы огней. Настроение: осень.
Моя грусть – это плач татарской души, песчаной бури и обнаженной степи. Это русский крик и монгольское иго.
Я совершенно спокойна.
Я совершенно спокойна.
Внутри проявляется гладь. Серый цвет ровной поверхности.
Серый – манифест тонкого льда.
Раньше выносила внутренних покойников вовне с помощью слов, потом с помощью слез, потом с помощью молитв. Сейчас молчу. Внутри уже давно никто не умирал, но никто и не жил.
Воля – это поддержание темпа, воля – это поддержание скорости на дороге без камер с гладкой серой поверхностью, без сдавления при появлении препятствий на пути. Воля – это императив.
Внутренний огонь – это угли, которым я не дам погаснуть.
Влажность. Влага. Дождь и реки. Меня затягивают реки и озера. Я человек суши, попавший на самые красивые фиорды.
Внутри проявляется гладь. Серый – цвет ровной поверхности. Серый манифест тонкого льда.
Первые семь – это смирение и внедрение.
Вторые семь – это начало пути.
Третьи семь – это воля.
Последние малютки – это преодоление ради них.
10 / 06Когда вместе с шеей ослабли все вертикали жизни и мечты. А возможно, в этой аварии на самом деле я умерла. И уже не здесь. А там и осталась. А это посмертное. Как узнать?[58]
Уже и дотянуть ни до какого момента не буду планировать. Если воспринять все, что происходит, как посмертное, то будет достигнут верный баланс главного и неглавного. А белые ночи обернулись в черные. Когда говорят: «цела – это главное», я начинаю сомневаться. Формалиновые слова.
11 / 06Шла под ливнем. Влага.
12 / 06Темнеть стало позже. На небе разлит розовый румянец. Меня неистово тянет к воде.
19 / 06Семик. И значит, что залежных покойников отпоют и восстановят в правах. Апокатастасис[59] в маленькой ночи лета. Воды, утопленницы, убитые невинно и винно, таинственные, согрешившие и нет. Всех отпоют. И нас отпоют.
2 / 09Поновлять медовыми и лиловыми красками. Верлибр, восславляющий нефть.
Зачем бежать 30 / 42 км?
Аргумент бегинок[60] (это почти как бегунок) сработает? Чтобы кости мои были истерты в пыль, восславляя вечность Бога? Есть ли хоть один бегун, кто поддержит этот тезис. Я верю, что есть.
Афганистан скрывает в себе вход в Аггарту[61]. Талибы (запрещены, запрещенные, обязательно упомянуть об их запрещенности) блокировали вход в центр мира. Под внимательной охраной молчаливого зикра.[62]
▪ ▪ ▪Шойгу предлагает перенос столицы в город новой Сибири. Почти проект Гинтовта[63] «Новоновосибирск». Говорят, что он собирает коллекцию с личными вещами барона Унгерна.
Путин делает заявления про 500 миллионов в духе Гумилева. Солнце сожги настоящее, но во имя грядущего[64].
▪ ▪ ▪Как не лишиться простоты взгляда[65]? Как остаться верующей в каркасы в эпоху обрушения зданий?
Затоплено черной нефтью все внутри. Черная нефть! Черная, черная, черная…
Военное положение введено в городе Мрак.
▪ ▪ ▪Википедия говорит, что последняя бегинка, Марсела Паттин, умерла 15 апреля 2013 года в возрасте 92 лет, но ведь… Но ведь. Да какая ты бегинка, если ни одного испытания пережить не можешь!
Перебить охрану тюрьмы.
В спокойном течении жизни счастливойЗвучит объявленье войны.И наслаждаясь всеобщим бессильем —Перебить охрану тюрьмы.[66]Максимум кто я – это… Это – соломенный енот[67]. Или комната, превращенная в зал ожидания.
Да, вот, комната, превращенная в зал ожидания!
Я очень боюсь вещей, вещей, оставленных человеком. Для меня даже есть такое понятие – «мертвые вещи». Это вещи, которые обездушены, у которых вырвали сердцевину, у которых нету экзистенции, у которых вырвано сердце. Вещи больного человека. Или погибшего, умершего – они пугают своей безнадежностью, своей безысходностью. Подобно тому, как пугает тело, находящееся без души. Состояние того, как разлагается тело – это состояние того, как душа покидает его. Например, формула этрусской пытки в древнем Риме, называлась «мертвая невеста»: к телу живого прилепляли тело мертвого. И вот состояние, когда гниение с тела мертвого перекидывалось на живого, вот это состояние меня обездвиживает. Рабдомиолиз – атрофия мышц, вызывает ужас, панику и… исступление…
▪ ▪ ▪Chernoye leto, пока.
Андрею. 40 дней[68]. Ты далеко. Мы все еще красивы. Хотя я значительно постарела. Скоро будут седые пряди, строгий пучок и синие безрукавки. Стремительная старость. Я не чувствую ни жизни, ни юности.
Это день, когда услышала о твоей смерти. Тогда я отреагировала глухим плачем. Который позже стал сносить городские дома и мостовые. Я шла по Петрограду черному, и слезы падали прожигая листья под ногами. Опавшие листья – короб первый[69]. Июль становился гнилым.
Потом умер второй человек. Был близким другом, товарищем по полку, соратником, ловким, мудрым и сильным, за которого я брала ответственность, которому помогала, ругала, острила, устраивала строгие выговоры, но, наверное, любила. Мы с ним еще в 14-м познакомились, выпили и чудовищно, здорово и вечно провели мой день рождения, устроив вселенский праздник в единственном закоулке Великого Юла, середине декабря. Ты был сложный и сильный. Сильный и стальной. В стальных грезах был. Сегодня снился, мы снова ругались. Рабочая злость.
Мертвых больше. Сколько же теперь вас там?
Еще. Когда-то я сказала, что становлюсь Антигоной и буду ей. Пророчество и призвание сбывается. Я становлюсь Антигоной[70].
Я обескровлена сейчас. У меня заканчивается ярость внутри, та, что давала волю к жизни. У меня заканчивается сила. Я начинаю истлевать и в этой ситуации я уже не знаю, за что мне держаться.
Теперь я понимаю, зачем нужна война…
Да, будет много такого контента. Видимо, это способ бороться с потерей воли к жизни. Резкое вырывание себя их спокойствия, попытка обострить ощущения, попытка выявить страдание, усилить его. Это будет повторяться, этого будет много, я буду это драматизировать… И будет Пауль Целлан, и будет
Черное молоко рассвета…Я пью его вечерами.Я пью его утром и в полдень.Я пью его, пью и пью…[71]Будет очень-очень много такого контента.
Я говорю заимствованными словами. У меня нету силы возродить Wille zur Macht[72]… И волю к жизни тоже…
В принципе, мое кшатрийское начало тонет под покровом вод – спокойных, черных, Петроградских. Все затоплено. Гумилев не прорывается. Это черное, черное пространство. И черная пневма, наверное, побеждает. Хотя я не хочу смерти. Совершенно ее не хочу, я начала ее бояться. Никогда не боялась, раньше, наоборот, была, скорее, доброжелательна к ней, смотрела на нее, как на какую-то возможность или попытку… И составляла похоронные списки. С ними была большая проблема, потому что в них одна фамилия повторялась два раза, а у какого-то человека я не знала фамилии и написала лишь имя. Как же его могли пригласить на мои похороны. В ситуации постановки жизни на некоторое ребро, в котором нет воли, нет сил жить, нет дыхания, нет θύμος[73], страстного начала, которое было так во мне велико. Я думаю, в этой ситуации надо идти на риски. Необходимо себя просто выбивать из этого состояния. Для того, чтобы его усилить, конечно же. Для того, чтобы погрузиться посильнее. Война, радикальная практика, трансгрессивность, направленность на предел. Я имею в виду, естественно, мысленный горизонт. Речь идет только о духовном преодолении. О выходе за дуальность. Это резкий бросок. Это оседлание тигра[74]. Оно происходит только в таком состоянии. Потому что все иное[75] – это абсолютная ошибка. С трудом верю, что год, два года назад я была совершенно окутана простотой взгляда[76]. И смотрела на все с большим энтузиазмом. И мечтала о том, о чем я сейчас не мечтаю, от чего сейчас я бегу. У Гумилева в поэме «Начало» есть замечательное описание сотворения мира. Больше всего мне нравится то, как он описывает рассвет, закат, медовое поновление, открытие глаз дракона, янтарные зрачки, черные зрачки его смерти, его сон. Это красиво. И, кажется, это единственное, что может быть достоверно. Все остальное невозможно проверить.
▪ ▪ ▪На 40 дней Андрея я не поехала, потому что я даже не знаю, как себя вести на поминках. Хочется веселиться, но с другой стороны, веселиться нельзя. Потом хочется плакать, а плакать тоже нельзя. И вообще надо соблюдать какую-то странную линию поведения, которая не соответствует тому, что внутри. И поэтому все сидят и давятся – то ли от беспричинного смеха, то ли от беспричинного ужаса. И это все продолжается долго-долго. Развертывается. И никакого развития событий. И в этом смысле я этого боюсь, опасаюсь.
Да, дело, конечно, не в этом. Не поехала я и по другой причине: конечно, я не хотела выбиваться из строя. Сейчас приходится совершенно по-другому относиться ко всему. Очень сложно.
Ощущение, что произошла расфокусировка: как-будто сетчатка отслоилась, и нет оси концентрации. Все вроде бы есть, но оно какое-то не такое. Это нормальное состояние для человека, закончившего философский факультет. Только вот основания нет за всем этим страданием. Оно какое-то легкое, странное, преходящее и довольно материальное. Я связываю это, наверное, с TikTok и переизбытком немыслимого, ненужного контента – сознание сменилось клипом, вся философия позабылась. Я не умею говорить длинными фразами. Об этом не хочется говорить, а о чем не хочется говорить, о том следует молчать (перефразируя Витгенштейна[77], скажу я). Но говорить мне нужно, говорю я много – с собой, на радио, и, конечно, во всех этих паузах мне хочется говорить о том, как кто-то умер.
Знаете, что было интересно? В тот день, когда у меня действительно умер близкий человек (ну как, близкий – может быть, он был далеким, но все равно был рядом), у меня сразу возникло странное-странное чувство: я была абсолютно не готова к эфиру, мы обсуждали гробы, картонные гробы и разные. Самые что ни на есть гробы, да-да, это та тема, которую с удовольствием обсуждала, когда была на первом, втором курсе, читала Мамлеева[78], и так ярко щеголяла и любила ее. Мне казалось, это так легко и романтично! И вообще, я читала Масодова[79], «Песни Мальдорора»[80] и абсолютно не верила в то, что существуют какие-то страшные обстоятельства смерти. Я думала: ничего, ты не расстраивайся, все будет хорошо! Да, будет хорошо, только что такое хорошо, мы не знаем. Потому что «хорошо» – категория, которая является абсолютным болотом. Ты наступаешь на него, думая, что это почва, и тебя затапливает.