Торговцы космосом

– А это ведь всего один континент! Такие вещи Таунтон принимает очень близко к сердцу. За какой-то паршивый континент, покрытый льдом, он начал настоящую войну; что же он сделает из-за целой планеты?

– Нет, Митч, – терпеливо ответил Фаулер, – на такое он не пойдет. Война – это очень дорого. Кроме того, мы не даем ему оснований – таких, на которые можно сослаться в суде. И в-третьих… пусть только попробует – мы прищемим ему хвост!

– Да, пожалуй, – ответил я, слегка приободрившись.

Не подумайте дурного: я – верный сотрудник «Фаулер Шокен ассошиэйтед». С юных лет стремлюсь жить, как учили меня в колледже, «ради Компании, ради Святых Продаж». Но индустриальные войны – штука невеселая, даже в нашей профессии. Всего несколько десятилетий назад в Лондоне одно шустрое агентство объявило войну корпорации «Бартон, Бартон, Дерби и Осборн» – и так энергично взялось за дело, что в живых остались только двое Бартонов и один малолетний Осборн. А на ступенях Главпочтамта, говорят, до сих пор видны пятна крови, оставшиеся с тех времен, когда «Юнайтед парсел» и «Американ экспресс» спорили за контракт на перевозку почты.

– Вот еще на что стоит обратить внимание, – снова заговорил Шокен. – На политиканов. Такого рода проекты притягивают их как магнит. Все наши популисты и крикуны, от консов до республиканцев, непременно захотят высказаться, за или против. Постарайся, чтобы все были за: может, они и психи, но смогут привлечь к нам людей.

– Даже консы? – воскликнул я.

– Нет-нет! Разумеется, я не про них. Я про нормальных, добропорядочных психов. Гм… – Шокен задумчиво кивнул; его белоснежная седина блестела в электрическом свете. – Пожалуй, распусти-ка ты слух, что полеты в космос глубоко противны идеям консервационизма. Потребляют слишком много топлива, ухудшают стандарты жизни… ну, придумаешь сам. Например: при производстве ракетного топлива используются органические материалы, которые консы считают нужным пускать на удобрения…

Приятно смотреть на профессионала за работой! С места в карьер Фаулер Шокен набросал схему будущей кампании: мне осталось только доработать детали. Отличная мысль: использовать в наших интересах консервационистов – фанатиков, уверяющих, что современная цивилизация якобы уничтожает Землю! Чушь собачья. Там, где истощаются природные ресурсы, на помощь приходит наука. Когда настоящего мяса стало не хватать, у нас уже были соевые бургеры. Когда истощились запасы нефти, мы изобрели велотакси.

Я и сам в молодости отдал дань консервационистским заблуждениям. Теперь вспоминаю об этом с улыбкой. Все их аргументы сводятся к одному: надо жить в согласии с Природой! Глупость несусветная. Если бы «Природа» хотела, чтобы мы ели свежие овощи, к чему ей снабжать нас витамином P и аскорбиновой кислотой?

Еще минут двадцать я слушал вдохновенную речь Фаулера Шокена и вышел из его кабинета с тем же чувством, что не раз и прежде. Шеф объяснил мне все, что надо знать. Дал все необходимые указания – мне осталось только их выполнить.

Правда, детали за мной. Ничего, свое дело я знаю туго.

Мы хотим, чтобы американцы колонизировали Венеру. Для этого требуются три вещи:

1) Колонисты.

2) Способ доставить колонистов на Венеру.

3) План работы, когда они туда прилетят.

В колонистах недостатка не будет благодаря рекламе. Девятиминутный ролик Шокена – отличный первый шаг: в том же духе мы построим всю кампанию. Потребителя всегда легко убедить, что там, где нас нет, трава зеленее. Я уже набросал примерный план кампании – простой, эффективный и с достаточно скромным бюджетом. Пусть денег у нас хватает – не стоит бросать их на ветер.

Второе – лишь отчасти наша проблема. Космические корабли строят «Республиканская авиация», «Телефонная компания Белла» и «Ю.С. Стил» – насколько я понимаю, по контракту от министерства обороны. Наша задача – не в том, чтобы сделать перелет на Венеру возможным, а в том, чтобы примирить население с неизбежными при этом затратами и стеснениями. Допустим, ваша жена узнает, что сгоревший тостер нечем заменить, поскольку весь нихром, из которого изготовляются его детали, ушел на двигатель венерианской ракеты. Или какой-нибудь неизбежный ворчун-конгрессмен от мелкой никчемной фирмочки, из тех, что всегда против, тряся над головой цифрами и графиками, заявляет, что правительство выбрасывает кучу средств и ресурсов на очередной безумный проект. Тут-то и начинается наша работа! Жену нам предстоит убедить, что ракеты важнее тостеров, а фирму, которую представляет конгрессмен, – что его тактика непопулярна и может лишить владельцев прибыли.

Начать кампанию под девизом «затянем пояса»? Эту мысль я тут же отверг: пострадают другие наши интересы. А как насчет нового религиозного движения – благоговейного поклонения далекой планете для восьмисот миллионов людей, которые сами туда не попадут?

Пожалуй, об этом стоит потолковать с Брюнером. И дальше на очереди пункт три: чем занять колонистов, когда они попадут на Венеру?

Вот что больше всего интересует Фаулера Шокена. Деньги правительства, которыми будет оплачена кампания, – полезное дополнение к нашему ежегодному бюджету; однако не таков Фаулер Шокен, чтобы вести кампании ради разового выигрыша. Он смотрит дальше и мыслит глубже. Нам необходим собственный индустриальный комплекс на Венере; необходимы колонисты – и их дети, и дети их детей, – навеки причисленные к нашей пастве. Разумеется, Фаулер стремится повторить здесь, в большем масштабе, успех «Индиастрии». Он уже превратил всю Индию в один гигантский картель. Все, что там производят – каждую плетеную корзину, каждый слиток иридия, каждую порцию опиума, – продают через «Фаулер Шокен». И доход идет именно «Фаулер Шокен», никому иному. А теперь он хочет сделать то же самое с Венерой.

И вправду великий проект – на него не жаль потратить все доллары мира! Новая планета, размером с Землю, по имеющимся данным, богатая, как Земля, и вся, до последнего микрона и миллиграмма, наша!

Я взглянул на часы. Свидание с Кэти у меня в семь, а сейчас уже около четырех. Времени в обрез. Я позвонил Эстер, распорядился заказать мне билет на ближайший рейс до Вашингтона, а затем набрал номер человека, имя которого назвал мне Фаулер. Джек О’Ши, единственный, кто уже побывал на Венере. Голос его звучал молодо и звонко; он согласился со мной встретиться.

На взлетной полосе в Вашингтоне пришлось проторчать лишних пять минут: у рамок шла какая-то суета. Вокруг самолета сновали гвардейцы «Бринк экспресс», их командир у каждого выходящего пассажира проверял документы. Когда очередь дошла до меня, я спросил, что здесь происходит. Он задумчиво взглянул на мое удостоверение личности с коротким идентификационным номером, а затем отдал честь:

– Прошу прощения за беспокойство, мистер Кортни. Консы устроили теракт возле Топики. Нам поступила информация, что террорист летит на нью-йоркском рейсе, прибывающем в 16.05. Похоже, деза.

– А что взорвали на этот раз?

– Отдел сырья «Дюпона» – если вы в курсе, у нас с ними контракт на охрану их заводов, – открыл под каким-то кукурузным полем в тех краях новое месторождение угля. И вот на торжественном открытии шахты, едва гидравлический проходческий комбайн начал вгрызаться в пахотный слой, кто-то из толпы швырнул бомбу. Водителя комбайна, его помощника и вице-президента компании убило на месте. Приметы бомбиста запомнили, так что поймать его – дело нескольких дней.

– Удачи, лейтенант, – ответил я и поспешил в аэропорт, в комнату отдыха.

О’Ши уже ждал меня – сидел у окна в явном нетерпении, но просиял улыбкой, когда я извинился.

– Такое с каждым могло случиться, – заметил он и, закинув одну коротенькую ногу на другую, подозвал официанта.

Мы сделали заказ; затем О’Ши откинулся на стуле и произнес:

– Ну, что скажете?

Я посмотрел на него – сверху вниз, затем в окно. К югу от аэропорта мигала разноцветными огнями верхушка гигантской колонны мемориала Рузвельта; за ней виднелся крохотный невзрачный купол древнего здания Капитолия. Как истинный рекламщик я никогда за словом в карман не лез, но сейчас не знал, с чего начать.

О’Ши явно наслаждался моим замешательством.

– Так что же? – повторил он с усмешкой. Было очевидно, что это означает: «Приятно вам, важным господам, бегать за простым парнем вроде меня?»

Я решил идти напролом:

– Каково там, на Венере?

– Песок и пыль, пыль и песок, – не раздумывая, ответил О’Ши. – Разве вы не читали мой доклад?

– Читал, разумеется. Но хочу знать больше.

– Все есть в докладе. Боже правый, когда я вернулся, меня три дня допрашивали!

– Я о другом, Джек, – ответил я. – Кому нужны доклады? У меня в отделе исследований пятнадцать человек заняты только тем, что готовят выжимки из докладов, чтобы мне не приходилось читать их самому. Я хочу узнать нечто большее. Хочу ощутить Венеру. Понять, почувствовать, каково там. А это можно узнать только у вас – ведь вы единственный, кто там был.

– И иногда об этом жалею, – устало ответил О’Ши. – Что ж, с чего начать? Откуда я взялся, вы знаете: я единственный в мире лилипут с лицензией пилота. О корабле тоже знаете все. Видели доклады об исследовании привезенных мною образцов почвы и минералов. Не то чтобы они о чем-то говорили. Я ведь приземлялся только в одном месте. Может, в пяти милях оттуда геология уже совсем другая.

– Это все мне известно. Послушайте, Джек, давайте так. Предположим, вы хотите уговорить людей – множество людей – полететь на Венеру. Что вы им скажете?

– Навру с три короба! – рассмеялся он. – Ладно, выкладывайте начистоту. Что вы задумали и зачем вам я?

И я рассказал ему о планах «Шокен ассошиэйтед». Говорил и говорил, а он смотрел на меня круглыми детскими глазами на круглом личике. В чертах лица у лилипутов есть какая-то фарфоровая хрупкость и нежность, как будто природа, отказав им в росте, взамен этого награждает изяществом, совершенством черт, для обычных людей недоступным. Он потягивал свой напиток; я между делом отхлебывал свой.

Наконец я закончил речь, но по-прежнему не знал, на моей ли он стороне, а с ним это было важно. Джек О’Ши – не марионетка из госслужбы, которую Фаулер Шокен ловко дергает за ниточки. И не простой гражданин, которого можно подкупить какой-нибудь дешевой мишурой. Верно, Фаулер помог ему капитализировать славу первопроходца: организовывал издания книг, выступления, лекции, так что теперь Джек О’Ши немного нам обязан. Самую малость. Не более того.

– Я хотел бы вам помочь, – сказал он наконец, и дальше разговор пошел куда легче.

– Вы в состоянии нам помочь, – заверил я. – Ради этого я и прилетел. Скажите, что может предложить человеку Венера?

– Почти ничего, – ответил он, и гладкий фарфоровый лоб прорезала морщина. – С чего мне начать? Рассказать вам об атмосфере? Свободный формальдегид – знаете, то вещество, которое используют при бальзамировании. Или о климате? Средняя температура выше точки кипения воды – если бы на Венере была вода. Но ее там нет. А если и есть, то недоступна. Или о ветре? Меня несло над поверхностью Венеры со скоростью восемьсот километров в час.

– Нет, не совсем, – ответил я. – Для всех этих проблем мы уже ищем решения. Я хочу почувствовать, хочу понять, что вы ощутили, оказавшись там. О чем думали, как реагировали. Просто говорите. Говорите обо всем. Я скажу, когда услышу то, что хочу знать.

О’Ши задумался, прикусив бледно-розовую губу.

– Что ж, – сказал он наконец, – тогда давайте начнем с самого начала. Закажем еще по одной?

Подошел официант, принял заказ и вернулся с напитками. Некоторое время Джек молчал, барабаня пальцами по столу, потягивая рейнвейн с сельтерской. А потом заговорил.

Начал он действительно с самого начала – и к лучшему. Я хотел уловить душу события, то ускользающее субъективное чувство, что стояло за сухими строками его отчетов о полете на Венеру. Хотел поймать то, что придаст нашему проекту убедительность и силу.

Джек рассказывал о своем отце, двухметровом плечистом химике-технологе, и о матери, пухлой домохозяйке. Слушая его, я ощутил и горе его родителей, и их разочарование, и непреклонную, беззаветную любовь к крошке-сыну, не доросшему и до метра. В одиннадцать лет перед ним впервые встал вопрос взрослой жизни и выбора профессии. Он помнил, как вытянулись лица родителей при первом его предложении, сделанном вскользь, с равнодушной миной, – неизбежном предложении подумать о цирке. К их чести, больше эта тема в семье не поднималась. Родители знали, что Джек хочет стать летчиком-испытателем, и принесли ради этого немалые жертвы. Они всегда поддерживали сына. Ни стоимость учебы, ни насмешки, ни унизительные отказы в одной летной школе за другой – ничто их не останавливало.

Разумеется, Венера окупила все.

Создатели космического корабля для полета на Венеру столкнулись с серьезной проблемой. Отправить ракету на Луну, за триста восемьдесят тысяч километров от Земли, оказалось не так уж сложно; теоретически ненамного сложнее было бы и запустить корабль через пространство на соседнюю планету. Вопрос заключался в орбитах и сроках полета, в том, как управлять кораблем и как привести его назад. Вот это обернулось задачкой потруднее.

Можно запустить корабль прямиком на Венеру так, что через несколько дней он попадет на место, – вот только потребуется столько топлива, сколько хватило бы на десять межпланетных перелетов. Можно плыть по орбите, словно дрейфуя по реке, выжидая, когда орбиты двух планет максимально сблизятся: это сэкономит топливо, но растянет путешествие на несколько месяцев. А за восемьдесят дней человек съедает вдвое больше, чем весит сам, вдыхает в девять раз больше своего веса и выпивает столько воды, что в ней мог бы плавать рыбацкий катер.

Возникает резонный вопрос: что, если очищать воду от продуктов распада и использовать вторично, если делать то же самое с воздухом и с едой? Увы. Необходимое для этого оборудование будет весить больше, чем воздух, еда и вода вместе взятые. Так что пилот-человек отпадает.

И команда конструкторов начала работу над автоматическим пилотом. Робот был изготовлен – и справлялся очень неплохо. Увы, несмотря на миниатюрность его контактов и реле, весил он четыре с половиной тонны.

Конструкторы уже готовы были опустить руки, как вдруг кому-то пришла гениальная мысль: самый совершенный сервомеханизм – пилот-лилипут двадцати пяти килограммов весом! Джек О’Ши весит втрое меньше обычного человека – значит, втрое меньше съедает и втрое меньше потребляет кислорода. Ему хватит обычных очистителей воздуха и воды, низкоэффективных, зато легких и компактных. Вместе со всем необходимым снаряжением Джек уложился в лимит веса – и заслужил себе неувядающую славу.

– Меня воткнули в ракету, словно палец в перчатку, – рассказывал он, вздыхая; от двух бокалов вина малыш Джек слегка опьянел. – Вы, наверное, представляете себе, как выглядит корабль снаружи. Но знаете, как меня запихивали в кресло пилота? Собственно, никакое это не кресло, а скорее, костюм ныряльщика. Во всем корабле только в этом костюме и был воздух. А вода поступала по трубке прямо мне в рот. Все ради экономии веса.

В этом костюме Джек провел восемьдесят дней. Костюм кормил его, подавал воду, удалял углекислый газ и отходы жизнедеятельности. При необходимости мог вколоть новокаин в сломанную руку, пережать поврежденную бедренную артерию, накачать воздух в разорванное легкое. Словно во чреве матери – только в чертовски неудобном чреве.

Тридцать три дня в костюме туда, сорок один день обратно. И шесть дней между ними – оправдание всей этой авантюры.

Сажать корабль Джеку пришлось вслепую. Плотные газовые облака, закрывающие планету, не позволяли ничего увидеть и сбивали с толку радары. Лишь в тысяче футов от Земли он сумел разглядеть под собой что-то, кроме мельтешения желтой пыли. Тогда он сел и выключил двигатели.

– Выйти наружу я, конечно, не смог. Первым человеком, ступившим на землю Венеры, станет кто-то другой. Подозреваю, кто-нибудь, кому не особенно нужно дышать. Зато я первым увидел Венеру.

Он пожал плечами, пробормотал себе под нос крепкое словцо: вид у него был смущенный.

– О том, какова она, мне десятки раз рассказывали на лекциях, но я так и не понял. Думал, это что-то вроде Пейнтед-Дезерт[6] на Земле. Впрочем, возможно, так и есть: ведь в Пейнтед-Дезерт я тоже не бывал. На Венере дуют ветра. Страшные ветра, разрушающие горы. Скалы из мягкого камня крошатся в пыль: так начинаются пыльные бури. А из тех скал, что потверже, ветер создает удивительные статуи, настоящие монументы самых причудливых форм и расцветок. Таких гор, таких расщелин, как там, невозможно вообразить. Можно подумать, что ты в пещере, хотя там не так темно. Однако свет тоже… необыкновенный. Он оранжевый, как пламя костра. Яркий, очень яркий, какой-то… угрожающий, что ли. Знаете, нечто отдаленно похожее можно увидеть в земных небесах жарким летом, на закате, перед грозой. Только на Венере не бывает гроз – там нет воды. – Поколебавшись, он добавил: – А молнии есть. Много молний. Но ни капли дождя… Не знаю, Митч, – оборвал он себя, – вам вообще все это интересно?

Ответил я не сразу. Сначала взглянул на часы – и отметил, что мне пора на обратный рейс, затем, нагнувшись, выключил спрятанный в портфеле диктофон.

– Вы мне очень помогли, Джек, – ответил я. – Но нам нужно больше. Сейчас мне пора бежать. Скажите, не сможете ли вы на время переехать в Нью-Йорк и со мной поработать? Все, что вы рассказали, я записал на пленку, однако нам понадобятся и визуальные образы. Кое-что наши художники смогут извлечь из привезенных вами фотографий, но этого будет мало. А вы можете сообщить намного больше, чем самый совершенный фотоаппарат. – О том, что наши художники не станут изображать Венеру такой, как есть, я упоминать не стал. – Что скажете?

Джек с видом невинного ангелочка откинулся на стуле, пару минут истязал меня рассказом о своем напряженном графике на ближайшие несколько недель и наконец согласился. Выступление в «Шрайнерс» можно и отложить, сказал он, а с «литературными неграми» ничто не мешает встречаться не в Вашингтоне, а в Нью-Йорке. Мы договорились встретиться завтра. Громкоговоритель объявил о прибытии моего самолета.

– Я вас провожу. – Джек соскользнул со стула и бросил на стол купюру для официанта.

Вместе мы прошли по узким коридорам и вышли на взлетное поле. Вокруг слышались охи и ахи: многие узнавали Джека. Он шагал, выпятив грудь и ухмыляясь во весь рот. На поле было уже почти темно; в свете городских огней чернели мощные силуэты самолетов. От грузового терминала неторопливо летел в нашу сторону грузовой вертолет, огромный пятидесятитонник: алюминиевая корзина у него под брюхом ярко блестела, отражая огни внизу. Вертолет был всего в каких-нибудь пятнадцати метрах над нами: мне пришлось придержать шляпу, чтобы ее не снесло ветром.

– Чертовы водилы! – проворчал Джек, поднимая глаза на вертолет. – Почему для них не сделают отдельную взлетную полосу? Только из-за того, что у вертолета хорошая маневренность, эти лихачи считают, что могут летать где угодно. Если бы я так вел самолет, я бы… Берегитесь! – отчаянно закричал он вдруг.

И изо всех сил толкнул меня своими маленькими ручками в спину. Толчок был такой силы, что я невольно пробежал несколько шагов вперед. Затем обернулся в недоумении, не понимая, что происходит.

– Какого чер… – начал я – но не услышал собственного голоса.

Все потонуло в рокоте вертолетного мотора, свисте винта, вспарывающего воздух, а затем – в самом оглушительном грохоте, какой мне когда-либо доводилось слышать. Грузовая корзина вертолета рухнула на бетон в каком-то метре от нас. При падении она разбилась, и упаковки овсяных хлопьев «Старрзелиус» покатились во все стороны.

Один алый цилиндр с хлопьями подкатился к моим ногам. Машинально я его поднял.

Вертолет взмыл вверх и устремился прочь. В какую сторону он полетел, я не заметил.

– Да помогите же им, бога ради! – заорал Джек, дернув меня за руку.

На летном поле мы были не одни. Из-под смятого алюминиевого листа торчала рука с портфелем; сквозь шум в ушах пробивались крики и стоны человеческой боли. Так вот о чем говорит Джек! Корзина упала на людей!.. Он подтащил меня к груде искореженного металла; вдвоем мы попытались приподнять ее и отодвинуть. Я порвал пиджак и поцарапал руку, прежде чем появились служащие аэропорта, приказали нам отойти и взялись за дело сами.

Дальше – провал в памяти: помню уже, как сижу у стены терминала на чьем-то чемодане, а Джек О’Ши что-то взволнованно мне говорит. Помню, он ругал вертолетных пилотов – бездарей и неучей, ругал меня за то, что я не видел, как открылись блокираторы, и стоял как дурак, когда он кричал мне бежать. И еще много всякой всячины. Помню, как он выхватил и отбросил в сторону упаковку хлопьев, которую я машинально сжимал в руке. Прежде психологи не замечали за мной робости или излишней чувствительности; однако теперь я был в шоке – и оставался в шоке, когда Джек сажал меня в самолет.

Помню, как стюардесса сообщила, что на летном поле погибли пятеро, раздавленные алюминиевой корзиной. Тут я снова начал что-то соображать. Но это было уже на полпути в Нью-Йорк. А до того единственное, что помнил, единственное, что казалось мне важным, были слова Джека – слова, которые он повторял снова и снова, с гневом и горечью на фарфоровом личике:

– Слишком много людей, Митч. Чертовски много людей! Так что я с вами. Нам нужно больше места, Митч. Нужен простор. Нужна Венера.