Блокпост
Скорбно взгрустнув о случившемся, Адольф Мирзоевич пристроил супругу куда положено и вновь зажил, как прежде, сделавшись еще более замкнутым и нетерпимым в отношениях с сослуживцами. Хорошие отношения у него были только с пациентами – психи за что-то любили маленького доктора, как утверждали злые языки, считали его равным себе по интеллекту. Вскоре после неудавшейся женитьбы психотерапевт решил реабилитироваться и предпринял непродуманную попытку вступить в интимные отношения с очередной выздоравливающей идиоткой Инночкой. Эта дамочка, будучи не совсем в своем уме на момент начала активных действий, да вдобавок еще и пребывавшая в состоянии сильной алкогольной прострации, по простоте душевной нанесла Пульману тяжкую психическую травму, восторженно завопив при виде распаленного и совсем раздетого Адольфа Мирзоевича примерно следующее:
– Тюю-ю-ю!!! Який малэнький писюн! Такого я ще нэ бачила! Хи-хи-хи…
Более Адольф Мирзоевич не предпринимал попыток сблизиться с представительницами прекрасного пола в практическом аспекте и довольствовался малым: в процессе ночных дежурств теоретически терзал на разные лады самых немыслимых красавиц, помогая своему воображению поочередно обеими руками.
Таким образом и продолжал бы существовать заштатный психотерапевт, никем не востребованный и всеми нелюбимый. Но однажды случилось то, что происходит, если верить статистике, пару раз в столетие на восемь с половиной миллионов индивидов…
В тот знаменательный вечер Адольф Мирзоевич был дежурным по клинике и, как обычно, занимался приятным времяпровождением на кушетке в ординаторской, наглухо запершись и для верности забаррикадировав дверь тяжелым креслом.
Полагаю, следует обратить ваше внимание на состояние атмосферы накануне и непосредственно во время того как, а также на ряд обстоятельств, казалось бы, никоим образом не связанных с последующими изменениями в жизни Пульмана.
Ориентировочно перед обедом над приютненскими пустошами сформировалось необычайно устойчивое марево, ветер утих, а комары совсем озверели – дело было в конце июля. Во второй половине дня над Приютным образовался мощный грозовой фронт, явно не собирающийся в ближайшее время никуда перемещаться.
Часам к семи вечера тучи настолько затянули небо, что, казалось, будто уже наступили сумерки и вот-вот на Приютное обрушится ночь со всеми сопутствующими факторами. К десяти часам вечера в воздухе стояла тягостная духота, почти ощутимая физически и со страшной силой давящая на сознание. А ровно в 22.30 вдруг прекратились всякие шумы и, как по команде, хором завыли окрест все имеющиеся в наличии собаки – будто по покойнику.
В клинике такое состояние атмосферы ознаменовалось сильным душевным волнением: тихопомешанные больные, склонные к меланхолии, принялись негромко рыдать и горестно стонать, а буйные, проявляя высокую моторную активность, начали отчаянно вопить и долбиться головами о стены своих обиталищ. Медперсонал, оставшийся дежурить в этот вечер, особого внимания на отклонения в поведении пациентов не обратил, поскольку все это ему давненько обрыдло и воспринималось без особой эмоциональной окраски. Кроме того, накануне в клинике давали получку, и теперь все, кто пребывал в относительно здравом уме, занимались приятным делом – ударно вкушали водочку, пользуясь попустительством равнодушного к подобным порокам Пульмана.
Ближе к полуночи разразилась сухая гроза – молнии со страшной силой ухали и крякали, пронзая все видимое пространство над клиникой и прилегающими территориями и освещая окружающий ландшафт призрачным сиянием. Все благоразумные живые твари попрятались кто куда, дабы, не приведи господь, не зацепило ненароком.
В первом часу ночи Адольф Мирзоевич, запасшийся свежим номером «Пентхауса», при свете торшера успел теоретически во всех мыслимых позициях совокупиться с особо приглянувшейся ему ядреной мулаткой, вольготно распростершейся на медвежьей шкуре – самым занимательным местом прямо к объективу. В процессе этого увлекательного занятия психотерапевт шесть раз почти достиг пика наслаждения, в самый последний момент методически грамотно воздерживаясь от эякуляции.
Праздник всепоглощающего оргазма неотвратимо приближался – будучи весь покрыт обильным потом и страшно дрожа от возбуждения, Адольф Мирзоевич ринулся в атаку в седьмой раз и до того вошел в образ, что начал громко рычать наподобие пещерного медведя и заполошным шепотом грозить качественно исполненной фотографии: «Ууууррр… Я тебя щас!!! Ууууххх… Ааааррр!!! Рааастерзаю!!! Я тебе так засажу – у тебя позвоночник через жопу выскочит!!! Ууууххх, сволочь!!! На! На! На! Получай!!!»
И – вот он, все ближе и ближе желанный миг победы, взлелеянный в процессе двухчасового кропотливого труда, еще несколько секунд, последние уверенные движения левой руки… И вдруг за окном, во дворе клиники, раздался пронзительный нечеловеческий крик, более похожий на предсмертный вопль хищника, не характерного для данного природного ареала.
Вообще-то к воплям пациентов Адольф Мирзоевич привык и, как уже говорилось выше, в таких случаях только вздрагивал. Однако таковые вопли, как правило, раздавались внутри клиники и частично глушились могучими стенами. В настоящий момент вопль прозвучал со двора. Это было мощным отклонением от нормы – Пульман вдруг мгновенно утратил эрекцию и потерял интерес к изображению в журнале. Испуганно метнувшись к окну, он всмотрелся в ночную мглу. При вспышках молний можно было с трудом разглядеть следующую картину: какой-то больной очень активно перемещался по территории двора, преследуемый двумя вяло передвигающимися санитарами.
Виртуозно выругавшись, Адольф Мирзоевич натянул штаны, со вздохом сожаления бросил взгляд на томившуюся от вожделения мулатку и, разблокировав дверь, покинул ординаторскую.
В процессе перемещения дежурного врача с третьего этажа на первый ситуация во дворе несколько изменилась. Больной успел скрыться из поля зрения, а запыхавшиеся санитары, благоухающие ядреным водочным перегаром, спотыкаясь непослушными языками через так-твою-мать, пояснили Адольфу Мирзоевичу, что неурочный бегун не кто иной, как клинический раритет: престарелый тихопомешанный Обтрухаэсас, сын латышского стрелка, сдуревший очень давно, еще до начала перестройки.
Оказалось, что тихопомешанный каким-то образом умудрился взломать дверь своей одиночной палаты и, ловко отоварив по ходу движения нерадивых санитаров, употреблявших в холле стационара винно-водочные изделия, благополучно удрал на улицу. А поскольку он социально опасен – надо ловить.
Несказанно удивленный тем, что латыш проявляет не свойственные своему профилю заболевания повышенную моторику и агрессию, Адольф Мирзоевич рысцой обогнул угол здания и припустил в направлении хоздвора. Виноватые санитары не замедлили присоединиться к начальнику, компенсируя утраченную координацию движений и отсутствие должной живости чрезвычайно воинственными криками.
Между тем гроза помаленьку набирала силу – разряды участились и начал накрапывать дождик.
Добравшись до здания котельной, Адольф Мирзоевич на пару секунд застопорился у мощных зарослей лопухов, примыкавших к ограждению двора, – и тут же был напуган до полусмерти: из кустов стремительно выбросился Обтрухаэсас, пронзительно гикнул на врача и, гигантским прыжком преодолев расстояние до трубы котельной, с обезьяньей ловкостью взвился вверх, едва касаясь конечностями скоб.
В этот момент к месту вознесения подтянулись пьяные санитары, и у подножия трубы, как и полагается в таких случаях, разразился затяжной консилиум по поводу направлений дальнейшей деятельности.
Санитар Фрол предложил сбегать домой за дробовиком – обещал, буде ему разрешат, в два приема подбить проклятого гада и тем самым решить проблему на корню. При этом Фрол горячо заверял Пульмана, что он весьма неслабый стрелок и, когда трезвый, запросто мочит влет любую птицу. Сейчас он, конечно, слегка поддатый, но это ничего – уж в сидячую-то мишень на таком расстоянии точно попадет!
Отказавшись от столь заманчивого предложения, Адольф Мирзоевич высказал мнение о целесообразности привлечения приютненской пожарной команды, у которой какая-то там хитрая лестница есть и вообще… И тут же был опровергнут вторым санитаром – Никифором.
– Ну ты даешь, старшой! Пожарники! Ха! Да они в это время уже не то что лыка не вяжут – огнетушитель принимают за члена экипажа! Пожарники… Давай лучше электрокабель к трубе подтянем и клеммы на лестницу замкнем – он, педрила, сам спрыгнет!
Адольф Мирзоевич со смятением в душе отверг и это предложение, санитары же принялись горячо отстаивать свои проекты.
Так, в бесплодных спорах, прошло около десяти минут, дождь продолжал накрапывать, молнии грохотали со страшной силою, а на трубе произошли некоторые подвижки прогрессивного характера.
Посидев некоторое время на верхотуре и слегка промокнув, тихопомешанный слегка остыл и начал осознавать весь ужас своего положения – сверху донесся протяжный вой, полный глубокой скорби и потрясающей безысходности. За ним последовали причитания: «Снямитя мяня, робяты!!! Я сын латышского стрелка!!! Ооооуууйй!!! Мой отец вам свободу добывал, товарыщщы!!! Снямитя!!! Ой бля – загнали на трубу!!! Загнали бальноххо!!! Пролетарии усех стран – единяйтеся!!! Ой, снямитя, а то щас рухну!!!» – и далее в таком же духе.
В некотором замешательстве почесав затылок, Адольф Мирзоевич взял себя в руки и довольно твердым голосом приказал Никифору лезть наверх и достать больного. Никифор отказываться не стал и довольно резво бросился на скобы, но уже с четвертой ступеньки сорвался вниз и вывихнул ногу.
Убедившись, что повреждение получено достаточно серьезное, он пришел в ярость и слезливо крикнул, задрав голову вверх:
– Ох ты ж, чмо епаное! И как это твоего долбаного папашку вовремя в расход не вывели вместе с собутыльниками?! Щас бы жили себе в объединенной Евразии! У-у-у, сволота! – И оборотивши лицо к дежурному врачу, решительно заявил: – Не полезу больше! Пусть, в тризду, уволят, к гребаной маме!
Тогда Адольф Мирзоевич отправил на трубу Фрола. Фрол героически сдублировал попытку соратника, однако не смог подтянуться даже на вторую ступеньку: то ли, скотобаза, пьян оказался более чем положено, то ли вообще в тихий саботаж ударился – в темноте не разберешь.
– Алкаши куевы! – горестно резюмировал Пульман. Почесав затылок, он решился на отчаянный шаг – послал санитаров за брезентом и подмогой и, поплевав на ладошки, полез сам.
Между тем дождь усилился, скобы были скользкими, и пару раз психотерапевт едва не спикировал вниз, чудом удержавшись на трубе. Спустя три минуты горе-верхолаз с грехом пополам добрался до скрючившегося где-то посредине трубы больного и осторожно, как предписывает инструкция, начал ему внушать: хорош, дескать, выделываться, а давай-ка, милый, потихоньку, полегоньку…
Внимательно вслушиваясь в речь врача, больной стал понемногу успокаиваться и даже спустился на одну ступень. В этот момент Адольф Мирзоевич, желая подстраховать шизоида, слегка придержал его за щиколотку. Это было страшной ошибкой: утробно ойкнув, тот дернулся, как ударенный током, и заорал дурным голосом:
– Ойяяааа!!! Сбросить, падла, хош?! Угробить хош?! Ойяяааа!!! Пусти, дяденька, пу-сти-и-и, бляааа!!!
От неожиданности Пульман еще крепче вцепился в лодыжку больного, но латыш начал отчаянно лягаться. Потеряв ориентацию, Адольф Мирзоевич сорвался ногами со ступеньки и завис, одной рукой держась за скользкую скобу, а другой прикрывая голову от активно лягавшего его сверху дегенерата.
К этому моменту санитары привели десятка полтора выздоравливающих идиотов и притащили с собой здоровенный кусок брезента – тент, сорванный впопыхах с дурдомовского «ЗИЛа».
Проявив недюжинную сноровку, Адольф Мирзоевич, ободренный наличием подмоги снизу, умудрился сместиться на одну ступень вниз и, оказавшись наконец вне досягаемости смертоносной ноги шизоида, прочно уцепился руками за скобу. Слегка отдышавшись, он набрал в легкие побольше воздуха и уже собрался было вновь начать уговаривать пациента…
Но в этот миг где-то рядом оглушительно шарахнуло, да так, будто рванул полковой артиллерийский погреб. Двуязычная молния, причудливо изогнувшись, аки доисторический ящер, лупанула Пульмана прямо в темечко и, скользнув белой змеей по трубе, мгновенно ушла в землю…
Глава 3
Через полчаса немыслимой тряски метрах в трехстах спереди среди раскидистых кустов показалась корма бежевой «шестерки», медленно плетущейся по ухабистой грунтовке.
– Что и требовалось доказать, – раздувая ноздри в боевом азарте, пробурчал Иван и скомандовал: – Всем под броню!!!
– Ты хотел сказать – «к бою!»? – поинтересовался несколько замешкавшийся Шифер, не пожелавший вместе с остальными укрываться в чреве «бэтээра».
– Я что хотел – сказал! – нарычал на помощника Иван, загоняя его увесистой оплеухой в люк, и, подавая пример, сам сполз на командирское место.
– Какой, в задницу, «к бою»! – недовольно поморщился он, оказавшись внутри. – Совсем квалификацию потеряли! Заложники ж, блин, – какой может быть бой? Мы им и так жопу намнем, без всякого боя, – и толкнул в бок водителя: – А ну, Петро, наддай!
Петро тотчас же и наддал – машина быстро сократила дистанцию и приблизилась к «Жигулям» метров на пятьдесят. Теперь стало заметно, что перед «шестеркой» неспешно пылит джип, выдерживая дистанцию метров в двадцать. Из-за сплошного пылевого облака, поднимаемого впереди идущим транспортом, невозможно было точно определить, где размещаются заложники.
– А ну, Вовчик, посмотри в прицел, кто в «жигуле» сидит, – распорядился Иван, дернув за ногу наводчика-оператора, и, спохватившись, добавил: – Только электроспуск выключи! А то еще нажмешь ненароком…
В этот момент грунтовка резко повернула вправо: те, что находились в «Чероки», судя по всему, заметили неожиданного попутчика. Джип взвыл наподобие раненого слона, резко рванул вперед и вскоре скрылся из виду.
– Бросили, уроды. – Иван снова дернул оператора за ногу. – Ну?!
– Наблюдаю в салоне два черепа, – флегматично докладывал Вовчик. – Один – шофер, второй – рядом… На баб вроде не похожи.
– Ну и ладушки, – угрюмо пробормотал Иван. – А ну, Петро, отправь этих козликов в ближайшие кустики. Только аккуратнее, смотри не задави насовсем!
Петро радостно придавил педаль акселератора к полику – машина зарычала, скакнула вперед, настигая «жигуль», и ощутимо долбанула левым передним колесом в задний бампер. «Шестерка», завизжав тормозами, развернулась поперек грунтовки и с треском вломилась в придорожные кусты, перевернувшись при этом на крышу.
– Стоять! – крикнул Иван. – А ну, браты, взяли! – и ломанулся наверх.
Спустя пятнадцать секунд на месте происшествия уже царила теплая деловая атмосфера: бойцы сноровисто обыскивали салон перевернутых «Жигулей» и распнутых неподалеку джигитов, не забывая изредка награждать их (джигитов, естественно, а не «Жигули» – техника-то тут при чем?) дружескими тычками и подзатыльниками, а между ними суетливо бегал француз, потрясая кулаками и выкрикивая проклятия. Иван сидел на корточках у покореженного заднего бампера «шестерки», курил «Петра» и нехорошо щурился, задумчиво рассматривая окровавленные физиономии пленников – оба джигита здорово побились в момент вынужденной остановки с переворотом и теперь выглядели совсем непрезентабельно. Хорошо еще дисциплинированные попались, пристегнулись ремнями. Запросто ведь могли шеи поломать – летели они, дай боже!
– Чисто, – уныло доложил Шифер, когда тотальный обыск завершился и стало ясно, что результат вышел нулевой. – Совсем ничего… Может, подбросим? У меня тэтэшник левый есть – с последнего шмона завалялся…
– Детский сад, что ли? – недовольно буркнул Иван. – Подбросим… Можешь вставить свой тэтэшник себе куда-нибудь… Ммм-да…
– Зачем мащин ламал? – плаксиво крикнул один из пленников, сообразив, что выводить их в расход так вот сразу никто не собирается. – Ехал, ехал – раз! Ламал! Как тэпэр гост ехат?
– Рот закрой, пиздрон! – показательно оскалился Иван, приставляя ствол автомата ко лбу одного из задержанных. – Заложники где?! Стволы ваши где?! Маски?!
– Зачэм абижяиш! – пронзительно завизжал «индеец». – Какой, э, ружье? Ехал гост – на этот риспублыкь живет, Резан Мехматов завут, да! Дрюдьжба хател делат, да! Бастурма вызял! Щащлыкь э, хател, да! Пасматры – бастурма на мащин лижжит!
– Че пи…дишь, чмо! – не выдержал стоявший рядом с ним Шифер, пиная «индейца» по заднице. – В гости они ехали! Да вы ж сваливали отсюда! Любой дурак враз определит, что вы сваливали, – аккурат к вашему долбаному КПП ехали! Мы ж вас в жопу стукнули с этой стороны! Скажи, командир?
– А ну, скажи адрес этого вашего Резана Мехматова, – как-то вяло поинтересовался Иван, отмахнувшись от возмущенного помощника: он уже успел оценить место происшествия глазами эксперта и прекрасно понимал, что после случившейся толкотни определить, откуда и куда ехали «Жигули», будет весьма проблематично.
– Хазрык, улыц Джавадова, дом два, – скороговоркой выпалил «индеец» и опять плаксиво протянул: – Сматры, э – вэсь бастурма упал! Как гост ехат тэпэр?! – Неугомонный Шифер не поленился раскрыть ранее обнаруженную в салоне «шестерки» скороварку с герметично завинченной крышкой, в которой была резаная баранина в вине, и вывалил содержимое на землю.
– Хорош развлекаться, деятель! – процедил Иван и, озабоченно нахмурясь, без особой надежды обратился к французу: – Посмотри – эти?
Морис присел на корточки, чтобы получше рассмотреть лица задержанных и в замешательстве пожал плечами. Тут приблизился местный водила, до сих пор сидевший в своей «Ниве», тоже посмотрел и сокрушенно развел руками:
– Он маска на голова бил, когда нападаль… Нэт, э – как узнат? Мащин – точна, тот. Номер, бляд, нэт… Такой мащин – многа…
Иван невнятно выругался. Нехорошо получалось. Ситуация из серии «влипли»…
Если бы ребятишки были сами по себе, можно было сдать их на ближайший фильтр[6] и шепнуть дежурному, что это – «индейцы» соседей. К утру от них гарантированно остались бы рожки да ножки. Но эти были членами банды, которых Иван собирался использовать для полного или частичного обмена на свежеумыкнутых заложников. В данном случае обычные методы не годились. Нужно было убедить посредника, который явится на переговоры, что «индейцы» полностью изобличены, сдали всех подряд подельщиков-соратников и принадлежность их к самой гнусной части горского люда является неоспоримым фактом – вот доказательства: оружие, маски, наркота и так далее и тому подобное. Короче – или страшный скандал с привлечением СМИ, или по-хорошему разменяемся. Такие истории случались неоднократно, примеров несть числа. Именно поэтому он с легким сердцем пустился в погоню, даже имея в виду, что одна из машин банды может оторваться и скрыться восвояси…
В данном случае доказательства отсутствовали начисто. Ни тебе оружия, ни наркотиков, ни контрабанды, ни каких-либо предметов, свидетельствующих о незаконном промысле. Жертвы похитителей не опознали – по вполне понятным причинам. Машина слишком типичная, номера нет. Зато имеется железное алиби. Наверняка в Хазрыке, на улице Джавадова дом два, сидит агент банды из местных и готов под присягой на Коране подтвердить, что ждал в гости этих ублюдков. Да уж… Или «индейцы» попались до невозможности хорошо организованные и тертые, или Судьба в очередной раз повернулась к Ивану задом – поди, разберись…
– Вы оставаться – я ехать на контрольный пункт! – мужественно заявил француз, выпятив грудь, но тут же не выдержал и со слезами в голосе попенял Ивану: – Я сразу сказал – вы не мешать! Как я теперь? Бандит теперь будет злой, что вы взял его люди!
– Я тебе сказал – помогу, значит, помогу, – раздраженно пробурчал Иван. – Стой где сидишь и слушай меня – все будет тип-топ! А ну, браты, грузите этих пиздронов в трюм.
С пленниками тут же поступили так, как это водится на войне, пусть и необъявленной: лишили обуви, завязали глаза, запихали в «бэтээр», затем связали руки в положении «за спиной» и спустили штаны до колен – на всякий пожарный. Проследив за погрузкой, Иван кивнул местному водиле:
– Заводи. Щас едем, – после чего подозвал Шифера и распорядился следующим образом: – Я поеду с ними на «Ниве». Подкатите «бэтээр» метров на триста к «нейтралке», спрячете в зеленке. Сам и Коба поползете к дороге, заляжете в кустиках – меня страховать. Станцию не бери – зашумит, услышат… Остальные – сидеть на «бэтээре», ждать сигнала. Вопросы?
– Какого сигнала? – оживленно шмыгнул носом Шифер.
– Да хер его знает! – Иван легкомысленно пожал плечами. – Но – если что, наверно, что-то будет. Посмотрим, короче. И гляди у меня, без самодеятельности!
– Не боись, командир, если что, всех в клочки порвем, «мама» сказать не успеют! – возбужденно пообещал Шифер.
– Вот этого-то как раз и не надо. – Иван показал на прощание своему помощнику кулак и пошел садиться в «Ниву»…
На «нейтралке» царило оживление. Трехсотметровый промежуток между КПП гвардейцев и блокпостом внутренних войск был тесно заставлен двумя рядами машин, владельцы которых желали проехать – одни на территорию республики, другие – к «соседям». Очередь двигалась медленно – и на КПП, и на блокпосту производили тщательный досмотр транспорта на предмет обнаружения запрещенных к провозу предметов. Вырулив с грунтовки на шоссе, «Нива» с трудом протиснулась между двумя «КамАЗами» и встала на обочине, метрах в ста от КПП.
– Я пойти туда, – нетерпеливо заявил Морис, потыкав пальцем в сторону контрольного пункта. – Бандит там ждет.
– Сидеть, мой красивый, – придержал его Иван, поудобнее устраиваясь на заднем сиденье. – Не бог весть какая цаца – если ждет, то подойдет.
Француз насупился и нервно забарабанил пальцами по приборной панели. Иван неопределенно хмыкнул и принялся не спеша в очередной раз изучать этот парадокс, именуемый в официозе «субъектом Российской Федерации», а в просторечии обзываемый всеми, кто с этим явлением сталкивался, «системой ниппель». Что это за штука такая? Для тех, кто не в курсе, скажу: туда дуй, а оттуда – сами понимаете… «Соседи», декларативно нарекаемые нашими политиками «субъектом Федерации», плевать хотели на все федеральные законы и без всяких шуток считали себя суверенным государством, наделенным соответствующими правами и полномочиями. «Субъективного» у этой своеобразной республики было только то, что она наравне с остальными субъектами вовсю пользовалась российскими энергоносителями, дотациями, социальными выплатами и остальными благами донорского характера. На этом субъективность заканчивалась – далее шла непреклонная суверенность. У граждан «соседей» имелись два паспорта – общероссийский и свой, с претензией на общемировой стандарт. Любой обладатель двух паспортов, совершив преступление на территории России, мог смело мчаться на свою территорию и спокойно гулять там в свое удовольствие – выдачи правоохранительным органам России оттуда не было, так же как не было доступа представителям этих органов на суверенную землю. «Соседи» имели свои Вооруженные силы, оставшиеся практически в неизменном виде со времен последней Кавказской войны, и слышать не хотели о чужом военном присутствии. Никакими правовыми актами данное положение не регламентировалось, но, если бы наш «бэтээр» с блокпоста ВВ рискнул подъехать к КПП гвардейцев на сто метров – примерно на то место, где сейчас стояла «Нива» с французским флажком, – по нему немедленно открыли бы огонь из всех видов оружия, а потом неделю вопили бы на всю страну, что состоялась очередная провокация вконец оборзевших российских спецслужб.
Именно поэтому Иван принял все меры предосторожности, отправляясь на встречу с гипотетическим посредником. Малейшая оплошность грозила вылиться в громкий скандал, ничем не уступающий по масштабам очередной «военной провокации» да еще «международного характера», каковых в последнее время в Приграничье было более чем достаточно…
– Бандит идет! – петухом всхлипнул француз, указав пальцем в сторону КПП, и схватился за дверную ручку, намереваясь выскочить из машины.
– Сидеть, я сказал! – рявкнул Иван, дернув его за плечо, и глянул в сторону контрольного пункта. Оттуда к ним по обочине шоссе размашистой походкой направлялся худощавый симпатичный горец средних лет, облаченный в ослепительно белые брюки и такую же рубаху. Горец цепким взглядом поедал французский флажок на капоте «Нивы» и недовольно хмурился.
– Оно еще хмурится… – язвительно процедил Иван. – Оно еще недовольство проявляет, блин… Ты на переговорах, француз, проявляй солидность. Че, по телевизору не видел, как послы на своих «стрелках» базарят? Щеки надувай – типа тебе по барабану, пусть, падла, сам перед тобой жопой крутит!
– Мой не барабан совсем, – уныло твердил Морис. – Мой фемина – два, у бандит. Сердце мой – там…
– Ниче, порешаем щас, порешаем, – подбодрил его Иван, задраивая окно со своей стороны, и обратился к водителю: – А ты, паря, подыми свое стекло и… ежели в историю влипнуть не хочешь – выдь, погуляй, пока мы калякать будем. Кто его знает, как оно обернется…