Изменница поневоле

© Романова Г. В., 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

Глава 1

Когда с кем-то из знакомых случается беда, в первые минуты замираешь, наблюдая за чужой болью, которая до отвращения заразительна. Дыхание сбивается, сердце сочувственно щемит. Мысли беспомощно роятся, пытаясь найти подсказку. Как-то ведь надо помочь. Что-то надо делать – не стоять столбом, не сидеть сиднем, не глазеть беспомощно. Потом понимаешь, что помочь не сможешь. Исправить ничего нельзя. Вместе с осознанием, что твоя помощь и твой порыв не имеют смысла, накатывает растерянность. И еще нелепое, не объяснимое ничем ощущение вины, с которым можно прожить час, неделю, месяц. Потом отпускает. Все забывается. Просто продолжаешь жить дальше. Так же, как жил до того дня, когда с кем-то рядом случилась беда.

С кем-то.

Теперь беда случилась с ней. И даже посочувствовать некому. И помочь бы никто не взялся. Да она бы и не рассказала. Как о таком расскажешь?

Маша Степанова стояла в собственной кухне в весьма странной позе: согнувшись, будто ее ударили в живот, разведя в стороны руки и широко открыв рот в беззвучном крике. Она, наверное, жутко нелепо выглядит, подумалось вдруг. Нелепо, некрасиво, жалко.

Еще час назад она, Мария Ильинична Степанова, тридцати лет от роду, успешная, эффектная, без проблем шагающая по карьерной лестнице, чувствовала себя способной найти выход из любой безнадежной ситуации. Конечно, такая ситуация могла возникнуть только в бизнесе, а где еще? И вдруг она, Маша, превратилась во что-то слабое, раздавленное. Она даже названия этому существу, которым стала, не могла найти, как ни старалась.

– Господи, – просипела Маша и глубоко задышала. И приказала себе шепотом: – Возьми немедленно себя в руки, ну! Подойди же к ней!

Сказала – сделала. На цыпочках, будто боясь разбудить девушку, которая лежала на полу в луже крови, Маша подошла. Минуту постояла, рассматривая узкую загорелую спину с задравшейся лиловой кофточкой. Потом осторожно прошлась глазами по спине до лопаток. До левой лопатки, где кофточка сильно пропиталась кровью.

Удар пришелся в сердце, странно спокойно подумалось ей. Не исключено, что эта девушка даже не страдала. Просто кто-то подошел сзади и воткнул нож. Точно нож? Или что-то другое?

Маша присела на корточки и потащила задравшуюся кофточку вверх.

Зачем она это делала? Господи, зачем? Рану посмотреть? И дальше что? Ладно, посмотрела, обнаружила, что не ошиблась. Девушку действительно ударили чем-то острым и, кажется, треугольным под левую лопатку. Метили в сердце. Получилось, незнакомка умерла. Между обеденным столом и балконной дверью Машиной кухни. Как она теперь за этим столом станет есть? Как выйдет на балкон покурить, зная, что наступает на след чьей-то смерти?

Кстати, чьей?

Сумочки не было. И вообще ничего при ней не было. Ни колец, ни сережек в ушках, маленьких, аккуратненьких.

Она осторожно ухватила девушку за худенькие плечи и перевернула. Еще минуту рассматривала незнакомое мертвое лицо, застывшее в гримасе боли и удивления.

Нет, она ее точно не знала. Не встречала никогда. Они не пересекались, не были конкурентками в бизнесе и соперницами в любви.

Она ее не знала!

Тогда какого черта эта девица решила умереть именно в ее квартире, на ее кухне? Что ей теперь с ней делать?

Конечно, следовало бы вызвать полицию, и пускай они разбираются, но…

К Маше возникнет сразу масса вопросов.

Как эта девушка оказалась на ее кухне? Кто она? Ах, вы не знакомы… Очень подозрительно. А где сама Маша провела последние два часа? Неожиданно задремала в машине на набережной? Кто-нибудь может это подтвердить? Нет? Странно.

Но Маша ведь понимает, что отсутствие у нее алиби автоматически заносит ее в разряд подозреваемых? Чушь? Нет, это не чушь совсем, это рабочая версия. Ладно, идем дальше.

Дверь была закрыта, когда она пришла? Закрыта. Замок исправно работал? Разумеется. Из квартиры что-нибудь пропало?

Черт побери!

Маша отшатнулась, резко поднялась на ноги. Посмотрела на свои туфли. Она неосторожно ступила в кровь, когда переворачивала девушку на спину. Значит, что? Правильно, она наследит в комнатах, если пойдет туда в туфлях. Она тут же разулась и босиком помчалась в гостиную, спальню, кабинет. Руки распахивали дверцы шкафов, выдвигали ящики. Шубы, куртки, нарядные платья – все было на месте. Шкатулка с украшениями, там были, кстати, и достаточно дорогие, тоже оказалась в сохранности. Навороченный ноутбук стоял на рабочем столе в кабинете, там, где она его утром оставила – распахнутым, работающим в спящем режиме.

Все вроде на месте. Она задрала голову вверх, к кондиционеру. И ей показалось…

– Нет, ну нет же! – проговорила она заикающимся шепотом. – Этого просто не может быть!

Маша ухватилась за спинку стула, как за обломок весла в страшный шторм, и стояла, не двигаясь, несколько минут. Просто боялась упасть. Ей показалось, что кондиционер чуть сдвинут. Легкая пластиковая конструкция вроде на месте, но не под тем углом. Ей ли не знать. У нее стопроцентное зрение. Она даже в темноте видит как кошка. А сейчас Маша включила свет. И отлично могла разглядеть, что пластиковый муляж, за которым был спрятан сейф, сдвинут. Значит, что? Правильно! Ее обокрали. Обчистили. Обнесли.

– Твою же мать, – простонала Маша и потащила стул к стене.

Встала на него, покачиваясь, как пьяная. Дотянулась до кондиционера, подтолкнула корпус вверх и сняла с креплений.

Да! Предчувствия ее не обманули: сейф был плотно прикрыт, но не заперт.

И абсолютно пуст.

Смысла таращиться в пустое металлическое нутро не было, и Маша слезла со стула. Отошла в угол, осмотрела кабинет еще раз и вдруг без сил сползла по стене на пол. Отвести глаза было выше ее сил – взгляд все время поднимался к зияющей дыре.

Но как же так?! Она была уверена, что все придумано идеально. Превосходное место для тайника, почти под самым потолком. И закрыла она его не банально картиной какой-нибудь, не зеркалом или кашпо, а кондиционером. Попробуй догадайся, что под ним сейф! Да, он не подключен и что? Каждый вор, попадая в чужую квартиру, станет кондиционер включать, чтобы остудить воспаленные мозги? Да у нее даже пульта не было от него.

Кто же такой умный, что сумел догадаться? Не было на ее памяти таких умников. Не было! Этот тайник соорудил для нее покойный дружок Женька. Он восхищался еще ее находчивостью. И уж он точно не мог никому ничего рассказать. Дело было три года назад, за месяц до страшной аварии, в которой он погиб. Если бы Женька проболтался кому-то, к ней уже давно пожаловали бы гости. А все было тихо. Три года тихо!

И вдруг ее обокрали.

«Надо звонить в полицию», – вяло подумала Маша. Ее обокрали, в ее кухне убили девушку. Наверняка сообщница вора. Не поделили добычу и…

В голове снова зазвучали вопросы, которые ей обязательно зададут полицейские.

Какая сумма пропала? Сколько денег у вас хранилось в сейфе? Сколько-сколько? Двести тысяч долларов? Но это же грубо четырнадцать миллионов рублей. Откуда у вас такие деньги, уважаемая? Какую зарплату вы получаете, если у вас хранится такая сумма наличными? Вы же сказали, что выплачиваете кредит за квартиру. Тогда откуда? Мздоимствуете, милочка? Деньги не ваши? А чьи? Вашего кого-кого? Ах, любовника… А кто у нас любовник? Ктооо? Минуточку. А у него откуда такие деньги? Незаконные финансовые операции? Значит, мздоимствует он, не вы? Почему не берет взяток? Откуда такая уверенность в его честности, дорогая Мария Ильинична? Почему он хранил деньги у вас? Ах, от жены и детей прятал, чтобы при разводе им не досталось? Ай как гадко, Мария Ильинична, как гадко… Но все равно нам надо будет его допросить.

– Нет, – жалобно пискнула Маша и спрятала лицо в ладонях. – Нет! Этого делать нельзя! Это публичный скандал!

И позвонить ему было нельзя, это против правил. Сейчас он с семьей, и это время для нее под запретом. И потом, он может сказать, что это ее проблемы. Ее залет.

Вдруг страсть как захотелось поплакать. Она так давно не плакала. Последний раз на Женькиных похоронах. А до этого на похоронах своих родителей. Это были потери, согнувшие ее, она тогда много и горько плакала. После этого – ни-ни. После такого ни одно событие не было достойно ее слез.

И вдруг это.

На полу ее кухни труп незнакомой девушки. Из сейфа пропали деньги. Чужие деньги! О которых нельзя никому рассказывать!

Что делать? Что, что, что делать?

«Маруська, ты в полной заднице, – прозвучал в голове голос покойного друга. – Но ты ведь все равно что-нибудь придумаешь, так? Как всегда придумывала».

Деньги придется вернуть, тут же придумала Маша, вдохновленная поддержкой с того света. От трупа надо как-то избавляться. Эта особа ведь не случайно погибла. Она проникла в ее квартиру, чтобы обокрасть. Так что пусть совесть катится куда подальше.

Как она станет собирать такую сумму – вопрос на завтра. А вот что касается мертвой девушки…

Кажется, она знает, что надо делать, чтобы избавить себя от лишних вопросов, подозрений и нелепых версий с ее участием.

Маша поднялась с пола, сдавила ладонями виски, а дальше стала расчесывать густые волнистые волосы пятерней, как гребнем.

Так. Так. Так…

Мертвое тело следовало убрать из квартиры. Обернуть во что-то и вытащить. Все тщательно вымыть, благо пол на кухне кафельный, никаких следов крови не останется. Только как ее тащить по лестнице с третьего этажа?

А никак. Сил не хватит. Девушка хоть и хрупкая, но тяжелая. Значит, она ее доставит на улицу каким-то другим способом, а там уже втащит в багажник машины и вывезет куда-нибудь. Да хоть в лесополосу в километре от ее дома. С этим ясно. Только как сделать, чтобы труп очутился на улице? Как?

Маша пошла в ванную, остановилась на пороге, включила свет и уставилась на узкое окно с красивым мозаичным стеклом.

Окна в ванной комнате в проекте сталинского кирпичного дома не было. Было небольшое, пятьдесят на пятьдесят, застекленное отверстие в тридцати сантиметрах от потолка. Маша решила этим воспользоваться. Когда делала ремонт, заставила строителей расширить щель до полноценного окна, сделала мраморный широкий подоконник, нашла красивую раму и затейливое мозаичное стекло. В итоге ее окно с той стороны дома оказалось единственным. Никто так и не осмелился повторить ее опыт.

Сейчас это оказалось как нельзя кстати. Она выбросит труп из окна ванной, и никто этого не увидит. Если и услышат, значения не придадут. Время позднее, с той стороны дома в зарослях бузины постоянно кто-то шерудит – то свора бродячих собак, то заблудившиеся алкаши.

«Что ж, пора действовать», – кивнула она, соглашаясь сама с собой.

Полиэтиленовой пленки, оставшейся после ремонта, которую она предусмотрительно вымыла, высушила и сложила на антресолях, хватило с избытком. Скотч в три слоя. Потом тщательная уборка кухни. Швы между плитками продезинфицировать на годы вперед. Ни единого намека на то, что пол кухни час назад был выпачкан кровью. Туфли, руки, ногти – она выскоблила все. Втащить тело в ванную, а потом на подоконник удалось без особого труда. В узкое окно худенькое тело проскользнуло, не зацепившись. Мгновение тихо, а потом шорох потревоженного куста и глухой удар о землю.

– Господи, прости! – всхлипнула Маша, запирая окно ванной трясущимися руками. Ей все время казалось, что это не с ней происходит, она, наверное, просто сходит с ума, раз ей это все видится. Она все время шептала и шептала: – Прости меня, прости! Я не виновата, так сложилось…

Удалось сделать все, что она придумала. Она подогнала машину, отыскала труп в кустах, втащила его в багажник, проехала километр по неосвещенной дороге до лесополосы. Там все в обратном порядке: вытащила тело, разрезала упаковку острыми ножницами для рыбы. Уложила под деревом, где было много травы и не оставалось следов от кроссовок. Упаковку потом скомкала и сожгла в большой бочке под мостом в другом микрорайоне, где обычно тусовались хипстеры. На нее даже внимания никто не обратил.

Подошла какая-то тетка во всем черном, швырнула пакет в огонь, подождала, пока разгорится, постояла чуток и ушла. Машины? Нет, не было. Точно не было.

Они же не знали, что машина на мойке уже чистится изнутри и снаружи, пылесосится тщательно. И автомойщики на нее внимания не обратили. Потому что у них в эту ночь как прорвало – тачка за тачкой. И всем полную чистку подавай.

Они же не догадывались, что она намеренно искала ту автомойку, где очередь.

Утро Маша встретила без сна. Она так и не сомкнула глаз, улегшись поверх покрывала на кровать в половине четвертого.

Еще долго мылась, потом пила коньяк на кухне. Нарочно на кухне, приучая себя заново к этому пространству. Вроде ничего – не трясло, не коробило. Потом, захмелев, побрела в спальню, рухнула в кровать. И никакого сна. Все время перед глазами стояло болезненно сморщенное, удивленное лицо мертвой девушки.

Зачем они ее так? Что она им сделала? Кто она такая? При ней не было ни сумочки, ни документов, ни записки какой-нибудь в кармане джинсов, ни чека, ни автобусного билетика. Ничего, что могло бы намекать на какое-то прошлое.

Тело без истории.

– Прости меня. Прости, милая, – без конца шептала Маша и все пыталась расплакаться, надеялась, что от слез станет легче.

Слез не было. Сна не было. Страха, кстати, почти тоже. Она ненавидела себя. Вспоминала собственное хладнокровие минувших часов, и от этого тошнило. Неужели это она все проделала? Как же у нее хватило сил и выдержки? Неужели она может быть такой спокойной и гадкой? Это врожденная жестокость или инстинкт самосохранения? Или это в самом деле сумасшествие?

Господи, как же теперь жить со всем этим?

Горечь и пустота. Пустота и ожидание. Что теперь будет?..

Глава 2

Из дежурки позвонили не вовремя. Второй бумажный лайнер был запущен неверно и пролетел мимо мусорной корзины в углу. Первый долетел и приземлился ровно по центру корзины, а второй не долетел. Всему виной был звонок. Он прозвучал слишком резко, слишком не кстати. Рука дернулась, бумажный самолет потерпел крушение на подлете.

– Так вот у нас всегда случается, Миха, – проворчал Максим. – Непременно возникнет какой-нибудь фактор и…

И покосился на соседа. Михаил Борцов, его двадцативосьмилетний напарник, сосредоточенно работал и на его баловство не обращал никакого внимания. На звонок из дежурной части не отреагировал тоже. Или придуривался, или правда занят был. Максим нехотя снял трубку. Минуту слушал, потом вздохнул:

– Пусть заходит твой журналист.

– Что, интервью будут брать? – оживился сразу Миша и мечтательно улыбнулся. – Карине непременно расскажу! Ей будет приятно, она гордиться мной станет.

– Не-а, не расскажешь, – хмыкнул Максим и недовольно поморщился.

Карину он терпеть не мог. Слишком правильная, слишком требовательная, слишком прямолинейная. Постоянно цеплялась к нему, пыталась учить жизни, грозилась испортить их с Мишкой дружбу. Дура очкастая!

– Почему это не расскажу? – надулся Мишка и подозрительно покосился в его сторону. – Это тебе рассказать некому. И гордиться тобой некому. А у меня есть Кариночка. И ей…

– Не расскажешь, потому что никакого интервью не будет, – перебил Максим. Слушать о Карине он не желал. – Журналист с каким-то заявлением явился.

– С жалобой?

– Узнаем.

И, подперев подбородок кулаком, Максим уставился на дверь кабинета, которую через минуту должен был распахнуть журналист какого-то издания.

Вошел. И сразу Максиму не понравился. Журналист, если он настоящий, не должен был так выглядеть. Настоящий журналист должен гореть на работе. Ему некогда утюжить стрелки на брюках, а этот утюжил. Некогда вязать такие хитроумные узлы на галстуках, а этот вязал. И в руках у него непременно должна была быть какая-нибудь нелепая громоздкая сумка, в которую должно было вмещаться все – от фотоаппарата и камеры до термоса с горячим бульоном и пакета горячих пирожков, которыми тут же пропах бы их кабинет.

Ничего этого не было. Ни пирожков, ни термоса, ни камеры – ничего. Руки парня были пустыми. И не пахло от него едой, которую он вынужден был жевать на ходу. От парня приятно пахло хорошим парфюмом. Одет тщательно, с иголочки. И выглядел он как киногерой, а не как журналист провинциального издания.

«Чертов мажор», – тут же подумал Максим и кивнул парню на стул. Чего такой в журналисты поперся? Сидел бы где-нибудь в кредитном отделе – с такими-то стрелками на брюках и узлом на галстуке.

– Слушаем вас, – сухим неприветливым голосом произнес Назаров и плотно сжал губы.

Мишка тут же осуждающе засопел. Вот Карине его было бы сейчас раздолье. Тотчас бы заверещала: «Человек с бедой пришел, а он его как врага встречает. Где вежливость? Элементарная хотя бы вежливость! Поздороваться забыл!»

– Здравствуйте, – исправил его ошибку журналист и прошел к стулу. И сразу уставился на Максима: – Вы Максим Сергеевич?

Он кивнул, не разжимая губ. Много чести для такого пижона.

– Мне рекомендовали вас как опытного сотрудника и великолепного сыщика. Поэтому я к вам, – нервно дернул шеей парень.

«Может, с узлом галстука перестарался», – подумал лениво Назаров, не отреагировав на лесть. Про себя, однако, злорадно хихикнул. Карина бы теперь позеленела, обидевшись за Мишку.

– Мне сказали, что у вас высокий уровень раскрываемости и…

– Давайте к делу, – перебил его Максим недовольно и шлепнул ладонью по груде бумаг на столе. – Не станем красть друг у друга время, приседая в реверансах. Итак, кто вы? Представьтесь. – И тут же, скрипнув зубами, отогнал навязчивый образ очкастой Карины и нехотя добавил: – Пожалуйста.

Журналист закивал и затараторил.

– Иван. Иван Светлов. Иван Иванович Светлов. Мне тридцать лет. В вашем городе совсем недавно. Переехали всего полгода назад. Устроились в газету, – Светлов назвал неизвестное Максиму издание. – Проживаем на съемной квартире недалеко от редакции.

– Послушайте, гражданин Светлов. – Назарову сделалось смешно. – Вы что же, себя на «вы» именуете? «Переехали», «устроились», «проживаем». Мы-с!

– Нет, что вы, Максим Сергеевич. – Светлов коротко улыбнулся, аккуратно вытер вспотевший лоб ладонью. – Ценю в людях чувство юмора, знаете… Я имел в виду себя и мою девушку. Настю Глебову.

– Ах, простите.

Назаров приложил ладонь к груди. Мишаня, сидевший напротив, позеленел от злости. Он не завистлив был, нет. Просто образ Карины, наверное, и у него плясал перед глазами. Осуждающий образ, клеймящий. Назарову, идиоту, все в зачет шло. Даже его бесконечные клоунады.

– Ничего-ничего, – улыбка Светлова сделалась почти мученической. – Я, собственно, из-за Насти здесь.

– С жалобой? – решил встрять Мишаня и сострил: – Гонорар не поделили?

– При чем здесь гонорар? – взвился сразу Иван Светлов.

Даже зад приподнял со стула. И глянул на Мишаню как на врага.

Ясно. Шутка не прошла.

– Так что с вашей девушкой?

И Назаров выразительно глянул на настенные часы, висевшие над головой Мишки.

– Да-да, Настя, – спохватился Светлов. Симпатичное холеное лицо сильно побледнело. – Понимаете…

– Что?

Назаров напрягся. Что-то в лице парня ему не нравилось. Болезненное напряжение. Отсутствие решимости. Страх. Все это он прочел в карих бегающих глазах и подергивающихся губах.

Интересно, интересно.

– Она пропала! – выдавил Светлов и едва не задохнулся от ужаса.

Его рот еще какое-то время беззвучно открывался и закрывался. Как у налима.

– Понятно, – проговорил Максим, откинулся на спинку стула, сунул руки в карманы штанов и глянул с прищуром на журналиста Светлова. – А чего к нам? Оставили бы заявление в дежурной части.

– Я настаивал, чтобы к вам. – Его губы собрались в трубочку, и какое-то время Светлов гневно выдувал воздух.

Дул и молчал.

– Кстати, сколько времени прошло с момента ее исчезновения? – решил поважничать Мишаня. – Вы знаете, что заявления об исчезновении взрослых людей мы принимаем…

– Да знаю я! – отмахнулся от него, как от мухи, Светлов. Даже головы не повернул в его сторону.

– Так сколько времени прошло с момента ее исчезновения? – поддержал коллегу Назаров.

Ему сделалось вдруг скучно. Сбежала девушка, эка невидаль. Да, дорогой товарищ, и от таких лощеных симпатяг сбегают. А ты думал, что из-за стрелок на брючках и затейливого галстучного узла она станет терпеть твои художества?

Кстати, о художествах.

– Как давно ее нет на вашей съемной квартире? – переиначил он вопрос.

– Неделю! Неделя, как она исчезла! – снова задохнулся трагическим шепотом Светлов.

«Сбежала», – мысленно поправил его Назаров.

– Где она может быть, по-вашему?

И сам себе ответил: да где угодно. У любовника, у подруги, у родителей. И в любом из этих мест она могла попросить ничего не говорить о себе Светлову.

Максиму сделалось еще скучнее, чуть не зевнул за столом. И Светлова ему не было жаль, вот нисколько. Чувствовалась в этом парне какая-то гнильца. Убей, чувствовалась.

– Я не знаю! – неожиданно Светлов всхлипнул.

Прижал к глазам большой и указательный пальцы правой руки. Вышло до противного театрально.

То, что переживает, а Светлов переживал, Максим такие вещи чуял за версту, – это плюс. А то, что выделывается сейчас перед ними, – минус. Пока в зачет журналисту ничего не пошло.

– Вы ее искали? – спросил он у Светлова, продолжающего тыкать пальцами себе в глаза.

– Да.

– Где искали?

– Везде! Обзвонил всех ее знакомых, друзей. Съездил даже! Ее никто не видел и не слышал неделю, – затараторил он, уронив руку на бедро и уставившись на Максима несчастными глазами.

Переживает. Тоже плюс.

– Родители?

– У нее нет родителей. Мы с ней воспитывались у родственников. Наши родители дружили и вместе угорели в бане, давно уже, – нехотя признался Светлов. – Но я и родственникам звонил. Она не появлялась там и не звонила им уже больше месяца.

Искал. Это тоже плюс.

– Понимаете, она и на работу не является! А это для нее… – Светлов развел руками, замотал головой. – Мы с ней так долго искали эту работу.

– Что, хорошая газета? – усомнился Назаров. Название ему ровным счетом ничего не говорило.

– Да так себе, – недовольно поморщился Светлов. – Но хоть что-то, понимаете, для таких, как мы. С чего-то надо начинать. Зарплата, конечно, не айс, еле сводили концы с концами. На жилье и питание скромно хватало, одежду давно не покупали.

«Сам-то какой нарядный», – неприязненно поморщился Назаров. А вслух произнес:

– Может, она сбежала к кому-то более удачливому, обеспеченному, устав от нищенского существования?

– Да вы что! – дернулся журналист Светлов всем телом, и крылья его аккуратного носа затрепетали. – Настя, она… Она не такая! Она порядочная. Правильная, умная!

– Да вы не расстраивайтесь так, товарищ, – сочувственно встрял Мишаня.

Ясно, узрел знакомые черты Карины в описании девицы. «Слюнтяй», – хмыкнул беззлобно Назаров.

– Мы сделаем все возможное, чтобы найти ее. Нам нужно точное описание, лучше фотография.

– Повремените, коллега, – мягко осадил рассопливившегося Мишаню Назаров. – Скажите, гражданин Светлов, почему она ушла из дома неделю назад?

– В смысле?

Плечи журналиста будто одеревенели. Взгляд на мгновение застыл и вдруг поплыл. Ага, вот оно.

– Неделю назад, если не ошибаюсь, вся страна отмечала Первомай. Отдыхала. Вы же не работали, правда? Вряд ли редакция со скудным бюджетом способна оплачивать своим сотрудникам работу в выходные и праздничные дни. Вы не работали неделю назад?

– Нет.

Одеревеневшие плечи журналиста вдруг со странным хрустом поникли, будто превратились в картонные.

– Вот. Вы были дома, отдыхали. И вдруг она вас оставила. С какой такой стати? Вы что, поругались? Подрались? Вы ее обидели, ударили, а? Отвечайте! – рявкнул Назаров так, что Мишаня на стуле обеспокоенно заерзал. – Вы били ее?

– Нет, я бы никогда не посмел. Ей и так в детстве доставалось от родителей. Разве я мог? – заныл Светлов. – Но вы правы, мы поскандалили, Настя рассердилась и ушла. Я крикнул ей вслед: «Куда?»

– А она что ответила?

– Сказала, что не мое дело. И чтобы я ее не искал. Я и не искал в выходные. А когда она не вышла на работу, не взяла расчет и не написала никакого заявления, тут уж…

Назаров закатил глаза, зевнул.

Все старо, как мир.

И не надо выдумывать, господа, что мир наш катится в пропасть. Он веками туда катится, как свидетельствуют историки, только все что-то остается на своих местах.

Все в нем, в этом давно и безуспешно летящем в бездну мире, поделено на богатых и бедных. Богатые презирают бедных. Бедные платят им ненавистью. Иногда убивают. И квалифицирует такие преступления Назаров как убийства, совершенные на почве неприязни либо из корыстных побуждений.