Контур человека: мир под столом
Но я все спасла! Пока Бабушка ходила в магазин, я высыпала весь мусор на газету, отобранные из него бусины – в миску. Затем аккуратно Бабушкиным пинцетом для бровей повыковыривала их из всех щелей, вымыла и получила… целый набор красок. И тогда в опустевших пудреницах тоже расцветали розы – совсем такие же, какие Бабушка вышила на своей парадной шелковой блузке. Мне не надоедало часами терпеливо выкладывать их из мельчайших пластмассовых трубочек в освободившемся от пудры металлическом кружочке или овале, точно подгоняя друг к другу так плотно, что, глядя потом на отражение получившейся картинки в пудреничном зеркале, вы ни за что бы не поняли, что роза не настоящая. Иллюзия была полной!
Преимущество этого самого «Буре», хранившегося на дне заветной шкатулки, было в том, что он сам представлял собой одно сплошное зеркало: такими гладкими были все его золотые поверхности. Не мешало мне даже то, что при открытии первой крышечки под ней обнаруживалась другая, на которой была начерчена какая-то вязь. Я, конечно, сокрушалась о том, что кто-то испортил идеально отполированную поверхность никому не нужными буквами, но в конце концов смирилась. Ибо если и эту крышечку аккуратно поддеть, то ее обратная сторона без всяких искажений показывала мне мою восторженную рожицу. Мешало только то, что в самой пудренице зачем-то были наворочены какие-то колесики с зубчиками. Но избавиться от них для меня не оказалось проблемой. Волшебный Бабушкин пинцет для бровей и маникюрные ножницы творили чудеса.
Более того! Когда я выпотрошила все ненужное, оказалось, что этот «Буре» припас для меня потрясающий сюрприз: множество красных камушков самой разной формы – от «бубликов» до «палочек»! Именно они и стали основой той самой замечательной розы, которую я тайком, когда надолго оставалась дома одна, выкладывала в освободившемся пространстве этого самого «Буре», предвкушая, каким замечательным подарком я порадую Бабушку в день ее рождения! Ведь роза благодаря этим как-то по-особому светившимся камушкам получалась совсем как живая и в отражении полированной поверхности крышки даже отбрасывала от своих лепестков фантастическое красновато-сиреневое теплое сияние.
Только теперь я поняла, почему пудреницу Бабушка называла часами! Правильно! Ведь если открыть ее с другой стороны, то там под слегка помутневшим стеклом помещался такой же круг, как на стене в группе! Только путь Времени на нем проходил не по закорючкам, а по палочкам.
Значит, внутри этого самого «Буре» тоже жило Время? Но где же оно там пряталось и, главное, куда подевалось?
Между тем следует признать очевидное: после того как в часах поселилась роза, я больше никогда не слышала стука маленького молоточка по маленькому гвоздику – этой вкрадчивой торопливо‐семенящей поступи Времени. Сколько ни прикладывала я этого «Буре» к уху, сколько ни трясла, сколько ни крутила, ни нажимала шайбочку с петелькой – даже его «колокольчиковый» голосок тоже перестал звучать.
Только теперь я все окончательно поняла!
Тихонько плача и утираясь рукавом пижамки, я в который раз перебирала в памяти все, что высыпалось тогда из этого проклятого «Буре». Колесики, винтики, камушки… Но ведь никакого Времени, которое куда-нибудь могло бы идти или уж тем более лететь, там не было!
Однако факт оставался фактом: Время теперь никуда не шло, а маленькими шажками семенило на месте. Вот уже и Луна перестала заглядывать в наше окно, и один из фонарей, мигнув, погас, а проклятая стрелочка на светящемся едким зеленым светом циферблате по-прежнему упорно указывала на палку с носом и совершенно не собиралась сдвигаться. Шансы на то, что наступит «завтра», в которое придет Бабушка, стремительно падали, поскольку она-то теперь точно не узнает, когда и через сколько маленькая стрелочка доползет (если вообще доползет!) до «кочерги». От напряженного ожидания мне словно песком засы́пало глаза. Я терла их изо всех сил кулачками, но сколько бы раз, проморгавшись, ни смотрела на стену – стрелочка как будто навсегда застыла на палке с носом!
«Наверное, это нас с Бабушкой Бог наказывает! – подумала я. – Он же за нами отовсюду наблюдает! Не взяли мы тогда у тетенек те книжечки – вот оно когда сказалось!»
О самом Боге, правда, я мало что знала, кроме того, что он все-все на земле создал, всегда все видит и всех подряд за что-то обязательно наказывает. Но теперь, оглядываясь вокруг себя в темной игровой комнате, я отовсюду ощущала его пристальный строгий взгляд. Значит, все же не соврали нам с Бабушкой наши две «пророчицы», с которыми мы столкнулись однажды зимой!
Ничто не предвещало в тот день глобальных концептуально-философских бесед и споров о сущности бытия – мы в выходной просто шли в лес погулять. Вернее, правильнее было бы сказать, что Бабушка шла, а я, барственно развалившись из-за плотной негнущейся шубы, полулежа ехала в санках. Целью нашего похода была новая горка, заботливо выстроенная кем-то специально «для маленьких». Уж не знаю, зачем нас отделили от «старших»: то ли для того, чтобы не путались малолетки под ногами у отчаянных подростков, которые на чем только ни скользили с ее крутого склона, то ли потому, что еще чей-то «малец» так же неудачно закончил свой спуск носом в сугроб, как это сделала я в прошлую нашу прогулку. Настроение у нас с Бабушкой было прекрасное, день был отчаянно-солнечный, и даже обычно неприглядный в зимнюю пору город после свежепрошедшего снегопада казался нарядным и праздничным.
Словом, только мы с улицы свернули к лесу, как нам навстречу попались две солидные пожилые женщины. Они неторопливо шли, о чем-то разговаривая, но, заметив нас, замолчали, цепко прошарив глазами по Бабушкиной фигуре. Посторонившись и пропустив Бабушку между собой, они обе одновременно уставились сверху вниз на проезжающую в санках меня, и одна из них вдруг, заулыбавшись, заговорила приторным голосом:
– Ай, какая девочка хорошая! Глазки какие умненькие! А девочка уже умеет читать?
– Нет, – коротко на ходу бросила Бабушка.
– А, ну тогда мы ей подарим книжечку с картинками. Хочешь книжечку?
Вторая женщина между тем достала из сумки что-то размером с альбом для рисования и всунула мне в руки, а точнее сказать, в варежки:
– Вот тебе, дитятко, Слово Христово!
Я едва успела разглядеть, что на обложке нарисован мужчина в белом платье с длинными волосами в окружении множества счастливо смеющихся детей, как Бабушка внезапно круто остановилась, да так неожиданно, что я чуть не вылетела из санок носом вперед, развернулась и, стремительно выхватив у меня эту книжку, протянула ее назад женщинам:
– Спасибо, не надо!
– Ну почему же? Мы же денег у вас за это не просим. Мы от всей души! Вот и вам мы тоже дадим Святое Писание, чтоб от Божьего Слова сердце ваше просветлело, чтобы Дух Истины с Христом сошел к вам. – Вторая женщина тоже начала угодливо улыбаться и, покопавшись в своей объемной сумке, достала и протянула Бабушке еще какую-то брошюру.
– Я же сказала, не нужно. – Бабушка почему-то начала сердиться.
– Вы что же, в Бога не веруете? – строго спросила первая.
– Верую. Но без ваших подсказок! – Всегда такая вежливая, тут Бабушка почему-то бесцеремонно повернулась к женщинам спиной и таким сильным рывком потянула санки, что я завалилась на спинку.
– Не истинной верой веруете! – сообщила первая женщина, попытавшись пристроиться шаг в шаг с Бабушкой. Но вскоре она не выдержала темпа и снова оказалась на уровне моих санок. И по мере увеличивающегося между нами расстояния стал возрастать ее эмоциональный накал: – Не истинной! Греховна вера ваша, еретическая! Бог все видит! Все ему ведомо! Читает он в душах ваших, как в открытой книге! Вы Слово Божие отвергаете, потому в аду гореть будете!
Бабушка резко ускорилась, отчего я снова клюнула носом свои валенки. Санки вихрем пронеслись мимо преследовательницы, но и та, запыхиваясь, багровея, перейдя на мелкую рысь, что называется, наддала ходу:
– Неужто ада твоя душа черная не боится? Сама в грехе и ребенка с собой увлекла! Черти сковороду для тебя уже припасли… Огонь развели!
Бабушка, не оборачиваясь, почти перешла на бег, однако упорная женщина не собиралась сдаваться. Непомерным усилием опять почти догнав мои санки, она внезапно нагнулась и ухватилась за их спинку. Бабушка отчаянно поскользнулась и встала, а я снова завалилась на спину – проклятая шуба не давала мне шансов на какое-либо самостоятельное движение! – и поэтому багровое, потное, сердитое, с выбившимися из-под меховой шапочки волосами и бешено сверкающими глазами лицо женщины оказалось прямо надо мной.
– Скажи ей, ребенок, свое слово! Скажи, что ты хочешь жить в Боге! Образумь ее, не то увлечет она тебя за собой в геенну огненную. Не то Бог накажет тебя за неразумение, проклянет твою только что рожденную душу!
Я буквально шарахнулась от ее перевернутого и оттого еще более страшного лица. В ужасе съехав внутрь шубы так, чтобы шарф мешал мне видеть ее безумные глаза, я вжалась в санки, а женщина с размаху шлепнула обе книжки мне на живот. В тот же момент разъяренная бабушка, буквально налетев на женщину, решительно ее оттолкнула, бесцеремонно смахнув «Слово Божие» в сугроб.
– Если вы не перестанете нас преследовать, я позову милицию! – буквально рявкнула она.
– Никакая милиция не поможет тебе обрести место на небе, коль ты Христа не знаешь! – истошно заорала женщина, в то время как вторая полезла в снег доставать глубоко утонувшее «Святое Писание». – Только мы! Только мы, сводящие вас, неразумных, с пути греха, с пути погибели!
Бабушка, не слушая, нагнулась, сильно встряхнула меня, рывком взгромоздив себе на руки, и тяжело зашагала к лесу. Пустые санки на подтянутой на локоть веревке колотили ее по пяткам, но она словно не замечала этого, а упорно, шаг за шагом, мерила лесную тропинку.
– Только мы! Только наши пастыри, Христом просветленные, способны вывести вас, неразумных, к свету! Одумайся, пока не поздно! – еще кричала нам вслед первая женщина. – Приди к нам, и мы покажем тебе верный путь!
Но Бабушка, судя по всему, и без них знала дорогу, так уверенно несла она меня вперед и вперед в глубь леса! Стуча подбородком о ее плечо, сквозь налезший мне на глаза шарф, почти плотно сомкнувшийся со съехавшей шапкой, я смутно видела, как обе отставшие женщины возмущенно клекочут между собой, тщательно стряхивая снежную пыль с любовно извлеченных из сугроба «божественных откровений».
Дойдя до новой горки, Бабушка тяжело опустила меня на землю и буквально повалилась на заметенную снегом скамейку.
– Подожди, Машенька, дай отдышусь. – Она полезла в карман за носовым платком, но вместо него вытащила какую-то бумажку, пробежала глазами текст. – Вот проныра! В карман она мне свои воззвания засунула. Делать мне нечего по их собраниям бегать! Господи, она у меня кошелек не стащила ли?
Кошелек, как и носовой платок, оказался на месте. Отерев лицо и отдышавшись, Бабушка тщательно порвала бумажку – «не хватало еще, чтоб кому-нибудь мозги свернули!» – и в сердцах швырнула обрывки на девственно-свежую, блестевшую на солнце мириадами разноцветных огоньков снежную шапку урны. Затем она перевязала мне шарф, высморкала нос и весело спросила:
– Ну что, пойдем кататься?
Но настроение все же было безнадежно испорчено. К тому же на горке «для маленьких» было так много народу, что буквально не протолкнуться. Я попробовала пристроить свои санки, но сесть в них так и не успела: меня толкнул проносящийся мимо чей-то пламенеющий щеками мальчик. Падая, я наступила на ногу какой-то девочке, которая тут же дала громкого ревака, и на горку с грозным бурчанием вихрем взлетела ее сердитая мама. Словом, сегодня тут было совершенно нечего делать.
И мы побрели по тропинке дальше в лес. Ненужные санки уныло потащились за нами.
По правде сказать, происшествие с этими странными тетеньками, как и дядя в белом платье в окружении детей на картинке, почему-то не шли у меня из головы.
– Бабуля, а Бог – он знаменитый?
Бабушка улыбнулась:
– Да, очень…
– Знаменитей, чем твой любимый Листьев?
– Больше!
– Чем Мамин любимый Тальков?
– Больше!
– Чем Пугачева? – изумилась я.
Бабушка усмехнулась:
– Намного!
– А его по телевизору когда-нибудь показывали?
– Нет. Его никто никогда не видел.
Этот ответ поставил меня в тупик:
– Бабушка, так откуда же ты знаешь, что он есть?
Тут вышла какая-то заминка – Бабушка не сразу нашлась что ответить:
– Ты еще маленькая и не поймешь. Так что придется тебе пока мне просто поверить.
Ох, эти вечные уловки взрослых! Когда им надо что-то от тебя скрыть, они всегда пускают в ход обидные намеки на то, что ты еще ничего не соображаешь!
– Нет, бабуль, а все же… Бог – он кто?
– Бог, Машенька, это – не кто-то… Бог – это все вот это! – И Бабушка широко-широко развела руками, как бы охватывая весь лес, все небо, меня и себя…
– Но вот это все, бабуля, я вижу! И еще: если Бог – вот это все, то тогда как он может разговаривать?
– В смысле, разговаривать? – не поняла Бабушка, подбирая с тропинки кем-то обломанную еловую лапу.
– Ну, те тети сказали, что они нам принесли «Слово Божие»…
– Глупости какие! – Бабушка снова рассердилась: – Бог может разговаривать, но уж точно не словами! И уж тем более не словами этих клуш сумасшедших!
Мы помолчали и еще немножко прошли по тропинке.
– Бабушка, а если Бог – вот это вот все, то как же он все видит? Где же у него тогда глаза?
– А вот они!
И Бабушка снова очертила рукой огромный круг, показывая на небо, деревья и широкую-широкую, покрытую свежим белым пуховым покрывалом поляну.
Мы давно уже ушли от детской площадки, над которой плотным смогом висел шум неразличимо сплетенных звуков: детского визга и смеха, родительских выкликов и вскриков, окликаний и нареканий. В глубине леса было почти совсем тихо. Даже если белка ловко перепархивала с ветки на ветку или ворона, лениво взмахнув крыльями, тяжело снималась в полет, то снег соскальзывал с опушенных еловых лап плавно и беззвучно. Миллионами цветных брызг переливались снежинки под холодным зимним солнцем, и от нестерпимого блеска синего-синего высокого морозного неба приходилось жмуриться…
– Вот они, его глаза… Везде. И все они на тебя смотрят. Так же, как и ты на них.
По правде сказать, мне от этого масштабного «надзора» стало несколько неуютно, тем более что тропинка привела нас с яркого солнца в тень, под плотную крышу сплетенных веток однообразно ровных высоченных сосен, сурово и тускло отсвечивающих мощными серо-коричневыми стволами. Как же это тогда жить, если все вокруг видят каждый твой шаг?
– А зачем, бабуль, Богу за нами наблюдать?
– Как зачем? Он же нас создал, вот и смотрит, как мы… – Бабушка чуть запнулась и, улыбнувшись, продолжила: – Функционируем. Следит за тем, чтобы мы не сломались и не испортились.
Мы помолчали, теснясь гуськом на узенькой снежной дорожке между большими сугробами.
– Бабуль! А когда Бог меня сделал, он тебе инструкцию по тому, как со мной обращаться, приложил?
– В каком смысле? – не поняла Бабушка.
– Ну, помнишь, когда нам с тобой почти новую стиральную машину Тетя Валя отдала, у нее не было инструкции, ты не знала, как ею пользоваться, и она сломалась. А когда ты утюг купила, у него была. Ты ее долго-долго читала. И поэтому утюг до сих пор работает.
– Нет, Машенька, инструкции точно не было, – расхохоталась Бабушка.
Тропинка кончилась, выведя нас на небольшую полянку.
– А вдруг, Бабуль, я, как та машинка, тоже могу сломаться из-за неправильного использования?
– Но я же не сломалась? И Мама твоя… И Света… А, ведь нам, Машенька, никому руководство по применению Бог не выдал. – Бабушка опять на минуту впала в задумчивость. – Мы его себе сами по ходу жизни пишем! Как умеем… А Бог нас подправляет.
– Тогда я себе напишу, что меня надо любить, вкусно кормить и хвалить!
– И никогда не ругать?
– Никогда! – уверенно сказала я.
– Ну, с такой инструкцией ты точно испортишься! – озорно посмотрев, сказала Бабушка, слепила снежок и запустила им в меня.
Я тоже нагнулась, неловко скатала в рукавичках снежный шарик и запустила его в Бабушку. Не долетев до цели, он распался в воздухе на несколько частей – проклятая неповоротливая шуба мешала мне до конца плотно смыкать ладошки и хорошенько скреплять пухнастые снежинки в твердый комочек.
– Ничего, сейчас другой слепим! – ободрила меня Бабушка. – На вот, лови еще!
Ко мне снова летел маленький белый мячик, но я опять неловко взмахнула рукавичками, и он, просвистев мимо моих рук, протаранил в мягкой ровной снежной поверхности глубокую дыру.
Тогда я нагнулась и, просто загребая снег варежками, взметнула на Бабушку целую тучу белых кристалликов. Смеясь, Бабушка отмахивалась от поднятой мной снежной бури подобранной на тропинке еловой лапой.
– Стой, стой, стой! – кричала она. – Рукавички намочишь, а нам еще домой идти. Руки отморозишь.
Она подошла, стащила с меня варежки и стала греть мои ладошки в своих руках.
– Бабушка… А как же тогда Бог всех наказывает? Ведь, чтобы что-то делать, у него должны быть руки?
– А у него они есть! Вот твои – это руки Бога. И мои – тоже. И Мамины. И Светины. Мы все и есть его руки…
– Так мы что – тоже боги? – изумилась я.
– В какой-то мере, – засмеялась Бабушка. – Давай-ка поворачивать к выходу – нам с тобой еще обед греть.
Как же я могла забыть об этом? Разглядывая теперь в неверном свете снова вышедшей Луны свои ладошки так, словно видела их впервые, я окончательно осознала, что Время сломалось и что теперь Оно так и будет бежать на месте. Стрелочка никогда больше не сдвинется с палки с носом, и что это самое «завтра» никогда не придет: те тетеньки точно прокляли нас за то, что мы с Бабушкой не взяли у них книжечки.
Что же мне оставалось теперь?
На все мое детство без Бабушки застрять в этом детском саду? Я высунула голову из своего убежища – огромная, холодная, темная зала, где-то в туалете гулко подтекающая вода, едва угадываемые проемы высоких дверей… Нет, в этом мире мне точно не было места.
И тогда я решила, что дни мои будут протекать именно здесь, под этим столом, накрытым одеялом с утятами, в этом моем маленьком уютном мирке. Я легла на пол, снова свернулась калачиком, подтянув коленки к самому лбу. Да, только здесь теперь я чувствую себя спокойно, только здесь – в единственном месте, кроме Бабушкиных рук! – я могу спрятаться от назойливого звука шагов топчущегося на месте Времени.
Но внезапно к однообразному постукиванию часов примешались еще какие-то шаркающие звуки.
– Маша! Маша! Ты куда делась?
Оказалось, что это шаги потерявшей меня нянечки.
– Маша! Господи, куда же ты запропостилась? Да еще без тапочек…
Я замерла, затаилась, сжалась в комочек.
– Маша!
Раздался звук выключателя, и назойливое, нарастающее жужжание ламп дневного света начисто смыло из пространства звук застрявшего Времени. Одеяло поднялось, и под стол заглянуло улыбающееся лицо Анны Ивановны:
– Ты чегой-то здесь? Тебе ночью страшно стало? Так меня бы разбудила? – И она поставила передо мной мои тапочки.
Но я не намерена была с ней разговаривать, а просто потянула к себе приподнятый угол.
– Машенька, не дури! Нам надо с тобой скорее чистить зубы, одеться – сейчас же детишки придут! Вон, Марьстепанна уже поднимается.
И вправду, по ступенькам снова дробно цокали каблучки, и вскоре веселый голос воспитательницы провозгласил:
– Я уже тут! Нет еще никого? Слава богу. Не опоздала. Так неслась…
– Да ничего, ничего… опоздали бы, я бы приняла, – поднимаясь с полу, сказала нянечка. – С Машей мне что делать?
– А что с ней?
– Вот, полюбуйтесь, не вылезает. Всю ночь, видимо, тут и просидела.
Под столиком нарисовалось теперь улыбающееся лицо Марьстепанны:
– Ты чего тут? Выходи! Сейчас дети придут! Завтракать надо будет.
Но я снова молча потянула на себя угол одеяла.
– Ой, ну и бог с ней! – весело сказала воспитательница. – Видимо, она опять что-то там себе напридумывала. Вы что, не знаете, какая она фантазерка? Сейчас придут все, начнут во что-нибудь играть, и она сама вылезет.
Первым из всех в группу вихрем ворвался Руслан.
– Марьстепанна, а мне папа вишневую «девятку» купил! Смотрите, смотрите! – с ходу заорал он и плюхнул свой, судя по грохоту, немаленький автомобиль прямо воспитательнице на стол. – Смотрите, как она ездит!
– Кто ж такую ценность в детский сад приносит? – По голосу Марьстепанны было понятно, что она в очень хорошем настроении. – А ты подумал, как ее забирать будешь? Сейчас же кто-нибудь из мальчишек облюбует твое новоприобретение, и застрянет папина покупка тут на веки вечные!
– Ну и что? – вопил Руслан. Он вообще не умел просто разговаривать, а всегда почему-то громко кричал. – А мне папа тогда еще одну купит! Др-др-р‐р‐р‐р‐р‐р‐р‐р!!!
Судя по издаваемым Русланом звукам, машина со стола Марьстепанны явно куда-то поехала, долго плутала по изгибам каких-то дорог, прокладываемых Руслановой фантазией по ковру, и, наконец, со всего маха въехала ко мне под одеяло, безжалостно протаранив мои тапочки. Вслед за ней под столом появилась довольная, торжествующая Русланова физиономия, и его трубный глас провозгласил:
– Pit stop!!!!
И тут он заметил меня:
– О! Машка! Привет! А чего ты тут делаешь?
– Виделись! – мрачно отпарировала я и потянула одеяло обратно.
В этот момент в группу ввалились еще дети, пространство стало заполняться визгом и грохотом, топотом и скрежетом. Автомобиль выехал обратно, и, видимо, его появление после «заправки» произвело настоящий фурор. Достоинства и недостатки еще долго и горячо обсуждались, затем разноголосый детский хор нестройно, вразнобой заорал «Твоя вишневая «девятка» меня совсем с ума свела…», да так рьяно, что Марьстепанне пришлось очень сильно кричать, чтобы прекратить эту вакханалию. Словом, у всех сегодня в этом проклятом бесконечном «сегодня», было прекрасное настроение! Вне моего маленького мира кипели и бушевали страсти.
Я осторожно выглянула и…
Странно! Маленькая стрелочка сейчас указывала на неваляшку, которая шла сразу за «кочергой».
Но как же так? Я же только совсем недавно своими глазами видела, что она буквально примерзла к палке с носом! Значит, пока я раздумывала над «божьей карой», Время перепрыгнуло часть своего пути? Зачем же я не смотрела на стрелочку во все глаза? Ведь теперь я не знаю, сколько раз сломавшееся Время совершило эти странные скачки? И останавливалось ли Оно на «кочерге» или сразу махнуло к неваляшке? И можно ли считать, что первый свой круг Время уже «пролетело»?
А если хитрющая стрелочка, обманув меня своей неподвижностью, уже два, три или пять раз перескакивала на «кочергу» или через нее? Не стало ли от этого мое «завтра» уже «вчера»? Впрочем, нет, так быть не могло – я же не спала… Значит, я по-прежнему в «сегодня»? Но тогда получается, что «сегодня» для меня теперь никогда не кончится?
Одеяло вновь приподнялось, и ко мне вплыла Катина рожица:
– Машка! Привет! Как у тебя тут уютно! Можно к тебе?
– Во‐первых, ты не поместишься, – мрачно сказала я. – А во‐вторых, я с тобой уже здоровалась.
– Я? Я тебя сегодня еще не видела, – удивилась Катя.
– Нет, видела!
– Нет, не видела!
– Нет, видела!
– Нет, не видела! Я тебя видела вчера!
– Нет, ты меня видела сегодня!
– Нет, вчера!
– Нет, сегодня!
– Ну как же сегодня – я же только пришла! Я же дома ночью спала! – кричала Катя.
– А я не спала!
Где ей было меня понять? Проведя ночь в тяжелых раздумьях, я точно ни разу не сомкнула глаз, и поэтому «сегодня» продолжалось, поскольку мое «завтра» так и не наступило.
Обидевшаяся и возмущенная Катя на четвереньках выбралась из моего убежища и, споткнувшись, побежала к воспитательнице:
– Марьстепанна, а Маша не хочет со мной здороваться!
– Оставь ее ради бога, – все больше раздражаясь, сказала Марьстепанна. – Она сегодня не в настроении и играет в какую-то свою игру. Иди руки мой, сейчас будет завтрак.
Мир вокруг меня бурлил звуками, они буквально разрывали мне голову, поэтому я поплотнее вдвинула ее в коленки, тщательно подоткнула одеяло со всех сторон и закрыла глаза. Однако внезапно «утята» взвились над моей головой, и все еще улыбающееся лицо Анны Ивановны заглянуло ко мне под стол:
– Машуня! Иди пижамку-то переодень, личико умой, а то я уже на столы накрываю.
И она стала пододвигать к моему столику стульчики, ставить сверху тарелки и чашки, брякнули раскладываемые ложки, кто-то из детей, стремглав метнувшись к своему месту, больно наступил мне на руку… Словом, хочешь не хочешь, а выбираться мне из моего убежища пришлось.