Лига правосудия

– Мы на Запад не равняемся, русские мы, – вдруг раздался из динамика неприветливый мужской голос. – Чего надо?

Мысленно чертыхнувшись и помянув недобрым словом свою извечную привычку язвить дело – не в дело, Крячко объяснил, кто он и по какому вопросу, и получил в ответ:

– Ждите! Сейчас доложу!

Стас стоял перед дверью в стене и ждал. Прошло пять минут, десять, а он все стоял, как попрошайка в ожидании милостыньки, и уже начал не на шутку заводиться, как вдруг дверь открылась. У приготовившего очередную колкость Крячко язык мигом присох к нёбу – его встретил такой амбал, выше него на две головы и вдвое шире, что желание качать права мгновенно пропало, этот громила мог его смять, как бумажный стаканчик. Даже не потрудившись извиниться или как-то объяснить свое поведение, тот бесцеремонно и очень профессионально обыскал Крячко и решительно заявил:

– С оружием не пущу!

– Что ж, я его должен тебе отдать? – не смог сдержаться Стас.

– Зачем? В машине оставь. Пока она возле этого дома стоит, к ней никто даже близко не подойдет, – невозмутимо объяснил громила.

Крячко ничего не оставалось, как положить пистолет в бардачок и поставить машину на сигнализацию. Конечно, можно было плюнуть, развернуться, а потом вызвать старика в райуправление, но эта малодушная мысль даже не пришла ему в голову. Ведь это значило бы двумя руками расписаться в том, что он утратил былые навыки и вышел в тираж, раз не смог договориться не то что с чертом, как всегда утверждал Гуров, и даже не со стариком с крутым характером, а просто с его охранником. Как показало дальнейшее, на этом его мучения не закончились. Под бдительным присмотром охранника Стас прошел на застекленную веранду, где в кресле сидел и курил хоть и старый, но еще полный сил настоящий русский мужик: высокий, крепкий, как дуб, жилистый, с простым открытым лицом, но вот только взгляд у него был совсем непростой. Ох и непростой!

– Ну, здравствуй, полковник, – с усмешкой сказал он. – За бутылками ко мне? Так, извини, ничем не помогу. У меня таджики мусор разбирают и сортируют, а потом все в утиль идет: стекло отдельно, пластик отдельно, алюминий отдельно, бумага отдельно и так далее.

Крячко не был бы самим собой, если бы не сумел в этой неприятной ситуации приземлиться, как кошка на четыре лапы, – он в ответ просто рассмеялся:

– Язва ты, Егорыч! Ну, сморозил я глупость, а ты уже и рад меня мордой по столу повозить! Или у тебя других развлечений нет?

– Вон они, мои развлечения, – кивнул в сторону сада старик. – С ними ни цирка, ни кино, ни телевизора не надо – каждый день что-нибудь новенькое!

Стас оглянулся и увидел в саду детей самого разного возраста, но понять, сколько их всего, не смог, потому что они гонялись друг за другом так, что в глазах рябило, а уж визжали просто от души. На скамейке сидела молодая женщина и качала коляску с малышом, но вот она поднялась, вынула его из коляски, взяла на руки пошла в дом, только вот походка у нее была странная, да и обувь необычная. На то, чтобы увидеть и проанализировать все это, у Стаса ушло всего несколько секунд, и он, повернувшись к старику, сказал:

– Егорыч! Да сколько же их там? Я сосчитать не смог!

– Шестеро, – усмехнулся тот и уточнил: – Пока шестеро.

– Ну, ты дед-герой! – восхитился Крячко.

– Не подлизывайся! Садись и говори, зачем пришел, – велел старик.

Крячко присел к столу напротив него и объяснил:

– Да все по поводу тех трупов, что в выгребной яме нашли. Ваши тут завязли в этом деле, как мухи в варенье, вот нас с коллегой сюда из Москвы и прислали, чтобы помочь.

– Знаю, сын рассказывал, – кивнул Сидоркин. – Только если тебе какие-то документы нужны, то они в конторе. Съезди туда, я его сейчас предупрежу, и он тебе все покажет.

– Да с ним сейчас уже, наверное, мой коллега разговаривает, – отмахнулся Стас.

– Зачем же ты сюда пришел? – не столько насторожился, сколько удивился старик.

– Не обижайся, Егорыч, но мне просто интересно стало. Одно дело там банки, пирамиды, торговля, строительство и все прочее – это понятно. Но вот чтобы на мусоре и, прости, дерьме так подняться, этого я понять не могу, – честно сказал Стас.

– Полковник! Люди могут ходить в рубище, спать на земле и жрать всякую гадость. Но если будут жрать, то они будут и гадить! И чтобы они во всем этом не утонули, должен быть человек, который все это убирает, – просто объяснил Сидоркин.

Крячко задумчиво посмотрел на него, а потом с грустью в голосе произнес:

– Егорыч! Твой громила может мне хоть все кости переломать, но я все равно не поверю, что такой человек, как ты, сознательно выбрал себе именно такое призвание в жизни. Эту философию ты уже потом себе в утешение придумал, – и он тяжко вздохнул.

– А ты не дурак, – усмехнулся Сидоркин, помолчал немного и добавил: – Не было у меня другого выхода.

– Сидел, – понятливо кивнул головой Крячко.

– Да! Отец на фронте погиб, мать из последних сил выбивалась, чтобы мы не голодали, а я на улице рос. Шпана переулочная. Вот в драке двух парней и подрезал серьезно. Мне шестнадцать было, когда сел, а вышел – уже за двадцать пять перевалило. Мать в старуху дряхлую превратилась, а меня никуда на работу не брали. Как жить? Вот и пошел туда, куда взяли. Мужики тогда в цене были – война же столько их выкосила, только порядочная за меня все равно не пошла бы. Вот и сошлись мы с Наташкой. Она хоть и не гулящая была, но с прошлым, так что в таком маленьком городе, как наш, ей тоже особо не на что было рассчитывать. Да и хозяйка в дом нужна была, потому что мать уже совсем ни с чем не справлялась. Но я Наташке сразу условие поставил: если родит, тогда и поженимся. Так она мне трех парней подряд зарядила, – невесело усмехнулся он.

– Погоди, Егорыч! Так эти внуки у тебя от всех вместе? А я-то думал, что от Михаила только, – удивился Крячко.

– От него, – глядя в сторону, подтвердил Сидоркин.

– Слушай, я смотрю, тебе неприятно все это вспоминать, так, может, и не надо, – предложил Стас – ох какой же лисой, каким дипломатом он мог быть, если хотел!

– А чего ж не поговорить-то с хорошим человеком? – очнулся от своих мыслей старик и позвал: – Настя!

На его зов появилась женщина средних лет, по виду явно прислуга, и он приказал:

– Собери нам чего-нибудь!

Женщина кивнула и ушла, а Сидоркин продолжил:

– Ну, уж после такого-то я на ней, конечно, женился! И женой она оказалась хорошей, и хозяйкой замечательной, и за матерью моей, как за родной, ходила – ее-то померла, когда она еще девчонкой была. Может, оттого, что только с отцом жила, и пошла у нее в молодости жизнь набекрень. Я ломил, как каторжный, жена в столовой работала, так что сыты мы были, но ведь три парня – это не один. Ничего, все сдюжили. Выбрались мы из нищеты. Достаток в доме появился. Одно только меня волновало – что детей моих из-за моей работы дразнят.

– И они тебя стали стыдиться, – добавил Стас.

Старик вздрогнул, как от пощечины, и гневно уставился на Крячко, а тот в ответ на это только криво усмехнулся:

– Не дергайся, Егорыч! Когда при Горбачеве, а потом при Ельцине милицию дерьмом из шланга поливали, я все это прошел от и до! Так что понимаю тебя как никто! Все на своей шкуре испытал!

– Значит, действительно поймешь, – тихо проговорил старик. – И вот тогда я поклялся, что костьми лягу, но дети мои никогда такой работой заниматься не будут. Все образование получат, чего бы мне это ни стоило. Мы с женой копеечку к копеечке складывали, чтобы им жить, ни в чем не нуждаясь. И ведь всех в Москву в институты отправили, и деньги им туда постоянно посылали. И тут!.. – Сидоркин неожиданно расхохотался.

– Ты чего? – удивился Крячко.

Вернувшаяся с подносом женщина быстро накрыла на стол и снова ушла.

– А вот за это надо выпить! – продолжал улыбаться старик.

– Да за что? – недоумевал Стас.

– Вот выпьем, и скажу! – загадочно пообещал Сидоркин.

Они выпили, закусили, и Крячко, не выдержав, попросил:

– Ну, не томи!

– Мне уже почти пятьдесят было, Наташка немного моложе, и тут вдруг она приходит ко мне, растерянная, глаза с пятак, и говорит: «Илюшка! А ведь я беременная! Что делать будем?» Я так и сел! Что уж у нее до меня было, я никогда не спрашивал, но при мне на аборты она никогда не бегала, потому что дети – это святое, их Бог дает. Родившиеся, неродившиеся, а все равно они уже живые, и убивать их грех! Да их даже обижать нельзя. Остановились мы на трех парнях, и все, а уж что она там делала – это ее женские штучки. А тут, видать, решила, что уже можно ничего не бояться, вот и попалась! Ох, как она дочку хотела! В церковь ходила, Богородице молилась, чтобы девочку ей послала, а родился Мишка! Поскребыш наш! Как же она его баловала! С рук не спускала! Я уж с ней матерно лаялся – забалует ведь парня!

– Ну, младшие дети всегда самые любимые, – со знанием дела заметил Стас.

– А он у нас оказался единственным, – медленно произнес Сидоркин.

– Егорыч! Да понял я уже, что со старшими у вас беда приключилась, – сочувственно произнес Крячко. – Ты не рассказывай, если больно вспоминать!

– Да нет, полковник! Все уже отболело! – Старик налил себе рюмку и махом выпил. – Нет, они живы и здоровы, – и, подумав, добавил: – Наверное. Просто для нас они умерли. Все! Предали они нас! Сами-то мы в Москву не ездили, а вот они к нам постоянно наведывались за деньгами, за продуктами. А нам ведь для них, родных, разве чего жалко было? Берите! Для вас же живем!

Сидоркин уставился в окно и надолго замолчал, молчал и Крячко, боясь потревожить явно расстроившегося старика, но тот вдруг очнулся, выпил водки и неожиданно сказал:

– А ведь думал, что уже отболело. В общем, в тот день – до конца жизни его не забуду – я от совершенно посторонних людей узнал, что старший-то наш, оказывается, давно женился. А нас не то что на свадьбу не пригласил, а даже не сообщил об этом, да и с девушкой своей не знакомил. А дело было так: Наташка прихворнула, и врач сказал, что лекарство это можно только в Москве купить. Позвонил я старшему на ту квартиру, что он на мои деньги снимал, хотел попросить, чтобы он матери лекарство привез. А мне там голос чужой отвечает, что такой здесь уже давно не живет, потому что женился и перебрался к жене. Я сначала подумал, что номером ошибся, переспросил – нет, все верно. А ведь деньги-то у меня на квартиру он по-прежнему брал. Ну, тут я и попросил, чтобы мне его новый номер дали. А меня там допрашивать начали, кто, мол, я такой. Ну, я и ответил, что отец. Баба какая-то тут на меня как напустится: что вы мне голову морочите? Его родители давно умерли! У него, кроме братьев, никого нет! И трубку бросила.

– Погоди, Егорыч! Так ты что же, ему до этого никогда раньше не звонил? – удивился Стас.

– Нет, они сами всегда нас на переговоры вызывали – телефона у нас тогда не было, – тихо ответил старик. – Да и когда мне звонить, если я без выходных и проходных от зари до зари, как лошадь, пахал! Да и Наташка тоже не разгибалась!

– И что ж ты тогда сделал? – осторожно спросил Крячко.

– А ничего! Сам съездил в Москву за лекарством. Потом эти предатели нас пытались на переговоры вызывать, но и я не ходил, и Наташке запретил. Так они сами заявились. Все трое. И рожи такие невинные – волновались они за нас, видишь ли! Видно, та баба не передала старшему, что я звонил. Ну, я их и встретил в дверях! И сказал, что отныне за деньгами и продуктами пусть идут на то кладбище, где они нас при жизни похоронили, а вот они сами для нас умерли! Навсегда! Так эти сволочи еще и оправдываться начали, объясняли, что сноха моя, видите ли, дочь доктора каких-то там наук, из интеллигентной семьи, и как бы я смотрелся на свадьбе с моими-то замашками. Короче, выгнал я их!

– И они больше не приезжали?

– Как бы не так! – нервно рассмеялся Сидоркин. – Когда страна к черту в зубы валиться начала и все эти науки никому на хрен стали не нужны, они обо мне очень быстро вспомнили. Только получили они от ворот поворот, и я им ясно сказал, что кормушка закрылась! Тем более что Мишка уже подрастать стал, вот уж кто был мне тогда настоящей опорой.

– А он как с братьями? – поинтересовался Стас.

– Ко мне-то они в 1998-м примчались, а вот к нему через десять лет, когда кризис грянул, пожаловали. Встречаться со мной они, само собой, не стали – знали же, что я своего решения не изменю, а вот на него понадеялись, да зря! Они к нему: мы, мол, братья родные, так помоги, а он в ответ: какие же мы родные? Вы своих родителей давным-давно умершими объявили, а мои живы-здоровы. Так и отправил восвояси! И больше они здесь не показывались!

– Да-а-а! Я смотрю, он характером в тебя пошел! Кремень! – помотал головой Крячко.

– Просто он очень хорошо помнит, с чего я начинал и через что нам с ним вместе пройти пришлось, пока у нас и дом этот появился, и все остальное, – веско сказал старик.

– Так как же ты поднялся-то? – напомнил Крячко.

– А как при Горбачеве кооперативы и все прочее появились, купил я списанную ассенизаторскую машину и стал на себя работать. Объявления от руки писал и на столбах да остановках расклеивал. Только днем я на ней ездил, а ночью – она на мне.

– Рухлядь! – понятливо покивал Стас.

– А кто бы мне новую машину продал? – усмехнулся Сидоркин. – Да и денег на нее у меня тогда не было. Приедешь вечером, поешь, покемаришь с часок и лезешь ее чинить. А Мишка рядом. Помогает. Он в инструментах научился разбираться раньше, чем читать. Поднакопил я деньжат и вторую машину купил, ничем не лучше первой, а что делать? Человека на нее нанял – одного из тех, с кем раньше работал. Страна-то враздрызг пошла, контора наша уже и концы с концами не сводила.

– Не думаю, чтобы он сильно тебя любил, – заметил Крячко. – Раньше-то вы на равных были, а тут ты вдруг хозяином заделался.

– Так ведь люди – чего с них возьмешь? Мишка после школы меня по дороге перехватит, в кабине рядом устроится и сидит счастливый, что с папкой едет. Ну, русские бабы сердобольные: кто ему яблоко, кто помидор, кто пирожок, кто огурец даст, вот он и хрумкает по дороге.

– Рэкетиры не беспокоили?

– Куда же без них? Приходили: делись, мол. Ну, я шланг-то в руки взял и сказал, что сейчас выброс включу и поделюсь с ними от души. Сбежали – кому же хочется душ из дерьма принять? Со следующими разговор был уже посерьезнее. Нож-то у меня всегда в сапоге был, а то мало ли что на дороге случиться может? Достал я его тогда, предъявил и спросил: знают ли они, что я сидел и за что. А они в ответ ржать начали – когда, мол, это было! И объяснил я им тогда внятно, что навыков старых не растерял, а девять лет тех лагерей сейчас на двадцать пять потянут. И школу я за то время там прошел такую, что им и не снилось! Так что попишу я их от души, они и моргнуть не успеют!

– Отстали? – поинтересовался Стас.

– Угу! Со временем, – ответил Сидоркин и, вытащив рубашку из брюк, показал свой живот.

– Ого! Два пулевых, одно ножевое! – присвистнул Крячко, увидев старые шрамы.