Обвиняя жертву. Почему мы не верим жертвам и защищаем насильников

Макгоуэн хотела обратиться в полицию, но одумалась:

– Было ясно, что, расскажи я об этом публично, Монстру бы ничего не было, а вот мне… я бы никогда больше не смогла работать, – рассуждает она.

Тогда актриса предположила, что мощное окружение Вайнштейна с его связями в Голливуде, СМИ и политике будет его защищать.

«И это логично, – пишет она. – Это просто бизнес. А я – просто очередная девочка».

Почти два десятилетия спустя, когда Вайнштейн понял, что Макгоуэн больше не может молчать, он собрал команду юристов и шпионов, чтобы начать кампанию по ее дискредитации. Как потом сообщат Кантор и Туэй, Лиза Блум, юрист, успешно продавшая свои услуги Вайнштейну, хотела помочь ему в битве с Роуз Макгоуэн и «с остальными Розами мира». В своей записке Вайнштейну Блум предложила «провести ответную онлайн-кампанию, чтобы дать ей отпор и выставить ее патологической лгуньей». Блум также предложила разместить в интернете «статью о том, что актриса постепенно сходит с ума, чтобы этот материал был первым в выдаче при поиске ее имени в Google и тем самым подрывал ее авторитет».

Кампания сработала. Как выразилась Макгоуэн: «Они очень, очень хорошо поработали. И люди хотят верить в это, понимаете? Так им проще смириться с тем фактом, что произошло что-то ужасное. Ночью они закутываются в свои одеяла и сладко засыпают, уверенные, что такое бывает только с плохими людьми, но это не так».

По словам Макгоуэн, сразу после изнасилования новости о случившемся каким-то образом «распространились по Голливуду, как лесной пожар», и она оказалась в черном списке индустрии:

– Казалось, каждая сволочь в Голливуде знала, что в какой-то момент я была уязвима и меня осквернили. И наказали за это именно меня. Ощущалось это так, будто меня насиловали снова и снова. Все просто хотят держаться от насилия подальше, чтобы им было спокойней, – замечает Макгоуэн.

Чтобы сексуальных притеснений не существовало, «розы этого мира» необходимо затоптать.

Неравномерное распределение доверия

Уровень доверия общества к обвинительницам меняется в зависимости от характеристик самой жертвы. Обвинения женщин из маргинализованных, менее статусных или уязвимых групп обычно кажутся еще более сомнительными. Имеют значение социальный класс, карьера, миграционный статус, наличие вредных привычек, сексуальный опыт и сексуальная ориентация. И особенно важна раса, которая «неотделима от пола», как подметила правовед Трина Грилло.

Как правило,

мы больше доверяем тем, у кого больше власти.

Если предполагаемая жертва уже находится в относительно невыгодном положении, она проигрывает, а обвиняемый, который уже занимает относительно привилегированное положение, выигрывает.

Но есть одно примечательное исключение. Когда белая женщина заявляет о сексуальном насилии со стороны темнокожего мужчины, наделенные властью белые охотно ей верят. Как писала историк Эстель Фридман: «Ничто лучше не иллюстрирует идею расового превосходства, чем реакция на изнасилование». Миф о темнокожих сексуальных преступниках и беззащитных белых женщинах закрепился еще во времена рабства, когда обвинения в изнасиловании против темнокожих мужчин, какими бы необоснованными они ни были, обычно использовали для оправдания жестокости белых – как в рамках правовой системы, так и за ее пределами. Пока обвинения в изнасилованиях стратегически использовали против темнокожих, белым разрешалось безнаказанно насиловать своих рабынь. Фридман выяснила, что к концу XIX века понятие изнасилования определялось двумя наборами представлений о расе:

«Во-первых, темнокожую женщину нельзя изнасиловать, во-вторых, темнокожие мужчины угрожают достоинству белых женщин».

Даже сегодня этот мрачный период напоминает о себе через реакцию жителей США на сексуальное насилие. Многие небелые жертвы упоминают свою расу при описании последствий насилия, чего не скажешь о большинстве белых женщин. Как заметила Грилло, они «часто воспринимают себя не как белых, а как людей без расы». К какой бы расе ни принадлежала обвинительница, это повлияет на готовность других ей поверить[17].

Рассмотрим историю Венкайлы Хейнс.

Недавно она закончила колледж. Девушка утверждает, что ее изнасиловали в начале первого года обучения. Когда я расспросила ее о дальнейших событиях, она объяснила, что ее нежелание официально заявить об инциденте связано с еще более далеким прошлым: в 12 лет она неоднократно подвергалась сексуальному насилию со стороны члена ее церкви, который активно участвовал в жизни молодежной группы. Он «никогда ничего не просил» у церкви, сказала Хейнс, «но взамен насиловал темнокожих девочек». Она «знала, что все это неправильно», но никому об этом не рассказывала, продолжая терпеть насилие.

– Как будто кто-то просто отобрал у меня голос… Все время, пока меня насиловали, я молчала.

Пока Хейнс молчала, другая девочка – еще одна жертва того же мужчины – решила на него пожаловаться. Она сделала это публично, но церковь никак не отреагировала. «В следующее воскресенье он снова был в церкви, – вспоминает Хейнс. – И в тот же день домогался до меня как ни в чем не бывало». Все это длилось более пяти лет, пока ее семья не переехала. Тогда Хейнс впервые столкнулась с занижением доверия, и это событие сформировало ее взгляд на мир и свое место в нем.

Много лет спустя, когда Хейнс изнасиловали в университетском кампусе, она не смогла об этом рассказать. По словам девушки, ее изнасиловал спортсмен в соседнем колледже. Он был ее близким другом, а также одним из первых, с кем Хейнс поделилась историей насилия в детстве. Когда все закончилось, она решила не привлекать полицию:

– Я темнокожая, я женщина, так что я не из тех, кто тут же набирает 911 или доверяет правоохранительным органам, учитывая отношение общества к сексуальному насилию, жестокость полиции и тот факт, что это очень, очень больная тема.

Она также вспомнила прошлое, в котором член церкви мог безнаказанно растлевать ее и других девочек, когда все об этом знали.

Хейнс, новоиспеченная студентка колледжа, не сомневалась, что это было именно изнасилование, но не знала, стоит ли сообщать о пережитом руководству кампуса. Она не понимала, найдутся ли у нее «силы» рассказать об этом, и поверят ли ей просто так. Она не знала, защитят ли ее «на этот раз», или, как в детстве, ей снова придется «защищать других людей».

Прекрасно понимая, что ее истории могут не придать особого значения, она все же решилась рассказать о произошедшем. Однако колледж решил, что виновата сама Хейнс. Как она вспоминает, ей сказали: «Не надо было уходить за пределы кампуса. И не надо было надевать это платье. И общаться с этими мальчиками тоже. Надо было сидеть и учиться». «Во всем оказалась виновата я», – подчеркивает она.

В конечном итоге Хейнс отказалась от обвинений.

– Казалось, будто меня заставили защитить собственного обидчика вопреки моей боли, моим чувствам и моему опыту, – объясняет она. – И никто не хотел защищать меня.

В итоге она чувствовала, что случившееся с ней не важно, а значит и «ее жизнь не так уж ценна».

Позже она написала: «Жизни черных женщин, которых изнасиловали, не важны».

Доверие к темнокожим женщинам занижают несколько иначе, чем к белым женщинам. У темнокожих женщин не просто более низкий статус – у них другой статус. Как заметила правовед Анджела П. Харрис, темнокожие женщины – это «небелые женщины, только в худшем положении». Когда речь идет о доверии, устоявшиеся мифы о сексуальности темнокожих женщин еще сильнее искажают восприятие их обвинений, что приводит к недоверию и безразличию.

Возьмем дело адвоката Аниты Хилл. Она обвинила в сексуальных домогательствах Кларенса Томаса. Слушания по этому делу проходили почти 30 лет назад, но до сих пор считается, что они сильно повлияли на дальнейшее развитие США. Как писала журналистка Джейн Майер:

«Слушания превратились в безобразное выяснение отношений, где Томас и его защитники изо всех сил пытались унизить достоинство Хилл и подорвать к ней доверие. Например, они без каких-либо реальных доказательств обвиняли ее во лжи, додумывании и эротомании».

Скептически настроенные по отношению к заявлениям Хилл указывали, что она отказалась подать жалобу на Томаса несколькими годами ранее, когда ушла из Комиссии равных возможностей при найме, где работала у него в подчинении. Примерно тогда Хилл рассказала их общему другу, что уже около двух лет Томас ее домогается.

– Не может быть! – ответил ее друг.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Хилл.

– Не то чтобы я тебе не верю, но не могу поверить, что Кларенс Томас на такое способен.

Хилл заплакала. Этот разговор, по ее словам, «определил ее готовность обсудить пережитое с кем-нибудь еще».

– Если так отреагировал мой друг, вряд ли стоит ожидать чего-то другого от сторонников Томаса, – вспоминает она свои мысли.

Она не поднимала эту тему почти 10 лет.

Когда Хилл публично обвинила Томаса, которого к тому времени почти назначили членом Верховного суда, ей снова не поверили. Томас получил должность, а Хилл – разрушенную репутацию. В консервативных кругах ее часто изображали невменяемой и похотливой, «немного странноватой и немного шлюховатой», как написал один политический обозреватель.

Размышляя о своем опыте, Хилл отмечает, что темнокожие женщины как группа долгое время считались «развратными и легкодоступными». Во времена рабства «сексуальное насилие над ними не было преступлением», а жертв, «которые осмеливались пожаловаться, обвиняли в неадекватности или выдумывании какого-то неправильного отношения к ним». Сотни лет спустя утверждения Хилл отрицали под таким же предлогом. Она пишет:

«Созданный обществом ложный образ эротоманки, которая из-за вожделения не отличает фантазии от реальности, прекрасно вписывается в миф о сексуальности темнокожих женщин».

Когда темнокожая женщина делает три заявления – это случилось, это неправильно, это важно, – доверие к ней и ее словам падает с двойной скоростью. К обвинениям любых жертв часто относятся с безразличием, даже если верят в их истинность, но слова темнокожих женщин обесценивает не только общество в целом, но и расовое сообщество в частности. Анита Хилл чувствует, что ее принуждают «отказаться от гендера в пользу защиты расовой идентичности». По ее словам, это заставляет темнокожих женщин молчать о насилии. «Запрет рассказывать о домогательствах, домашнем насилии и даже изнасилованиях связан с историями об издевательствах над темнокожими мужчинами и их линчевании, – добавляет Хилл. – Нам говорят: страдать будет либо только жертва, либо все сообщество, если она расскажет о произошедшем».

Каждый из трех механизмов занижения – недоверие, обвинение, пренебрежение – применяют к темнокожим женщинам с особой мстительностью. Одно исследование показало, что в ответ на рассказ членам семьи о сексуальном насилии темнокожие жертвы чаще всего слышат, как факт нападения отрицают, их самих обвиняют в произошедшем или же к их обвинениям относятся с пренебрежением.

Подверженные большему риску сексуального насилия чаще остальных сталкиваются с этими механизмами, из-за чего их желание поделиться пережитым становится еще меньше. Психологи, изучавшие нежелание темнокожих женщин рассказывать об абьюзе, обнаружили «культурный мандат афроамериканских преступников-мужчин на защиту от фактического и предполагаемого несправедливого обращения со стороны системы уголовного правосудия» (подавляющее большинство случаев сексуального насилия происходит внутри одной расы, за исключением нападений на женщин коренных народов, которые, как показывают исследования, чаще всего носят межрасовый характер).

Заявление темнокожей женщины о насилии могут расценить как акт предательства. Активистка-феминистка и исследовательница афроамериканистики Саламишах Тиллет пишет, что «стереотип о темнокожем мужчине-насильнике… запугал темнокожих женщин, которых афроамериканские мужчины вынуждают молчать под угрозой обвинения в предательстве расы или, того хуже, в потворстве системе уголовного правосудия, которая лишает свободы темнокожих мужчин несоразмерно чаще, чем белых». Принуждение темнокожих женщин к обету молчания приводит к «форме самоотречения, чреватой еще большим разложением», как однажды заметила Анита Хилл.

Основательница движения Me Too Тарана Берк продолжает заниматься проблемами обычных жертв, на которых обращают куда меньше внимания, чем на знаменитостей. Берк призывает признать важность их страданий, чтобы их историям тоже начали придавать значение. Но, как подчеркивает Дрим Хэмптон, исполнительный продюсер документального сериала «Выжить после Ар Келли» (Surviving R. Kelly)[18], темнокожие женщины ожидают иной реакции и поэтому предпочитают ничего не рассказывать. «Именно так они заставляют темнокожих женщин молчать – подчеркивая, что страдания темнокожих мужчин от системы правосудия превосходят любые другие страдания», – замечает она.

«Нашим женщинам всегда приходилось расставлять приоритеты в пользу общей расовой борьбы, иногда жертвуя достоинством и безопасностью. Но если сегодня они осмелятся сказать хоть одно дурное слово о темнокожих насильниках, их обвинят в неверности нашему наследию и культуре», – пишет журналист Джамиль Смит.

В мире, где о насильниках заботятся больше, чем о жертвах, у темнокожих женщин еще больше причин молчать, ущемляя собственные интересы.

Независимо от расы небелых жертв обычно ставят ниже их обидчиков. «Небелые женщины занимают совсем другое положение в экономической, социальной и политической сферах общества», – пишет профессор права Кимберли Уильямс Креншоу, которая ввела термин «интерсекциональность»[19], чтобы подчеркнуть, насколько важно учитывать пересечение идентичности и неравенства. Будь обвинительница темнокожей, латиноамериканкой, азиато-американкой или мусульманкой, ее социальный статус, раса, религиозная принадлежность и многое другое будут влиять на доверие к ней и ее словам.

Женщины коренных народов сталкиваются с занижением доверия примерно так же, как и другие небелые женщины, но здесь есть свои особенности. Профессор права, лауреат стипендии Макартура[20] и представительница народа маскоги (крик)[21] из штата Оклахома Сара Дир посвятила более двух десятилетий помощи жертвам гендерного насилия среди коренных народов, которых она называет «не просто самыми виктимизированными, но и самыми подлинными жертвами, первыми жертвами политического и политизированного сексуального насилия». Показатели насилия над женщинами коренных народов ошеломляют: по государственным подсчетам, больше половины из них хотя бы раз в жизни подвергается насилию. В некоторых общинах, особенно в отдаленных деревнях, эти показатели еще выше.

– В их жизни насилие скорее произойдет, чем нет, – говорит одна из активистов в области охраны здоровья женщин в резервации племени янктон-сиу[22] в Южной Дакоте.

Чиновники настолько занижают доверие к жертвам среди коренного населения, что пережившим насилие кажется, будто рассказ о произошедшем ни к чему не приведет. Эти женщины прекрасно осознают, что их просто никто не станет слушать.

– Когда ты слышала или своими глазами видела, как мама, сестра или тети рассказывают о насилии, и никто ни черта не делает, то как ты можешь решить, что в твоем случае все будет иначе? – спрашивает Дир.

Обычно племенные общины территориально обособлены от сотрудников правоохранительных органов, ответственных за их защиту, и присяжных, которые теоретически должны выносить вердикт по их делам. В континентальных штатах обычно именно федеральные власти занимаются расследованиями сексуального насилия среди коренного населения, а не сами племена, поскольку последние не имеют возможности наказать нарушителей не из коренных народов (которые, повторюсь, ответственны за большинство случаев насилия женщин из их племен). Это создает ощущение оторванности и подчеркивает безразличие чужаков, ответственных за расследование дел, к страданиям этих женщин.

Местные правоохранительные органы также равнодушны к проблемам женщин коренного населения. Несколько отделений полиции Аляски уже обрели дурную славу за нежелание рассматривать жалобы на сексуальное насилие. Показательны наблюдения Гретхен Смолл, которая служила в полиции города Ном в середине 2000-х. Она рассказывает, как вскоре после поступления на службу поняла, что ее отделение постоянно отклоняет заявления от женщин коренного населения. Из раза в раз полиция обвиняла и игнорировала их.

Смолл вспоминает, как женщина из коренных племен сообщила, что выпивала в баре, а потом проснулась в гостиничном номере с несколькими мужчинами. Один из них рассказал, что, пока она была без сознания, пятеро других неоднократно ее насиловали. Выслушав рассказ жертвы, Смолл вернулась в полицейский участок и приступила к расследованию, но двое коллег-офицеров сказали ей, что этот эпизод не был изнасилованием, ведь обвинительница была пьяна. Когда Смолл напомнила им, что секс с жертвой в бессознательном состоянии считается преступлением, офицеры «засмеялись и указали мне на стопку дел», объяснив, что «если у жертвы «были эпизоды употребления алкоголя или случайных связей», дело «никогда не будут расследовать».

В Номе, как и везде, веры в то, что насилие произошло, недостаточно, чтобы начать действовать. Адвокат одной из местных жертв заметил устоявшееся «представление, закрепившееся и в правоохранительных органах, и среди самих членов сообщества: если с человеком происходит нечто подобное, то… он сам виноват».

Порицание – не единственный механизм занижения доверия к жертвам коренных народов.

Отдельная проблема – равнодушие. Многие полицейские совершенно безразличны к тяжелому состоянию жертв.

По словам Смолл, однажды ей приказали прекратить расследование в отношении белого мужчины, подозреваемого в изнасиловании 14-летней девочки из коренного населения Аляски.

«Он не по девочкам, – вспоминает Смолл слова сержанта. – Он просто спаивает женщин в баре и отвозит их в тундру, чтобы заняться сексом… Он хороший парень».

После этого и других случаев Смолл вынудили признать, что «женщины коренного населения здесь ничего не значат». Более того: некоторые адвокаты призывали их не сообщать о насилии.

Больно это признавать, объясняет Сара Дир, но желание выступить с показаниями лишь усугубляет травму [от нападения], когда тебе никто не помогает.

И для многих жертв – не только среди коренного населения – отсутствие поддержки больнее самого насилия.

Жертвы из маргинализованных групп готовы к тому, что их слова пропустят мимо ушей. Как написала одна транс-женщина, которая решила не сообщать о насилии:

«Пока многие жертвы сталкиваются с недоверием, транс-жертвам грозит особое непринятие, поскольку какая-то часть общества думает, что трансгендерные люди «слишком отвратительны», чтобы их насиловали. Поэтому я молчала».

Чем меньше жертве доверяют, тем больше у нее причин молчать.

Несмотря на то, что обвинительницам доверяют в разной степени в зависимости от целого ряда причин, всех их объединяет одно: отсутствие разбирательств после заявления об абьюзе похоже на повторное насилие. И часто жертвы продолжают молчать, чтобы общество их не отвергло. Молчание пережившей насилие – результат того, что я называю ожидаемым занижением доверия.

Как комплекс доверия вынуждает жертв молчать

Эбби Хонольд родилась и выросла в Миннесоте с пятью братьями и сестрами в семье среднего класса. Она поступила в Миннесотский университет, который окончила в 2017-ом году, пройдя «долгий и неприятный» путь.

Несколькими годами ранее Хонольд изнасиловали в бессознательном состоянии.

Я чувствовала, что это полностью моя вина, – объясняет она, добавляя, что до нападения принимала наркотики вместе со своим насильником. – Казалось, что во всем виновата только я. И если я сама так думала, то что бы сказали копы?

До нашего разговора о случившемся знали только несколько ее друзей и врач.

Девушка отказалась обратиться в полицию, и это связано с другим мужчиной в жизни Хонольд, Дэниелом Дрил-Меллумом, который изнасиловал ее примерно за год до этого. В тот раз все было иначе: после нападения Хонольд отвезли в больницу на скорой помощи. Она подала заявление в полицию и не считала себя виноватой – по крайней мере, сначала.

Но с заявлением обошлись довольно небрежно: Хонольд приняли за обманщицу, пожалевшую о сексе по обоюдному согласию. После этого Хонольд снились кошмары, в которых она звонила по номеру 911, но никто ей не отвечал.

Первое изнасилование было крайне жестоким. Через дорогу от места, где это произошло, сотни студентов отмечали итоги футбольного матча между Миннесотой и Айовой. Хонольд познакомилась с Дрил-Меллумом через общего друга и согласилась сходить к нему домой, чтобы помочь принести водку на вечеринку. Как только они вошли, Дрил-Меллум затащил Хонольд в спальню и, несмотря на сопротивление, грубо снял с нее одежду, оставив царапины на ногах.

«Я просто оторопела», – объясняла позже Хонольд. Он бросил ее на кровать и насиловал (анально и вагинально), кусал и душил, пока она ненадолго не потеряла сознание.

«Я думала, что умру, но перспектива не казалась такой плохой, ведь тогда все это закончится».

Но когда насильник оставил ее, и Хонольд сказала, что уходит, он вновь над ней надругался.

– В этот раз я изо всех сил пиналась, вырывалась и пыталась встать, потому что понимала, через какой ужас мне предстоит пройти, – сказала девушка.

Когда Хонольд наконец удалось сбежать из квартиры, она запаниковала. Стоял солнечный и ясный полдень, и она вернулась на вечеринку.

«По мне было видно, что что-то случилось. Волосы растрепаны, одежда измята, макияж размазан слезами. Ко мне начали подходить студенты… И я слышала, как некоторые из них говорили что-то вроде: «Боже, думаете, ее изнасиловали или что-то типа того? Какой ужас». Даже слышать об этом было отвратительно, так что я свернулась калачиком… И просто начала плакать».

Кто-то из студентов посоветовал Хонольд позвонить 911, что она и сделала. Сначала приехала полицейская машина, а затем – скорая помощь. Как рассказала мне девушка, полицейские посоветовали ей ехать в больницу без друзей, потому что они могли повлиять на ее восприятие произошедшего. Ей не разрешили позвонить маме.

– Можешь позвонить ей позже, – строго сказал офицер. – Все-таки ситуация довольно унизительная.

– А ты дала этому мальчику понять, что он насилует тебя? – спросил другой офицер.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

В русском языке нет точного аналога английскому понятию survivor, которым обозначают человека, прошедшего через трудности (не обязательно угрожающие жизни) и способного жить дальше. В большинстве случаев survivor переводится в этой книге как жертва, если иного не требует контекст. – Прим. пер.

2

Донна Фрейтас – американская ученая, преподаватель, писатель, автор художественной и научно-популярной литературы. Одна из ее книг – «Девять жизней Роуз Наполитано», которая выйдет в России в издательстве МИФ в 2022-ом году. Здесь и далее – прим. ред.

3

Харви Вайнштейн – американский кинопродюсер, бывший член правления и сооснователь компании Miramax Films. В 2017-ом году Вайнштейна массово обвинили в сексуальном насилии, а в 2020-ом году суд принял решение по делу.

4

Хештег #MeToo (#ЯТоже) распространился в социальных сетях в 2017-ом году после скандала вокруг Вайнштейна. Хештег подчеркивает осуждение сексуального насилия и домогательств.

5

Тарана Берк – американская активистка-правозащитница, феминистка. Неоднократно подвергалась насилию. Известна тем, что помогает молодым девушкам из маргинальных сообществ, жертвам сексуального насилия.