Офицерский крематорий

В тот вечер я не заметил арки – она отлично ширмовалась за вертикальными жалюзи, нижний край которых был утяжелен (по виду – гирьками), и мне на ум пришло слово «самодельщина». В эти минуты я был сосредоточен и подмечал каждую «дьявольскую» мелочь, этакие пунктиры, слившиеся в одну линию, и ее рабочее название было – «Линия поведения».

Я быстро огляделся в зале, но не сразу нашел столик, за которым состоялось наше с Ритой знакомство. Вот он, с парой светильников и букетом цветов, сервированный лишь минеральной водой и виноградом (пара сочных гроздьев в изящной плоской корзинке). Все, как в прошлый раз. За соседним столиком нас поджидал управляющий ресторана – лысоватый, маленького роста итальянец, одетый по-деловому, его пиджак висел на спинке соседнего стула, и, может быть, этим жестом он дистанцировался от следственной группы в целом и меня в частности.

Павлов повел себя по-хозяйски. Не выпуская из рук «дипломат» и назвав одного из следователей по имени, он позвал его на помощь, и они вдвоем придвинули соседний столик вплотную к столику управляющего. В общем, получилось что-то наподобие стола для совещаний, и за ним разместились четверо: Павлов и Кватроччи, я и мой конвоир в куртке водоканала. «За бортом» остались еще двое полицейских: с деланым равнодушием они осматривались в этом просторном помещении. Павлов включил диктофон и официально предупредил Витторе Кватроччи о том, что допрос ведется с использованием фонограммы. Этим он преследовал две цели. Первая: возможность «наиболее полной фиксации хода следственных действий». Вторая цель – тактическая, подразумевающая и давление на подследственного в качестве установления истины. Собственно, я сам возглавил следственную группу, поскольку в поисках истины был самым заинтересованным лицом.

Эти «новоградские итальянцы», по мнению Павлова, относились к той категории свидетелей, которые, как правило, уклоняются от явки на допрос и суд, потому он и принял решение использовать в ходе допроса звукозапись. Также он не исключал, что допрос будет производиться с участием переводчика, и в этом случае фонограмма позволит ему в дальнейшем проверить «правильность перевода» или ссылку на его неточность, как основание для изменения показаний. В общем и целом, он рассматривал итальянцев как хитрую нацию.

Во вступительной части фонограммы Павлов был краток. Он назвал дату, адрес заведения, кто и на каких основаниях статей УПК, с какой целью проводит допрос с применением звукозаписывающей аппаратуры. Потом разъяснил права и обязанности каждого, включая меня.

Указав на меня концом авторучки, майор задал вопрос Витторе Кватроччи:

– Вы узнаете этого человека? Если да, то при каких обстоятельствах произошла ваша последняя встреча?

Я перехватил взгляд управляющего и кивнул головой: «Можешь говорить».

Павлов хмыкнул.

Итальянец сказал:

– Да.

Павлов хмыкнул еще раз и был вынужден повториться:

– При каких обстоятельствах произошла ваша последняя встреча? Назовите дату и точное время.

Кватроччи назвал. И дождавшись необязательного кивка следователя, продолжил:

– Я вышел подменить Салли.

– Салли? Кто это?

– Наш бармен. Вечер был загружен, и персонал валился с ног. Такие вечера, как вы понимаете, бывают только раз в году.

Витторе, мягко говоря, лукавил. Никакой загруженности в тот вечер не было. Например, я сидел за столиком один, Рита – тоже одна. Большей же частью – это два-три человека за столиком.

– Странный праздник, – индифферентно заметил Павлов. И я сообразил, что он наводил справки о «волчьем дне торжества».

– Смотря для кого.

– Продолжайте.

– Этот молодой человек, – указал на меня рукой Кватроччи, – подошел к стойке и попросил… это… воспроизвести, – подобрал он слово, – песню Челентано. Mi sto lavando il viso guardando, – скороговоркой произнес он первую сточку песни. – Я не знал, есть ли она в фонотеке, поэтому загрузил ее из сети, получилось даже быстрее. Он поблагодарил меня и вернулся за свой столик.

– С ним был еще кто-то?

– Да. Такая… строгого вида женщина лет тридцати, думаю.

– Во что она была одета?

– Коричневый костюм от Версаче…

– Почему вы решили, что костюм – от Версаче? – уточнил Павлов. – Вы видели бирку?

– Я – итальянец, – гордо отчитался за родной бренд Витторе.

– Ну, хорошо, дальше.

– Туфли – черные, кажется.

– Как выглядела эта женщина?

– Длинные, до середины плеч, каштановые волосы. Я и раньше видел ее у нас.

– Как часто она посещала ваш ресторан?

– Я нередко выхожу в зал. Подменяю официантов, бармена, когда нужно, а те подменяют друг друга, чтобы работа не виделась конвейером. Ну, не знаю. Вот так, по пальцам пересчитать не могу.

– Хорошо. Черты лица сможете описать?

– Я могу нарисовать ее, – внес я предложение.

– Да, ты мастер «пера», – перешел на жаргон Павлов.

Он извлек из прозрачного файла снимок с места происшествия и протянул его Кватроччи.

– Да, – покивал тот, всмотревшись в лицо мертвой женщины. – Я узнал ее. – Он указал подбородком на меня: – Они вместе ужинали, танцевали. Я наблюдал за ними. И знаете, о чем я подумал? Что они – гармоничная пара. Такие непохожие. Он – машина, она – поворот. И вот он вписывается в нее на огромной скорости.

Оперативники смотрели на меня, как на пилота «Формулы-1».

Воспользовавшись заминкой, я поднял свободную руку, как на уроке.

– Что у тебя? – спросил Павлов, делая перерыв в записи.

– Раз уж мы отвлеклись от темы, могу я попросить кое о чем?

– Валяй, – разрешил следователь, проявляя отзывчивость.

– Мы в ресторане, понимаешь? – вкрадчиво начал я. – Когда еще мне выпадет возможность пообедать в таком заведении?

– Ну, продолжай.

– До этого я только раз так шикарно закусывал – в Екатерининском зале в компании Михаила Гутмана и Сергея Иванова. Пообедаю за свой счет, разумеется. Надеюсь, мою кредитку ты не потерял?

– Все здесь, – похлопал по папке Павлов и на минуту задумался над моей просьбой.

Я попытался влезть в его мозги. Может быть, он в эту минуту представил меня с набитым ртом, среди кремлевской роскоши, с орденом на шее, ленточку которого мне с приклеенной улыбкой поправляет на сцене лично глава президентской администрации: «За укрепление законности и правопорядка, за проявленные отвагу и мужество… Поздравляю, Павел Ильич!»

– Не знаю, не знаю. Разве что пока идет допрос свидетелей, – сдался он потихоньку. – Кто обслуживал его в тот вечер? – обратился он к Кватроччи.

– Карло Моретти. Карло, подойди сюда, – позвал его управляющий.

Официант подошел ближе и улыбнулся мне, как старому знакомому, демонстративно щелкнув кнопкой авторучки.

– Не в этот раз, – понял я его. – Могу я сделать заказ?

– В пределах твоей кредитки, – разрешил Павлов.

Карло согнулся в пояснице, готовый принять заказ.

– Спагетти под чесночным соусом, устрицы. Спиртное, как я понял…

– Ты правильно понял, – перебил меня Павлов.

– Это все, Карло.

Официант ушел. Следователь, поддавшийся давлению, посмотрел на меня так, как смотрят на ректора Государственного университета Блата, и продолжил допрос управляющего. Его вопросы носили общий, фоновый характер и касались они, собственно, темы фестиваля Луперкалии. Итальянец, отвечая на них, заметно оживился.