Серьга удачи знаменитого сыщика Видока

– Не за так, конечно, дам, – тут же поправилась цыганка. – Мы завтра в табор уезжаем, и ты отпустишь с нами свою девчонку.

– Чего? – встала Вера в позу оскорблённой добродетели. – Совсем свихнулась?

– Что слышала, – жёстко отрезала собеседница. И продолжила, пристально глядя на мать: – Прямо сейчас поедем к тебе домой. Ты соберёшь Галины вещи и бумаги. Знакомым будешь говорить, что дочка переехала к родственникам.

– Думала, может, в школу её отдать в этом году, – затянула Вера, набивая цену.

– Зачем врёшь? – закуривая, одёрнула Веру цыганка. – Не собиралась ты Галю в школу отдавать. Так и слонялась бы девка по рынку. Не сделаешь, как я говорю, – Галя умрёт. Старая Замбила её смерть во сне видела.

– Правда, что ли, умрёт? – забеспокоилась Галкина мать, с тревогой поглядывая на дочку.

– Замбила так говорит, и слово её верное!

Вера сокрушённо покачала головой и вытянула сигарету из открытой пачки, выглядывающей из нагрудного кармана джинсовой куртки собеседницы.

– Как не вовремя! – забирая у цыганки зажигалку, проговорила Вера, сунув сигарету в зубы. – Мне ещё деньги Андрею отдавать, а похороны сейчас кучу бабок стоят, – бормотала она, закуривая. – Между прочим, если уж на то пошло, моя бабка и в самом деле была цыганкой. А, ладно! К родственникам так к родственникам. Забирайте Галку, чёрт с вами! Сейчас товар сдам в камеру хранения, и поедем за документами. Только чтобы деньги были прямо сегодня! И не столько, сколько украли! В два раза больше!

Париж, 18… год

Всю ночь Люсиль не сомкнула глаз, беспокоясь о Рудольфе, и лишь под утро забылась тревожным сном. Уже начинало светать, когда в дверь её каморки чуть слышно поскреблись. Вскинувшись на кровати, женщина зажгла слабый фитиль лампы и насторожённо прислушалась. Едва уловимый стук повторился снова. Модистка вскочила с матраца и на цыпочках устремилась к двери.

– Кто там? – испуганно прошептала она.

– Люсиль, открой, – раздался слабый голос.

Распахнув дверь, Модистка увидела лежащего на пороге Рудольфа. Рана на его бедре обильно кровоточила, и в коридоре уже натекла изрядная лужа. Не обращая внимания на непомерную тяжесть, женщина затащила друга к себе, с трудом уложила на кровать и, вернувшись в коридор с тряпкой, торопливо затёрла кровь. После чего бросилась к впавшему в забытьё раненому и стала обрабатывать глубокую рану. Замотав бедро Рудольфа оторванными от нижней юбки оборками, Люсиль принесла таз с водой и, устроившись на перепачканной в крови оттоманке, стала протирать его лицо влажной губкой. С трудом приоткрыв глаза, Рудольф кинул на подругу мутный взгляд и чуть слышно прошептал:

– Люсиль, ты…

Раненый слабо улыбнулся:

– Как хорошо, что я добрался до дома. У антиквара была засада…

Он говорил, торопясь и задыхаясь, точно боялся не успеть сказать то, что тяготило его душу.

– Нас ждали… Кто-то выдал нас с Луи и Красавчиком. Прости меня, девочка… Я не принёс ни монетки. Мы бедны, как и прежде.

Сердце Люсиль зашлось от жалости. Только вчера они были так счастливы! И вот теперь тот, кто ей дороже всех на свете, терпит немыслимую боль, стараясь не показывать вида! Сжимает зубы до скрежета, опасаясь застонать, чтобы не напугать её!

– Не беспокойся ни о чём, Рудольф, милый, – женщина провела по его воспалённому лбу прохладной ладонью. – У тебя сильный жар. Тебе нельзя волноваться.

Модистка встала и подошла к окну. Сквозь чисто вымытое стекло виднелась кирпичная стена соседнего дома и голуби, степенно прохаживающиеся по подоконникам. Если бы могла, она сама бы легла с кровавой раной на сафьяновую оттоманку, только бы Рудольф был жив и здоров! Если бы могла… Но изменить судьбу не в её власти. Зато хороший врач может сотворить чудо. Люсиль отошла от окна и, закусив губу, стала мерить шагами крохотную комнатушку, размышляя, как бы раздобыть денег на доктора. То, что без помощи врача Рудольф не протянет и суток, не вызывало ни малейших сомнений. Оставшихся от ужина грошей навряд ли хватит на визит доктора. К тому же потребуются лекарства… Необходимо было что-то срочно предпринять, но что – Люсиль не знала.

– Мадам Расиньяк, передайте Альфонсу, что я не смогу быть к зиме в ваших краях, как обещал… Похоже, я надолго свалился, – чуть слышно шептал умирающий, глядя на подругу туманным взором и не узнавая. – Мадам Жозефина, пожалуйста… Пока ещё вы здесь, в Париже, на улице Герен-Буассо, но скоро покончите с делами и уедете… И вот тогда, молю вас, не забудьте сказать Альфонсу, что вернули мне деньги и Альфонс ничего мне не должен…

Люсиль встрепенулась. Ну да! Конечно! Мадам Расиньяк! Вот кто сможет одолжить денег на доктора для Рудольфа! Кинув быстрый взгляд на впавшего в забытьё больного, Люсиль накинула на плечи шаль, повязала голову косынкой и торопливо вышла из комнаты, заперев Рудольфа на замок. Она почти бежала, торопясь на улицу Герен-Буассо, чтобы разыскать свою спасительницу. Домов, где сдавались внаём меблированные комнаты, на этой улице было не так уж и много. Переговорив с консьержками, Модистка обнаружила Жозефину Расиньяк в милой квартирке на втором этаже доходного дома на углу. Супруга давнего приятеля Рудольфа как раз собиралась куда-то уходить и стояла посреди гостиной одетая, когда в её номер вбежала взволнованная Люсиль.

– Добрый день, мадам Жозефина! Я Люсиль Гринье, вы меня помните? – срывающимся голосом с порога заговорила Модистка. – Мы встречались в погребке у матушки Буше. Я была с Рудольфом. Помните?

– Конечно, я вас помню, мадемуазель, и в любое другое время была бы рада перекинуться словечком, – великосветским тоном отозвалась мадам Расиньяк. – Однако сейчас прошу меня извинить. У меня нет ни минуты свободной, я очень тороплюсь.

– Мадам Жозефина, я пришла к вам просить за Рудольфа, – Модистка умоляюще прижала ладони к груди. – Рудольф очень болен, и мне совершенно не на что пригласить врача. Если бы вы ссудили нам десять франков…

– Не сочтите за оскорбление, мадемуазель Гринье, но я не располагаю лишними деньгами.

Постоялица номера держалась надменно и холодно. В знакомой Рудольфа не осталось и следа от былой любезности. Тон её был резок, глаза колючи.

– Должна признаться, мои собственные планы потребовали гораздо больших затрат, чем я рассчитывала. У меня осталось денег только-только в обрез, чтобы заказать дубликат ключа от чёрного хода дома графини.

– Дубликат ключа? – радостно воскликнула Модистка. – Я могла бы его изготовить, ибо отлично владею этим ремеслом.

– Но мне нужно срочно, – приблизившись к окну, задумчиво проговорила Жозефина. – Кухарка, которая передала мне слепок, сказала, что графиня этим вечером уезжает в гости, а прислугу отпускает. Видите? Вон там! Занавеска на кухне опущена – это знак, что хозяйки уже нет в доме. Поторопитесь, голубушка, если хотите получить свои деньги.

– Разве вы не дадите мне денег прямо сейчас? – растерялась Люсиль. – Рудольфу очень плохо. Я бы сперва пригласила врача, а затем уже принялась за дело. Если Рудольфу не помочь, он может не выжить.

– Тем лучше! – жёстко откликнулась воровка, рывком отворачиваясь от окна и протягивая Люсиль коробок со слепком. – Значит, быстрее будете работать, чтобы успеть до того, как ваш приятель отправится к праотцам!

И, глядя на обескураженную визитёршу прозрачными голубыми глазами, холодно закончила:

– Я деловая женщина и не занимаюсь благотворительностью, а плачу исключительно за выполненную работу.

Люсиль приняла из рук блондинки оттиск ключа и, не прощаясь, направилась к дверям.

– Я буду ждать вас в этой комнате, – вдогонку прокричала Жозефина. – Постарайтесь закончить как можно скорее!

Задыхаясь от быстрого бега и не чуя ног, Люсиль вернулась к себе. Взбежала по лестнице и, отперев коморку, первым делом устремилась к Рудольфу. Разметавшись в бреду, он горячечно повторял её имя.

– Люсиль, малышка, прости меня… Прости…

– Я здесь, милый! – ласково улыбнулась Модистка, смахивая слезу. – Всё будет хорошо. Я раздобуду денег и приведу врача.

Люсиль скинула платок и разложила на столе инструменты, стараясь не слышать хриплых стонов умирающего, принялась за работу. Час проходил за часом, в комнате становилось всё темнее, и умелая мастерица, ловко орудуя щипчиками и пилками, торопилась как можно скорее изготовить из стальной пластины дубликат ключа. Ключ был готов, когда окончательно стемнело. Покрытый испариной Рудольф продолжал метаться в бреду и чуть слышно стонать. Модистка зажгла масляный светильник и, протерев лицо больного влажной губкой, стремглав бросилась на улицу Герен-Буассо. Весь день она ничего не ела, но даже не вспоминала о себе, беспокоясь за жизнь любимого. Платок сбился набок, шаль криво повисла на одном плече, грозя вот-вот упасть в осеннюю грязь, а Модистка этого не замечала. Она бежала по мостовой, и ветер трепал неприбранные волосы, но женщина не думала о том, как выглядит. Рудольф – это всё, о чём она помнила в этот момент. Потянув на себя тяжёлую дверь доходного дома, Люсиль шагнула в парадное и, с трудом переводя дыхание, жалко улыбнулась склонившемуся над газетой консьержу:

– Месье, я к мадам Расиньяк, меня ожидают.

– Мадам Расиньяк ушла, – не глядя на посетительницу и продолжая читать, казённым голосом откликнулся мужчина, даже не потрудившись выйти из своей комнаты.

– Ушла? Давно? – Люсиль не могла скрыть удивления.

– Минут десять назад.

В недоумении качая головой, Люсиль вышла из дома заказчицы. Может, Жозефина устала её ждать и направилась к графине без ключа, надеясь забраться в дом через окно? От этих мыслей Модистка приободрилась и устремилась к строению напротив. В безмолвии ночи здание на противоположной стороне улицы возвышалось тёмной громадой, похожей на корабль. Ни один луч света не падал из его окон. Люсиль обошла особняк со всех сторон и со всё нарастающим беспокойством убедилась, что мадам Расиньяк поблизости нет. Окончательно растерявшись, несчастная застыла перед дверью чёрного хода. У неё был ключ от дома, где любая вещь стоила никак не меньше тех денег, которые врач бы взял за визит к Рудольфу. Да ещё бы осталось на лекарства. Только одна вещь, и всё! И Рудольф, её Рудольф будет жив и здоров. Разве это воровство? Она возьмёт чужое не для себя, а для любимого. Что в этом плохого?

Решительно тряхнув головой, Люсиль шагнула вперёд и вставила отмычку в замочную скважину. Повернула ключ и толкнула дверь. Дверь со скрипом приоткрылась, и женщина вошла в темноту чужого дома. Запахло лавандой и свежей выпечкой. Но не успела возлюбленная Рудольфа сделать и двух шагов, как вспыхнул свет масляной горелки и прямо на Люсиль устремился высоченный великан. Модистка смотрела на приближающуюся фигуру и не верила своим глазам. Это был Рудольф! Здоровый, бодрый Рудольф без малейших следов ранения шёл прямо на неё, в руках его блестели открытые наручники. И баритон его прозвучал, как трубный глас, возвещающий конец света.

– Люсиль Гринье, вы арестованы за проникновение в чужое жилище. Следуйте за мной.

Женщина застыла, не в силах поверить в происходящее. Она ощущала себя так, словно склонилась к смеющемуся младенчику, стремясь поцеловать его, и улыбающееся детское личико, вдруг оскалившись, обернулось мерзкой сатанинской рожей.

– Рудольф, милый, тебе уже лучше? – онемевшими губами с трудом вымолвила Модистка, недоверчиво рассматривая вроде бы знакомое, но сильно изменившееся лицо того, кого ещё секунду назад она считала своим любимым.

– Перед вами, мадемуазель, шеф охранной полиции Эжен Франсуа Видок, – надменно сообщил этот чужой, незнакомый человек, надевая на Модистку наручники. Люсиль испуганно отшатнулась, даже не пытаясь скрыть охватившие её отвращение и ужас. А фальшивый Рудольф насмешливо продолжал: – Вам, мадемуазель Гринье, самое место на галерах. Теперь вы не скоро сможете удивить нас своими талантами.

И, сменив тон с глумливого на грозный, закричал:

– Ну, что стоишь? Пошла! – Видок с силой толкнул раздавленную и уничтоженную Люсиль в спину. – Что смотришь? Не узнаёшь? Как я устал от этого маскарада! Устал от тебя, от твоей убогой грязной лачуги, от дрянной еды и больше всего на свете мечтаю оказаться дома, подальше от мерзких дешёвок, таких, как ты.

С трудом переставляя ноги, Люсиль двинулась вперёд, проклиная себя за то, что в тот же день, когда задержали Большого Жана, не ушла в монастырь, как собиралась сделать, сидя в полицейском участке. Теперь она обречена на каторгу, а это гораздо хуже смерти.

Москва, конец 80-х

Поезд до Минусинска отправлялся ровно в полночь. Семеро цыган, и с ними худенькая рыжеволосая девочка, стоя на перроне, дожидались, когда подадут состав. Галка крепко держала за руку старую Замбилу, похожую на тощую райскую птицу в своих ярких цветастых юбках и в жёлтой, с широкими рукавами кофте, поверх которой краснела спортивная стёганая безрукавка. Стоящие вокруг пассажиры боязливо поглядывали на большие цыганские узлы, сложенные кучей рядом со старухой. Косился на багаж и молоденький милиционер, недоверчиво взиравший на девочку и старуху, но подойти и спросить документы не решался, хотя было видно, что ему очень хочется это сделать. Молодые цыганки золотозубо скалились, болтая с парой рослых цыганских парней на своём языке, однако не спускали глаз с прохаживающегося рядом с ними милиционера. Галка отчётливо слышала, как Замбила раз за разом бормочет одно и то же:

– Вода в реке, следы на песке – никому не говорите обо мне. Утечёт вода, ветер заметёт следы – и никто не скажет, что я умывалась в той реке и ступала по тому песку. Никто не будет помнить, что я жила, что я была, что я есть на этом свете. Никто не помнит, никто не видит. Нет меня! Нет меня! Нет меня!

После троекратного повторения заговора милиционер вдруг утратил интерес к цыганам и, словно забыв об их существовании, двинулся на другой конец платформы, проверять документы у подгулявших шабашников. Когда подали поезд, проводница приняла из рук молодого цыгана билеты и, недоверчиво осмотрев проездные документы, шагнула в сторону, давая пройти. Ромале подхватили мешки и сумки и, громко переговариваясь, устремились в вагон. Галку устроили в одном купе с Замбилой. Девочке отвели верхнюю полку, так же как и самой молоденькой из цыганок, которую звали Маша. Хотя Маше было пятнадцать лет, она уже покрывала голову косынкой, как и подобает замужней женщине в их роду. Однако замужество не мешало Маше оставаться смешливой хохотушкой, радостно улыбающейся при каждом удобном случае.

– У каждого табора есть своё прозвище, – сидя на Галкиной полке, взахлёб рассказывала Маша. – Мы, например, рода рувони. По-цыгански рув – это волк. У нашего рода в Минусинске табор. И ещё есть во Франции. Я в позапрошлое лето ездила во Францию на свадьбу двоюродной сестры. Вообще у меня много сестёр. А родных только две. Любаша и Таня. Тебе сколько лет? Семь? Любаше шесть, Тане девять. Будете подругами.

Галка смотрела на юную цыганку и думала, что уже сейчас, среди чужих людей, ей гораздо лучше, чем с родной матерью.

– В Москву с нами будешь ездить, – пообещала Маша. И не без гордости похвасталась: – Мы с братьями часто в Москву катаемся. И бабушка Замбила всегда с нами. Братья ездят по делам серьёзным, а бабушка просто так, людей лечить. Бабушку в этот раз приглашали кого-то из правительства на ноги ставить, но Замбила этих, из правительства, не очень любит. Говорит, что хвори к высокопоставленным чиновникам как-то по-особенному сильно прилипают. А уж если бабушка Замбила не вылечит, значит – никто не вылечит. Ложись и помирай.

За бельём отправилась Лила, та самая деловитая цыганка, которая договаривалась насчёт продажи Галки. Вернулась Лила не одна, а в компании с проводницей. Той самой, которая недоверчиво смотрела на билеты. Сотрудница железной дороги имела вид самый решительный. Её сожжённые мелкой «химией» волосы торчали в разные стороны, бордовые щёки тряслись от возбуждения, ноздри картофельного носа воинственно раздувались.

– Начальник поезда дал указание у всех подозрительных личностей документы проверять, – откатив дверь купе, не терпящим возражений тоном заявила она, усаживаясь на диван рядом со старой Замбилой. – Предъявите ваши документы! И на девочку тоже!

Замбила придвинулась ближе, почти вплотную, взяла проводницу за руку и заговорила, глядя ей прямо в глаза:

– Добрая, молодая, спросить можно вас?

Проводница отрицательно мотнула головой, но руку не отняла.

– Время сколько, не скажешь?

Женщина взглянула на запястье, где красовались модные электронные часики, и чуть слышно ответила:

– Десять минут первого.

– Ай, спасибо! – обрадовалась старуха. – За уважение тебе надо погадать.

И, перевернув руку собеседницы ладонью вверх, монотонно зачастила, переходя с «ты» на «вы» и обратно.

– Два дела вижу – хорошее и дурное. Ты на вид весёлая, а в душе недовольная. Первую любовь, первую судьбу ты потеряла, потому что вам люди помешали, спорчили вам всё дело. Тоска твоя злее болезни. Сама ты не пьёшь, а как пьяная ходишь. В больнице вы были, а пользы не имели, но страдаешь не от бога, а от людей, от нечистой силы. Но перемена в твоей жизни будет очень хорошая, только будь похитрей. Что имеете на душе, то на языке не имейте. Будет вам приглашение числа пятого-десятого, – не ходите. Будете иметь канитель, неприятности. Запомнила?

Проводница отрешённо кивнула.

– А теперь иди к себе, и никуда не выходи из своего купе, – строго приказала цыганская колдунья. – А то будет вам морока. Канитель и неприятности. Слово моё крепкое. Бабушка Замбила никогда не врёт.

Свесив голову с верхней полки, Галка с восторгом и ужасом наблюдала, как во время «гадания» воинственный настрой проводницы сменился апатией. Получив указания, женщина, точно в трансе, поднялась с узкого дивана и послушно вышла из купе, деликатно прикрыв за собой дверь.

– Видала? – сделав большие глаза, прошептала Маша.

– Ага! – выдохнула Галка.

– Во, как бабушка умеет! – захлёбывалась от восторга новая подружка. – Бабушка Замбила ведьма, шувани. Она делает бок та кушти, бок бути.

– Чего делает? – почтительно осведомилась Галка, проникаясь невольным уважением к чужому языку, звучащему как песня.

Маша закатила глаза, обдумывая ответ, и через минуту выпалила:

– Можно перевести как «работа плохой и хорошей удачи», точнее не знаю как сказать. Скоро начнёшь понимать по-нашему, станешь совсем как мы. Будешь жить с Замбилой, она сделает из тебя шувани. Для этого она тебя и взяла к себе.

– А почему из меня? Почему не из тебя?

– Ты что, я не могу! – испугалась Маша. – Быть ведьмой страшно. А я ребёночка скоро рожу, да и муж у меня есть. А у настоящей шувани не может быть ни семьи, ни детей. У бабушки Замбилы нету детей. И мужа нету. Теперь у неё будешь ты. Старая Замбила научит тебя всему, что сама умеет. Я слышала, бабушка это Лиле говорила. Ты, Галка, тоже научишься так морочить людей, что они будут забывать, зачем пришли к тебе.

Маша захихикала, будто сказала что-то очень смешное.

– Ведь так, бабушка Замбила?

Но Замбила не отвечала. Она сидела, откинувшись на спинку дермантинового дивана, и смотрела в тёмное окно, на бегущие мимо фонарные столбы, выхватывающие из ночной мглы яркие снопы жёлтого света. Сегодня ей опять был сон, который снился из ночи в ночь. К Замбиле снова пришла незнакомка и попросила разыскать цыганскую серьгу удачи, чтобы вернуть этот амулет Саре Кали.

– Ты же видишь, Замбила, что род рувони приходит в упадок, – на языке котляров заговорила ночная гостья. – Никогда рувони не торговали наркотиками, а сейчас торгуют. И брат твой, глава рода баро Гранчо, смотрит на это безобразие сквозь пальцы! Сама знаешь, Замбила, что сыновья твоего брата для отвода глаз развешивают на базаре мохеровые шарфы, раскладывают помады. А на деле продают людям дурь. Только Сара Кали сможет вернуть роду волков разум. Добудь цыганскую серьгу удачи и принеси святой Саре! Для ромов не секрет, что серьга эта помогает шельмовать, и я точно знаю – Сара Кали гневается на соплеменников, потому что до сих пор серьгу не положили к её ногам. Хотя и обещали. Я обещала. Дала обет. Но не смогла выполнить. Не по своей вине не смогла. И потому прошу тебя, Замбила. Чтобы святая снова прониклась симпатией к рувони, нужно опустить серьгу в щель на постаменте статуи Сары, не дав амулету и дальше бродить по свету и помогать безнаказанно творить зло. Замбила, ты уже старая, но очень сильная, только ты справишься с этим делом. Принеси серьгу удачи к цыганской святой в Сент-Мари-де-ля-Мер, и я упокоюсь с миром, а Сара Кали вновь вернёт роду рувони своё прежнее расположение.

После визитов ночной гостьи Замбила ни о чём другом не могла думать. Старуха заперлась в тёмной комнате, достала из бережно хранимого сундучка старинную романо патрин, и цыганская картина рассказала Замбиле всё, что случилось с серьгой удачи за долгие годы. Пристально, до боли в глазах, вглядываясь в натёртую фосфором картонку с дырочками, выколотыми цыганскими иглами, шувани отчётливо видела, что цыганская серьга удачи сейчас находится у банкира, проживающего за границей, в Майами. Дела банкира довольно сомнительны, однако идут в гору, из чего можно заключить, что амулет неотлучно находится с ним. А также Замбиле стало известно, что у нынешнего владельца серьги есть сын, парнишка восьми лет. Что делать с этими сведениями, старуха не знала до тех пор, пока на глаза ей не попалась Галка. Дочка Веры сразу обратила на себя внимание всемогущей шувани, ибо в девчонке, несомненно, также была колдовская сила. Сила от рождения. У всех рыжеволосых есть такая сила, нужно только суметь ею воспользоваться.

Старая Замбила знала, как извлечь и развить дар, отпущенный Галке Господом Богом. Именно из рыжих волос, добываемых с таким трудом, получаются лучшие обереги, которые Замбила плетёт всему табору для защиты от дурного глаза. Кроме того, у цыган бытует поверье, что увидеть на утренней зорьке красноволосую деву верхом на белом коне – это к удаче. Так пусть Галка живёт в их таборе на радость всем. Скачет рассветным утром на белом коне, плетёт из своих густых огненных волос могучие обереги. Ну и, конечно же, и сама получает от этого пользу. Не надо быть ворожеей, чтобы понять, как в дальнейшем сложится жизнь смазливой девчонки, останься Галка со своей матерью. А рядом с Замбилой девчонка наберётся ума-разума, станет настоящей шувани и вернёт роду волков утраченное расположение их цыганской святой Сары Кали.

Париж, 18… год

Квартира шефа охранного отделения тайной полиции располагалась в добротном доме фешенебельного квартала Парижа, на улице Нев Сен-Франсуа. Именно туда, препроводив Люсиль Гринье в участок, отправился экипаж Видока. Кучер остановил лошадей у высокого парадного крыльца, и из кареты вышел Эжен Франсуа. Теперь Видок мало походил на сутулого хромоногого каторжника, завладевшего сердцем Люсиль Гринье, но всё-таки в нём ещё можно было разглядеть несомненные черты Рудольфа, от которых талантливый лицедей не до конца успел избавиться. Косящий глаз, покрытый язвами нос и накладку из коротко остриженных волос удалить можно было только в подходящих условиях гримёрной комнаты, и шеф тайной полиции стремился сделать это как можно скорее, торопясь домой. Поднявшись по парадной лестнице, Видок отпер дверь квартиры и вошёл в прихожую. И сразу же на звук его шагов из спальни торопливо выбежала светловолосая женщина, одетая в пеньюар и домашние туфли, в которой Люсиль Гринье, несомненно, признала бы мадам Расиньяк.

– Франсуа! – с облегчением воскликнула блондинка, приникая к груди Видока. – Я так за тебя волновалась!

– Ну-ну, Аннет, не стоило этого делать. Что такого страшного могло произойти? – Сыщик снисходительно потрепал помощницу за подбородок. – Ты же знаешь, детка, удача всегда со мной. Распорядись насчёт ванны и приготовь что-нибудь поесть.

Из ванной комнаты, соседствовавшей с гримёрной, Видок вышел совсем другим человеком. Это был высокий светловолосый атлет с густым вьющимся чубом, хорошо очерченными скулами и мужественным подбородком, украшенным игривой ямочкой. От жалкого сентиментального воришки Рудольфа не осталось и следа. Движения его были размашисты, голос громок, взгляд решителен и жёсток. Гонимый голодом, Видок устремился туда, откуда доносились чарующие запахи изысканных яств, и вскоре обитатели уютной квартирки на улице Нев Сен-Франсуа уже сидели в просторной гостиной, и верная подруга шефа тайной полиции, не спуская глаз с поедающего бланманже друга, с сочувствием в голосе говорила: