Венец многобрачия

А я не говорю им о Бельмоне, чтобы не сглазить. Уж очень жаль будет, если с Бельмоном ничего не получится. С другой стороны, я никому не рассказываю, что Валентин Сергеевич оставил мне достаточно денег. Это из-за Артема. Он будет занимать деньги, а потом ни за что не отдаст, он никогда не отдает.

Но если поразмыслить, то в глазах своих мужей я действительно выгляжу не совсем нормальной: бросила работу, целыми днями слоняюсь по квартире нечесаная, в старых джинсах, живу непонятно на что. Не случайно Олег так заботится о моем питании, Артем пытается взбодрить меня доступными ему способами, а Евгений ведет душеспасительные беседы о вреде алкоголя и наркотиков. Кстати, что-то его давно не было. И в такой ситуации, если я расскажу им про случай в Сосновке, они решат, что я окончательно сошла с катушек. Да, но Луизу-то действительно убили! Это – факт. Артем знает, что приходила полиция. Тем более они подумают, что смерть Луизы так на меня повлияла, что я немедленно начала выдумывать небылицы. Но ведь я ничего не выдумываю и доказательство этому – пальто! Если я смогу доказать, что было два пальто, – это уже что-то конкретное. Смотаться, что ли, в тот бутик на Вознесенском? Хорошо бы вместе с Неонилой, мне будет больше доверия. Как бы в ответ на мой призыв, Неонила позвонила сама.

– Привет, наш у тебя?

Это она так Артема называет – «наш».

– Был, ушел уже, – ответила я, – а что случилось?

– Жалость какая, – расстроилась Неонила, – думала его у тебя застать. Звонили из «Лилии», требовали статью срочно, говорят, еще третьего дня обещал сдать, а он, похоже, вообще про нее забыл.

– А что это за журнал – «Лилия»?

– Это вроде как обычный дамский журнал, но только для молодых женщин.

– И давно он в нем сотрудничает?

– Уже год почти, как он появился. Статьи пишет и целую рубрику ведет – «Младшая сестренка». Это уж совсем для девочек молоденьких.

– Чему Артем может научить молоденьких девочек? – искренне удивилась я.

– Что ты, у него так здорово получается, – хохотала Неонила, – у него псевдоним – «тетя Ира», так и пишет – «Советы тети Иры».

– Ну и ну!

– Так не знаешь, где он может быть?

– А ты по мобильнику-то звонила?

– Да у него мобильник третий месяц отключен за неуплату!

– Что, так плохо дела идут?

– У него не очень-то, – неохотно созналась Неонила.

– Тогда я знаю, где его искать: у Витьки Бармалеева. Если дела плохо идут, он вечно у Витьки торчит. Они роман пишут, лет пятнадцать уже этим делом занимаются. Когда у Артемчика дела плохо идут, денег не платят или вообще он с работы уволился, то он сразу вспоминает, что в нем погибает великий писатель, и бежит к Витьке. А Витька всегда на месте, он работает оператором газовой котельной по принципиальным соображениям – считает, что работа не должна отвлекать от творческого процесса. А поскольку за творческий процесс ему вообще ничего не платят, его опусы пылятся в той же котельной абсолютно никем не востребованные, то он и выбрал работу в котельной, там надо только за приборами следить, а голова свободна. Так что рано или поздно Артем к Витьке попадет, ты не сомневайся.

Неонила записала телефон начальника котельной и отключилась.

Я накормила Горация, вымыла посуду, оставшуюся от Артема, и привела квартиру в относительный порядок. Потом я приняла душ, накрасилась и уложила волосы. Теперь в зеркале отражалось что-то вполне приличное. Не могу сказать, что я красавица, но при хорошей косметике и со вкусом подобранной одежде выгляжу все еще неплохо.

В середине дня опять позвонила Неонила и радостным голосом сообщила, что все в порядке, она выдернула Артема от Витьки, он уже дома и садится за статью. Но все дело в том, что, когда Артем работает, он становится необыкновенно противным, все время требует, чтобы ему приносили то кофе, то крепкий чай с лимоном, то бутерброд с ветчиной, то вообще пирожок с грибами.

– Ну ты его и распустила! – возмутилась я.

– Ага! – она согласилась. – Но делать нечего, теперь его обратно в оглобли не ввести, так что я просто ухожу из дома, он не отвлекается на пирожки и спокойно работает.

Дальше она пригласила меня прогуляться. Я подавила в зародыше мысль, что приглашает она меня по наущению Артема, и согласилась, только просила зайти со мной в тот бутик на Вознесенском.

– Ты что, собираешься покупать то пальто? – встревожилась Неонила. – Такие деньги!

– Да знаешь, запало оно мне в душу, – тянула я, думая со страхом, что если пальто все еще висит там, то я буду иметь бледный вид, не покупать же его в самом деле!

– Ладно, идем, я тебя отговорю! – пообещала Неонила.

Представляете, какое я почувствовала облегчение, когда узнала, что пальто нет. Его купили дней шесть назад. Такая шикарная дама, сказала Неонилина племянница, брюнетка, пальто на ней сидело отлично, – тут она покосилась на меня не без некоторого злорадства. И машина под стать хозяйке – бежевый «Крайслер». На прощание я выяснила, что воротник у пальто с изнанки был и верно черный.

Неонила решила, что я расстраиваюсь из-за пальто, и всячески меня утешала:

– Целее деньги будут!

Но меня волновало совершенно другое. Если сделать допущение, что дама-соседка – совершенно другая женщина, то, отставив пока в сторону вопрос, для чего все это нужно, подумаем, чем это грозит лично мне. Допустим, теперь они уже знают, что устранили не ту свидетельницу. А возможно, убийца понял свою ошибку еще вчера сразу после убийства, и именно поэтому они прислали ко мне с утра пораньше телефонного мастера Еремеева? И я, идиотка, сама впустила его в квартиру. И он собирался меня убить. Я поежилась, как от холода, Неонила даже забеспокоилась и спросила, как я себя чувствую. Пришлось взять себя в руки и распрощаться с ней по-хорошему. Я продолжила свои грустные размышления в метро.

Этак они меня в покое не оставят. Может, все же поделиться с Олегом? Но уж очень я была сердита на них на всех за то, что опекают и держат за чокнутую. Ладно, попробую выкрутиться сама. Выходить из дома только с Горацием, гулять при дневном свете и на открытых местах. Открывать только знакомым, никаких телефонных мастеров и техников из жилконторы. Если закрыться на все замки, то так просто в квартиру не попадешь – нужны специальные инструменты. Замки и двери у Валентина Сергеевича – будь здоров, обстоятельный был человек. Внезапно я остро позавидовала своей матери, что она прожила двадцать лет с человеком, который смело брал на себя любые трудности, встречавшиеся в наше сумасшедшее время.

Что это со мной? Помню, Олег, когда мы ссорились, говорил, что мне никто не нужен, что я прекрасно могу жить одна и в глубине души только об этом и мечтаю. И действительно, одной мне никогда не бывает скучно. И с мужьями я каждый раз расставалась довольно безболезненно, поэтому мы и сохраняем дружеские отношения после развода. Однако теперь они все почему-то решили, что одиночество действует на меня губительно.

На этот раз у лифта я столкнулась с тем надменным белобрысым типом, которого вымазал Гораций. Плащ был тот же самый, но безукоризненно чистый, видно, успел уже в чистку сдать, за срочность небось заплатил! Я не сказала ему ни слова, он тоже посмотрел равнодушно, видно, не узнал меня в приличном виде.

– Четвертый, – коротко сказала я, когда мы вошли в лифт.

Тип молчал и даже не делал попытки нажать кнопку.

– Четвертый! – громко повторила я и, видя, что он не тронулся с места, рванулась к панели. – Вы что, ехать не собираетесь? Зачем же тогда в лифт садиться?

– А? – Он очнулся, тряхнул головой и уставился на меня в полнейшей растерянности.

– Что вы сказали?

– Ничего, все в порядке, – успокоила я его.

Мне стало неудобно. Ну, задумался человек, а я сразу рычу. Подумаешь, задержался в лифте ненадолго. Он потер виски и отвернулся. Тут мы приехали на четвертый этаж. Я вышла и направилась к своей квартире, но, доставая ключи, заметила, что сосед с шестого и не думает закрывать лифт. Он смотрел на меня с интересом.

– Простите, вы – родственница Валентина Сергеевича?

– В некотором роде, – неохотно подтвердила я.

Все понятно, он из тех мужчин, которые разговаривают вежливо только с интересными женщинами, а всяких замухрышек в старом мамином плащике откровенно презирают, просто в упор их не видят. Небось, когда на машине ездит, окатывает бедных старушек грязью из лужи, сволочь!

– Как поживает Гораций? – продолжал белобрысый.

– Вы же видите, прекрасно, – я кивнула на дверь, за которой раздавался басовитый лай – этот лежебока все же решил отреагировать на поворот ключа и голоса.

– Привет ему от меня.

– Так вы знакомы? – удивилась я.

– Немножко. Мы общались с вашим… с Валентином Сергеевичем до того, как… случилось несчастье.

Чудно! Сначала четыре месяца больной человек чахнет в четырех стенах в обществе угрюмой собаки, а после его смерти начинается форменное паломничество, все вдруг уверяют, что дружили с Валентином Сергеевичем и страшно его любили. Если провести параллель с Луизой, которая ходила, чтобы пошарить по квартире в поисках материалов, то что надо от меня этому белобрысому и явно не бедному типу?

Очевидно, такие нелестные мысли отразились у меня на лице, потому что сосед пробормотал не то «простите», не то «всего наилучшего» и уехал наконец на свой шестой этаж.

Гораций встретил меня ласково, я даже удивилась. Возможно, он просто хотел есть. Когда вечером мы возвращались с прогулки, у подъезда стоял молодой человек и под присмотром Раисы Кузьминичны устанавливал домофон. Раиса рассказала, что последнюю квартиру в подъезде расселили, теперь живут люди приличные, и что домофон – мера временная, потом переделают двери и посадят либо вахтершу, либо настоящего охранника, как жильцы договорятся. Я сказала, что заранее согласна на охранника, сколько бы это ни стоило.

Вот и еще один день прошел, а я и не прикоснулась к Бельмону, – с грустью констатировала я за ужином. Если так дальше пойдет, то я и за год его не закончу. Еще чего доброго меня опередит какой-нибудь ушлый тип, переведет роман кое-как, и люди его не оценят. Хорошо бы сесть сейчас за перевод, но по ночам я работать не могу, так уж устроен мой организм. Вечер я провела у телевизора, попивая чаек с сахаром вприкуску. И даже фильм понравился, что-то террористическое в пустыне и джунглях.

Меня разбудила луна. Она нахально светила в окошко прямо сквозь занавески. Я села на диване, кутаясь в одеяло. В квартире была полная тишина, даже Гораций не возился. И внезапно на меня нахлынула лютая тоска. Эта квартира, где много лет жили двое любящих людей, сохранила часть их счастья. Вот на стене висит мамин портрет, любовно окантованный самим Валентином Сергеевичем, на столе часы с надписью «Любимому…», весь уют, созданный мамой не просто так, а для него, единственного, самого лучшего. И я со своими комплексами и отвратительным характером никогда здесь не приживусь. Квартира меня не примет. Я здесь только для того, чтобы опекать Горация.

Раздался не то вздох, не то стон. Я встала и потащилась в кабинет. Там на полу возле пустого кресла распластался Гораций. Вся его поза выражала глубочайшее отчаяние. Я нагнулась и под руку попался горячий шершавый нос.

– Гораций, миленький, ты не заболел?

Гораций не заболел, он страдал. Луна разбудила его, и он вспомнил, как он был счастлив здесь, когда были живы хозяева. Он зарычал на меня низко, утробно: «Уйди по-хорошему». И я подумала, что Гораций хотя бы знает, по ком страдает. А отчего же тоскую я? По ком, выражаясь словами Хемингуэя, звонит колокол? Неужели по мне самой?

Глупости, просто расшатались нервы. Скоро начнем с Горацием хором выть на луну. Определенно, квартира на меня плохо влияет. И так ли уж не прав Олег, когда утверждает, что я изменилась? Разумеется, к худшему, – думает он, но вслух сказать это боится.

Я совершенно сознательно вызвала в себе мысли о мужьях, чтобы разозлиться. Немного помогло, но спать по-прежнему не хотелось. Моя мать абсолютно серьезно утверждала, что лучшее средство от бессонницы – это плечо любимого человека, дескать, как только опустишь на него голову, так сразу все неприятности отходят на задний план и спокойно засыпаешь. Подумать только – трое мужей, и ни у одного на плече я не могла спать спокойно! Однако одной в комнате находиться в эту ночь было невозможно – проклятая луна действовала на нервы. Горация было не зазвать, даже если бы я перетащила его подстилку, он бы все равно не пришел. Поэтому я надела шерстяные носки, связанные мамой, ее же теплый халат и расположилась в кабинете за письменным столом Валентина Сергеевича. Обычно я работаю у себя, в их бывшей гостиной, там стоит мой компьютер. И сплю я там же, на диване.

Я подвигала ящиками письменного стола. Кое-что я уже разобрала раньше перед визитами несносной Луизы Семеновны, не тем будь помянута. Остался один верхний ящик. Там лежали какие-то отчеты, отдельные листочки бумаги с тезисами, и между ними нашла я тетрадь. Обычная такая тетрадка в клеточку, не очень толстая, сорок восемь листов. Довольно затрепанная тетрадочка. И нарисованы на первом листке какие-то каракули, как будто трехлетний ребенок баловался. Как она здесь очутилась?

Машинально я пролистала тетрадку. Рисунки, сделанные нетвердой рукой, детские стихи. Все написано крупными неуверенными буквами, а вот в некоторых местах – четкий, летящий, с наклоном, почерк Валентина Сергеевича. Мне ли его не знать – вон сколько рукописей пересмотрела опять-таки из-за Луизы! Понятно: этой тетрадкой Валентин Сергеевич пользовался уже после аварии. Очевидно, у него бывали просветления, и бедный старик занимался тогда тем, что привык делать всю жизнь – записывал свои мысли.

«…раньше, до аварии, синий «Форд» ехал за мной по улице, их слежка была совершенно беззастенчивой. И за рулем всегда сидел Дж. М. Теперь я вижу из окна, как знакомая машина приезжает, Дж. М. выходит и курит, облокотясь на капот. Не узнать его невозможно…»

Синий «Форд» – это, конечно, плод его больного воображения. Но я так сочувствовала бедному Валентину Сергеевичу, что решила честно прочитать всю тетрадку от корки до корки. Тем более что все равно делать было нечего. Вот именно: в два часа ночи мне было совершенно нечего делать. Никто не ждет меня, никто не придет в кабинет и не спросит: милая, что же тебе не спится, болит что-нибудь или просто грустно? И как дошла я до жизни такой?

Ну, уж это – оборот из моего любимого Бельмона. «Утраченная добродетель»!

Пожалуй, лучше перейти к тетрадке. На первой странице были нарисованы домик с трубой, из которой идет дым, и два деревца рядом, а под ними подпись детскими каракулями:

«Вот дом, который построил Джек».

М-да-а, тяжелый случай. Господи, как жалко Валентина Сергеевича! Кстати, жалость тоже раньше не входила в список качеств, которыми я обладала. На следующей странице было намалевано нечто и вовсе несуразное, а внизу опять-таки домик и подпись:

«А это пшеница, которая в темном чулане хранится, в доме, который построил Джек».

И в самом уголке домика была стрелочка, обведенная в кружочек. Дальше я пролистала несколько страниц, где было сказано и про синицу, и про кота, и опять-таки нарисованы варианты различных домиков. Очевидно, в детстве это стихотворение Маршака так глубоко врезалось Валентину Сергеевичу в память, что он вспомнил его даже после аварии. Наконец я дошла до ровно исписанных страниц. Было там и про синий «Форд», который часто стоял под окном, и про таинственного Дж. М.

«…именно они преследовали меня раньше, до аварии. Очевидно, авария – тоже их рук дело. Но почему они так поспешили? Дж. М. даже не делал попытки изменить свою внешность. Но главный в этой преступной группировке не он, а человек с нависшими бровями. «Брежневские брови»… Но на этом его сходство с покойным генсеком заканчивается. У этого волосы достаточно длинные, но жидкие, гладко зачесанные, глаза маленькие и очень близко посажены, так что иногда кажется, что они могут скатиться по носу. Нос длинный и рот с плотно сжатыми узкими губами. Выглядит он как злодей в оперетте, но таковым в жизни и является. Теперь мне уже не страшно. Что они могут мне сделать? Все плохое уже случилось. Да и раньше я боялся не за свою жизнь, потому что мало осталось, и тебя со мной уже нет… Странно, я всегда думал, что я уйду первым, все-таки десять лет разницы. Но Бог рассудил иначе. Но я не отчаиваюсь, все равно скоро мы будем вместе. А им никогда не найти…»

Дальше было такое впечатление, что пишущая рука сделала зигзаг, и потом опять пошли каракули. Очевидно, просветление закончилось. Я перечитала несколько листков еще раз. Если это бред, а это, несомненно, бред больного человека, то достаточно логичный. Он вспоминал маму, обращался к ней с такой любовью и тоской…

Но мания преследования налицо. Кто мог следить за пожилым человеком и желать ему зла? Особенно потом, после аварии. Да, кстати, авария. Что-то там говорила следователь про угнанную машину? Ай, да какая теперь разница. Валентина Сергеевича все равно нет в живых. И я перевернула страницу. Дальше был опять сплошной Маршак.

«Вот дом, который построил Джек».

На этот раз дом был нарисован другой – двух-этажный, с крыльцом-портиком, который поддерживали две деревянные резные колонны, а сбоку была деревянная же башня аж в три этажа. Симпатичный такой домик. Дальше опять шли стихи, но дома рядом не было. И все то же самое:

«Дом, который построил Джек, а вот страница, которая в темном чулане хранится в доме, который…» и так далее.

Синица, пшеница, страница… – старик определенно заговаривался, если можно так выразиться про человека, который вообще молчал четыре месяца. Надо пролистать тетрадь до конца и убрать подальше, нет сил наблюдать деградацию личности. Я вспомнила, как профессор, друг Валентина Сергеевича, бормотал со слезами на глазах: «Пропала, пропала голова», и поняла, почему никто из сотрудников не навещал Валентина Сергеевича: им, кто знал его как человека блестящего ума, невыносимо было видеть его жалкого, потерянного, не сознающего, кто он. Так что там дальше про Джека?

«Вот коробка, в которой страница, которая в темном чулане хранится, в доме, который построил Джек».

Очень складно, не хуже, чем у Маршака. Я перевернула страницу.

«А вот ленивый и толстый пес без хвоста…»

Дальше были сплошные рисунки, изображающие Горация. Вот Гораций спит, положив голову на лапы, вот сидит, улыбаясь слюнявой мордой, а вот ест суп из здоровенной миски, вид сзади. Действительно, пес без хвоста, потому что тот симпатичный обрубочек, что у него сзади, хвостом считать нельзя.

И что мы имеем в итоге?

«А вот человек, одинокий и старый,Который гуляет с псом этим парой,Который совсем не имеет хвоста,Но по характеру очень неробкийИнтересуется желтой коробкой,В которой находится в папке страница,Которая в темном чулане хранится,В доме, который построил Джек».

И дальше опять пошли сплошные каракули. Я посидела еще немного, тупо пялясь в тетрадку, а потом пошла спать, предварительно запрятав ее подальше в ящик, решив, что подумаю над этим на свежую голову.

Разбудил меня телефонный звонок. Хорошо, что не в дверь ломятся, а то я уже привыкла, что покоя не дают. Телефон звонил настойчиво, и пришлось встать.

Звонила следователь, фамилия ее была Громова. Она требовала, чтобы я пришла к ней сегодня в два часа дня на предмет дачи свидетельских показаний о смерти Плойкиной Л. С.

– А сейчас сколько времени? – слабым голосом спросила я.

– Сейчас восемь тридцать, – железным голосом отчеканила следовательша. – Я специально позвонила пораньше, чтобы вы не ушли на работу.

Значит, этот козел Мехреньгин телефон мой следователю дал, а сказать, что я работаю дома, не удосужился. И теперь ни свет ни заря… да ладно, все равно нужно вести на прогулку свое сокровище.

– Буду, – буркнула я в трубку и отключилась.

Выглянув в окно, чтобы узнать, какая нынче погода, я увидела, как из подъезда выходит белобрысый сосед с шестого этажа. На улице шел дождь, сегодня на нем было темное пальто, достаточно дорогое и элегантное. Но хватит пялиться на чужие пальто, ни к чему хорошему это не приводит. Настроение было хуже некуда. Во-первых, я не выспалась, потому что полночи просидела в кабинете, во‑вторых – сегодня опять не удастся толком поработать над Бельмоном, потому что придется тащиться к следователю Громовой. Я узнала ее по голосу. Это она звонила мне тогда по поводу Валентина Сергеевича. Кстати, и выясним, нашли ли ту угнанную машину, так, для разговора. И если выскочить с Горацием ненадолго, то потом я смогу выкроить часа два на Бельмона, как раз закончу третью главу. Но и в этот раз мои намерения пошли прахом, потому что, когда мы с Горацием подходили к дому… увидели знакомую голубую «девятку», и из нее вышел мой второй муж Евгений.

– Редко заходишь! – приветствовала я его, а про себя добавила: «Отлыниваешь от дежурства».

Евгений не уловил сарказма в моем голосе, он вообще ко всему относился очень серьезно. Примером тому может служить его имя. «Меня зовут Евгений», – представился он мне в свое время при первом знакомстве. И в дальнейшем вежливо, но твердо пресекал мои попытки называть его Женей, Женечкой и Жекой.

«Ведь невозможно представить себе, чтобы Евгения Онегина звали Женькой, – говорил он строго. – Есть имя – Евгений, запомни, это очень важно».

Я запомнила и так прониклась важностью момента, что даже решила выйти за Евгения замуж. Скорее всего только потому, что он был полной противоположностью Артему – невысокий, худой, безукоризненно вежливый и страшно серьезный. Он очень любил рассуждать о смысле жизни, о месте человека среди себе подобных и так далее. А еще он очень любил выяснять отношения. В течение первого года нашей совместной жизни он так часто объяснял, что он ко мне чувствует, что мне это надоело. Однако года четыре мы с ним продержались. После развода Евгений больше не женился, он увлекся восточной философией, эзотерической литературой и трудами разных шарлатанов с индийскими фамилиями.

Евгений запер машину, пренебрежительно отмахнулся от Горация и протянул мне пачку книг:

– Ты обязательно должна это прочесть!

– Господи помилуй! «Дао самосовершенствования – путь к твоему внутреннему Катманду»! – прочитала я на обложке. – Зачем мне это?

– Ты не понимаешь. Это восстановит карму, – твердо ответил он. – У тебя очень плохая карма, нарушенная, тебе нужна новая.

– Чем же она так плоха? – Я пожала плечами. – По-моему, еще вполне ничего, можно немного походить. Знаешь ведь, как я не люблю резко что-то менять. Я к новой карме могу не привыкнуть.

Видя, что он смотрит на меня по-прежнему строго и серьезно, я рискнула продолжить:

– К тому же вдруг новая карма будет узка мне в бедрах или жать под мышками?

– Ты все шутишь, – покорно произнес он, – а ведь я говорю совершенно серьезно.

– Я в этом не сомневаюсь, – кивнула я, – ты всегда говоришь совершенно серьезно.

– Да, и вот еще – тибетский чай.

Я понюхала пакетик – пахло ужасно.

– Этим что – тараканов морят?

– Это пьют, – твердо ответил он, – а кофе и чай выброси.

– Да-да, – вздохнула я, – обязательно.

С Евгением лучше не спорить, а то он никогда не уйдет. Он поднялся со мной наверх, причем не позволил ехать на лифте, а заставил тащиться пешком на четвертый этаж.

– Ты бы хоть собаку пожалел, – твердила я, запыхавшись, но Евгений был неумолим.

В квартире Гораций сразу же уполз подальше, а я хотела было прошмыгнуть в ванную, но не тут-то было.

– Сейчас я помогу тебе снять напряжение! – заявил Евгений. – Нужно еще карму выправить, но этим мы займемся позже.

Я взглянула на часы – прощай, Бельмон!

– Встань посредине комнаты босиком и подними руки! – скомандовал Евгений и открыл окно настежь.

Мне было очень стыдно стоять как дура босиком с поднятыми руками, но не хотелось ругаться с утра пораньше.

– А теперь скажи на выдохе «О»!

– О-о! – простонала я.

– Ну что, прошло напряжение?

Напряжение, может, и прошло, но во мне разрасталась жуткая злость. Что же это такое? Когда они все оставят меня в покое? Нет, так жить нельзя, нужно срочно принимать меры.

– А теперь мы выпьем тибетского чая, – гнул свою линию Евгений.

– Только если потом ты отвезешь меня куда скажу!

– Ладно, – он согласился.

Жидкость была бурого цвета и пахла клопами.

– Ты уверен, что у меня не будет расстройства желудка? – опасливо спросила я. – Видишь ли, мне сегодня нужно в такое место… будет очень неудобно.

– Ты должна выпить! – не отставал он.

Пообещав себе в ближайшее время разобраться со всеми мужьями оптом, я выпила. Евгений, кажется, сам удивился, как это ему удалось меня заставить, и пока великодушно решил не трогать мою карму.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».