Ольга переждала первый мучительный приступ с искаженным лицом и до предела стиснутыми зубами. Похвалив себя за то, что ни единый стон не вырвался из ее пересохшего горла, она выглянула из кареты и крикнула ямщику, что чинно восседал на облучке:
– Эй, ты, сколько осталось до станции?
Возница – мужик в похожей на дыню шапке и кафтане без воротника – обернул к Ольге бородатое лицо и окинул ее невозмутимым взглядом.
– Да версты три, поди, никак не больше, – густым баритоном отвечал он. – До Черной Грязи-то.
– Мчи что есть духу, – тяжело дыша, приказала Ольга; по ее белым вискам катились капли холодного пота. – Я, кажется, рожаю!
Ямщик лукаво прищурился, отчего в разрезе его черных глаз появилось что-то азиатское, и грубо расхохотался ей в лицо.
– Барыня дает представление! – заорал он, обращаясь к своей измочаленной тройке. – Ей стало скучно!
– Грязная скотина! – со злобой выкрикнула Ольга, перекрывая шум дождя и ржание почтовых лошадей. – Я сказала – мчать! Приедем вовремя – хорошо заплачу!
– Ну, держись, твою высочество! – рявкнул мужик, яростно осыпая несчастных животных мощными ударами кнута. – Приедем, ежели коляска не рассыплется! Когда платят, это мы любим!
Вскоре начался настоящий ливень. Он стоял сплошной серой стеной, и дороги совсем не было видно. Карету окутал густой и, казалось, неподвижный водяной туман – адское пекло сменилось адским же извержением небес.
Одна дверца кареты распахнулась, и дождь моментально проник внутрь, изрядно вымочив платье баронессы. «Все к лучшему, – равнодушно подумала Ольга, у которой начали отходить воды, – на станции чернь ничего не заметит, зубоскалить не будет. Все к лучшему».
Теперь время баронессы измерялось лишь чередованием пронзительной боли схваток и тупого отдыха перед новым приступом мучений. Пространство сократилось до таинственной сферы внутри ее тела: эта сфера непрестанно расширялась и сжималась, причиняла нестерпимые страдания, стремилась преодолеть самое себя и победоносно вырваться наружу. Мир за пределами изувеченной кареты перестал существовать. Бесконечный дождь, немилосердно взявший экипаж в тиски, принадлежал иному измерению – оно останавливало всякое движение и замыкалось в собственную сырую вечность.
Очевидно, сознание Ольги, пережившей очередной болевой штурм, на какое-то время покинуло ее, потому что, когда баронесса очнулась, дождя уже не было и в безоблачном небе снова сияло солнце. Карета стояла неподвижно. У распахнутой дверцы скрючился здоровенный ямщик: он скалился и с прямолинейным любопытством простолюдина заглядывал внутрь.
– Ну что, барыня, приехали! – радостно объявил возница, отряхивая с кафтана дорожную грязь. – Не родили еще? Извольте пожаловать на станцию Черная Грязь! И про денежку не забудьте – за труды праведные да заботу.
– Будет тебе денежка, – сухо ответила баронесса, выглядывая наружу. – Сейчас иди, быстро найди станционного смотрителя. Скажи, что мне необходима хорошая комната и женщина, умеющая принимать роды.
Ямщик почесал бороду, ухмыльнулся и отправился на поиски смотрителя. Осторожно придерживая живот, Ольга в насквозь промокшем платье вышла из кареты. Равнодушным взглядом женщина окинула унылый (к счастью, безлюдный) постоялый двор с редкими деревцами и кустиками, на которых болталась выжженная солнцем листва. Земля под ногами была сухая и растрескавшаяся – казалось, что дождя здесь не было уже целый месяц.
Справа от кареты возвышалось большое каменное здание придорожной гостиницы, по обеим сторонам от него располагались хозяйственные пристройками. Из дверей одной из них вышел ямщик в сопровождении высокомерного на вид господина в буром, под цвет листвы, сюртуке. Это и был начальник станции.
Мужчины неторопливо приблизились к карете.
– Милости просим, барыня, – подобострастным голосом обратился к Ольге станционный смотритель – из его облика чудесным образом ушло всякое высокомерие. – О гостиничном нумере не извольте беспокоиться, все уже готово. А роды вам поможет принять моя жена Клотильда, она опытная повитуха. Извольте, багаж ваш самолично доставлю в комнату.
– Смени лошадей и займись ремонтом кареты, – через плечо велела Ольга извозчику и швырнула ему в ноги несколько влажных ассигнаций, которые достала из нательного кошелька. – Да не вздумай напиться, через несколько часов выезжаем!
– Как можно, барыня! – Мужик захохотал, аккуратно поднял с земли деньги и направился к конюшне. Обернувшись, крикнул: – Все будет чин чином! За плату, разумеется!
Ольга отклонила руку, любезно предложенную ей начальником станции, и молча последовала за ним к двухэтажному белокаменному дому. В парадных дверях они вежливо посторонились, уступая дорогу господину в дорожном сюртуке. Тот как раз выходил из здания в сопровождении молодого человека и с тихим оживлением что-то ему рассказывал.
Уха баронессы коснулись несколько слов, произнесенных мягким, задушевным голосом, от какого она успела отвыкнуть за время поездки: «Дорогой друг, вы просто обязаны приехать к нам в Новоспасское. У нас там рай земной. Погода стоит превосходная и воздух просто бальзамический. Жаль, что на короткий срок еду, а то бы можно и поохотиться. Там у многих есть славные псовые охоты…»
– Это Михаил Иванович Глинка, известный композитор, – не без гордости заметил полушепотом начальник станции, придерживая перед Ольгой тяжелую входную дверь, – наш постоялец. У нас здесь частенько знаменитые люди останавливаются.
Внутри дом отличался элегантностью и походил на дачу состоятельного человека, что сформировал вкус в дальних странствиях. Потолок и стены были расписаны в итальянском стиле; нижний этаж, состоявший из нескольких просторных зал, напоминал провинциальный французский ресторан. Баронесса с удовлетворением отметила, что обитая кожей мебель и стулья с соломенными сидениями имели опрятный вид. Везде стояли большие, удобные диваны, при надобности они могли заменить кровать.
На одном диване сидела занятая прядением немолодая женщина с все еще красивым, хотя и суровым на вид лицом. Она была полностью сосредоточена на своей монотонной работе: однообразным движением пальцев вытягивала нить из груды спутанного волокна и сучила ее, то подымая, то опуская быстро вращавшееся веретено.
– Clotho, chеrie, – обратился к женщине начальник станции, – c’estlafemmequivamettreaumondeunenfant. Ilfautquetul’aides.[3 - Клото, дорогая, это та самая женщина, которая скоро родит ребенка. Ты должна ей помочь (фр.).]
– Maisbienentendu, – ответила та голосом, что вполне соответствовал ее непроницаемому лицу, и отложила пряжу. – Lachambreestpr?te. Suivez-moi.[4 - Ну, разумеется. Комната готова. Следуйте за мной (фр.).]
– Merci, madame,[5 - Спасибо, мадам (фр.).] – сдержанно поблагодарила хозяйку баронесса и поднялась за ней в гостевой номер на втором этаже – туда вела добротная деревянная лестница. Смотритель станции услужливо оставил Ольгин багаж у входа в комнату, а сам молча удалился.
– Вам лучше прилечь, сударыня, – коротко сказала Ольге Клотильда и указала на кровать, над изголовьем которой висела картина дурной работы. Если можно было доверять атрибутам, выписанным со школярским усердием, художник изобразил древнегреческих богинь судьбы. – Я пока принесу все необходимое в таких случаях.
Едва изможденная баронесса с облегчением откинулась на подушки, как ее скрутил ставший уже привычным приступ боли. Однако на этот раз Ольга чувствовала себя спокойно: ребенку суждено было появиться в безопасном месте и под присмотром опытного человека. Пока что небеса были на их стороне, усмехнулась про себя молодая женщина.
Роды прошли на удивление легко и быстро. Клотильда в самом деле оказалась толковой акушеркой, ее действия были своевременны, экономны и точны. Единственный раз она допустила небольшую оплошность: когда на свет появилась головка новорожденного, женщина чуть сильнее необходимого сжала его виски пальцами. Однако, почувствовав, как мягкие кости будто бы слегка вминаются под давлением ее руки, она моментально ослабила захват и подобрала тельце малыша другой ладонью.
Боль, терзавшая Ольгу, наконец-то прекратилась. Клотильда протянула баронессе сына. На левом виске ребенка осталась едва заметная неровность – след от ее большого пальца.
Несколько часов спустя бледная, с темными кругами под глазами, но вполне оправившаяся после родов Ольга спустилась вниз. Клотильда с неизменной восковой вежливостью пригласила ее отужинать в обществе своего супруга и постояльца; в последнем баронесса узнала композитора, обладавшего славным голосом.
Мужчины сидели за столом, над которым витал аппетитный аромат тушеной свинины и свежих овощей. В центре стояли откупоренные бутылки бордо и шампанского, а также красовалось серебряное блюдо с сочными персиками. Поблагодарив хозяев, баронесса отказалась от мяса и овощей, однако с удовольствием выпила бокал отличного французского шампанского и надкусила персик.
– Как вы назвали мальчика? – с улыбкой поинтересовался у Ольги Глинка, любезно предложивший тост за новорожденного.
– Никак, – пожав плечами, ответила баронесса. – Я была уверена, что родится девочка.
Не станет же она объяснять первому встречному, что вовсе не испытывает материнской нежности к этому малышу, что его появление на свет – результат целой серии досадных ошибок и что дальнейшая судьба ребенка оставляет ее глубоко равнодушной. Настолько равнодушной, что она ни разу за время беременности не задумалась над тем, каким именем назвать дитя.
– Вот как? – задумчиво отозвался Михаил Иванович и провел нервной рукой по своим коротко остриженным, непослушным волосам. – Будь у меня сын, я бы назвал его Эдуардом. Я не любитель иностранных слов, но в этом имени есть особая, мистическая сила, поистине русская мощь. Вы не находите?
– Пожалуй что, – сухо сказала Ольга, вовсе не настроенная на поддержание светской беседы. – Спасибо, что стали крестным отцом моему сыну. Лучшего имени придумать просто невозможно. А сейчас, с вашего позволения, я поднимусь к себе. Мне кажется, проснулся маленький Эдуард.
– Храни вас Бог, сударыня, – улыбаясь, произнес ей вслед Глинка, – вас и вашего сына.
Хабаровск, 1971
Гриценко исторг удовлетворенное мычание, которое в силу обстоятельств не имело права вырываться из его пересохшей глотки в полную мощь. После этого оползнем переместился с тела официантки Любы на край кожаного дивана. Любаша с тайным облегчением издала хриплый финальный вздох, привела плоть в посторгазмическую неподвижность и на манер беломраморных статуй прикрыла руками интимные места. Лохматый иностранный турист, полулежавший в глубоком кресле напротив, отер со лба пот и изнеможенно уронил на расстегнутую ширинку большую тетрадь, куда лихорадочно записывал путевые наблюдения.
Нашарив рукой пачку французских сигарет и зажигалку, что валялись на полу возле дивана, Гриценко лениво закурил.
– Любаня, ты придумала, наконец, текст рекламы? – вяловатым голосом поинтересовался он, стряхивая пепел на ковер. – Мне уже два раза звонили, срочно требуют окончательный вариант.
– Нет, – томно отозвалась Люба, – но сейчас что-нибудь сочиним. Давай записывай, я диктую: «Ресторан Амур находится в здании одноименной гостиницы, которая построена в архитектурном стиле начала шестидесятых годов. Зал ресторана с высокими потолками, колоннами и пилястрами выполнен под старину, стены украшены картинами дальневосточных советских художников. Основной зал оснащен танцплощадкой и современным световым оборудованием. Имеется также уютный банкетный зал на двадцать четыре посадочных места. Ресторан предлагает японскую, китайскую, европейскую и русскую кухни».
– Потрясающе, – все так же вяло восхитился Гриценко, – я всегда говорил, что ты, девка, гений.
– Толку-то от моей гениальности, Гриценко? – отозвалась Люба, издав короткий смешок. – Слабовато она меня по жизни продвигает. За восемь лет только и стала что старшей официанткой.
– Разве только это? – с некоторой натянутостью спросил Любин собеседник.
– Ах, ну да, еще: вот уже год как ты, благодетель мой, сношаешь меня не в подсобке, а у себя в кабинете. Хотя лучше бы назначил начальником зала.
