Как раз сейчас там, внизу, царило веселое оживление. Вокруг матери Эдика сновали деревенские девки, под солнечными зонтами сидели две важные барыни из соседнего имения, и даже сам Андрей Антонович был подле Ольги – она стояла, опираясь на его руку.
Эдик выбежал на кухню, а оттуда через крытые сени – во двор. Там он столкнулся с Натали, одетой в скромное кремовое платье.
– Эдичка, дружок, – улыбаясь, воскликнула девушка с едва различимым акцентом в голосе, – радость-то какая! У вас братик рано утром родился, а вы всё спите и ничего не знаете! Пойдемте же скорее!
Гувернантка схватила изумленного мальчика за руку, и они побежали в сад, к столу под деревом. Сейчас Ольга сидела на скамейке в тени, что отбрасывала огромная старая липа, и на руках у нее был крошечный ребенок, завернутый в белоснежные кружевные пеленки – Эдик не приметил его сверху. С бьющимся сердцем мальчик подошел к новорожденному и молча взглянул на красное, по-стариковски сморщенное лицо с закрытыми глазами. Выражение этого лица было торжественным и необыкновенно сосредоточенным, совсем как у человека из его утреннего сновидения.
– Edouard, – с обычной сухостью произнесла Ольга, – c’estton fr?re cadet. Ils’appelle Алеша[6 - Эдуард, это твой младший брат. Его зовут Алеша (фр.).].
У Эдика болезненно сжалось горло: он, разумеется, отметил, что мать по обыкновению обратилась к нему официально, по-французски, в то время как краснокожего уродца в кружевах назвала ласкательным домашним именем.
– А откуда он взялся? – упавшим голосом спросил Эдик.
– Оттуда, откуда берутся все дети, – назидательно произнесла из-под своего нелепого зонтика та из барынь, что была старше и бледнее лицом, – его аист принес. Большой белый аист, дитя мое.
У мальчика голова пошла кругом. Точно, все сходилось: человек во сне упал со спины огромной белой птицы. Просто Эдик не знал, что это чудовище называется аистом.
– Mademoiselle, – с нотами легкого раздражения обратился г-н Измайлов к Натали, – извольте взять Эдуарда и до обеда заниматься с ним чтением. Рядом с новорожденным и так слишком много людей – это может дурно повлиять на его здоровье.
– Maisbiens?r, monsieur, – присев в легком реверансе, послушно ответила гувернантка и, взяв юного хозяина за руку, мягко сказала: – Allons-y, donc, chеri![7 - Ну разумеется, сударь… Пойдем же, дорогой! (фр.)]
Эдик и Натали взяли старинную книгу в кожаном переплете, накануне оставленную в шезлонге, и направились к большому саду, что был окружен забором и канавой. Благодаря множеству извилистых дорожек, бегущих в разных направлениях, и обилию неожиданных уголков и поворотов, сад живо напоминал лабиринт. Человеку, незнакомому с его планом, ничего не стоило заблудиться в причудливой путанице узких тропинок, обсаженных старыми деревьями разных пород.
В глубине, между двумя вязами, стоял плетеный диванчик – здесь Эдик любил укрываться от летнего зноя. Сюда он порой прибегал, чтобы дать волю слезам. Он не смел проливать их в присутствии родителей, когда те ранили его своей отчужденностью или обижали несправедливым обвинением. Сюда приходили они с Натали, устав от упоительных прогулок по садовым аллеям. Девушка расстилала на диване цветастую шаль и садилась на ее край. Эдик растягивался на диване, укладывая голову на колени своей спутнице. Натали гладила темные шелковистые волосы мальчика, а он все вдыхал и вдыхал свежий, круживший голову запах ее тела. Сюда же неспешно брели они сегодня, чтобы продолжить чтение древних легенд – прекрасных и таинственных, как само это место.
– Эдичка, разве вы не рады, что у вас появился маленький брат? – удивленно спросила мальчика гувернантка, бросив взгляд на его довольно унылую физиономию.
– Не знаю даже, – отозвался тот, с сомнением пожав плечами, – этот Алеша весь такой страшный и сморщенный, как старичок-лесовичок. Аист мог бы его и в другом месте сбросить, нет же – его в наше имение занесло!
– Так ведь дети все такие рождаются, – засмеялась Натали, взъерошив Эдику волосы, – но очень скоро становятся хорошенькими и чистыми, как ангелочки. Вот увидите, вы полюбите Алешеньку и станете его лучшим другом… Donc,[8 - Итак… (фр.)] давайте продолжим чтение.
Расположившись на плетеном диване подле мальчика, девушка положила на колени книгу, открыла страницу, заложенную сухим цветком – поблекшим, но все же удивительно красивым – и начала читать с того места, на котором они прервались вчера:
– «Хотя счастье и несчастье посылает людям великий бог-громовержец, но все же судьбу человеческую определяют бесстрастные богини – мойры Клото, Лахесис и Антропос. Властвует рок над смертными и богами – никому не уйти от велений рока. Нет такой силы, такой власти, которая могла бы изменить хоть что-нибудь в том, что предназначено небожителям и обычным людям. Одни лишь мойры знают веления рока. Клото прядет жизненную нить человека, определяя срок его земного существования: оборвется нить, и кончится жизнь. Лахесис вынимает, не глядя, жребий, который выпадает человеку. Третья же мойра, Антропос, заносит в длинный свиток все, что назначили в жизни человеку ее сестры. А что занесено в свиток судьбы, то неизбежно. Неумолимы великие, суровые мойры…»
Натали взглянула на Эдика и нахмурилась. Мальчик сидел, откинувшись к спинке дивана, и механически растирал ладонями виски – при этом его побледневшее лицо имело самое страдальческое выражение.
– Что с вами, мой друг? – с тревогой воскликнула она, немедленно отбросив книгу. – Qu’est-cequec’estpassе? Вам плохо? Est-cequevous ?tes malade?! [9 - Что случилось? … Вы больны?! (фр.)]
– Больно, голову сжимает! – испуганно простонал Эдик. – Болит, болит сильно…
– Сейчас, дорогой, сейчас все пройдет, ?a ira tout seul, – в замешательстве бормотала Натали, помогая мальчику лечь на спину, – fautpaspleurer, ?a arriveparfois.[10 - Все образуется… не нужно плакать, такое иногда случается. (фр.)]
Внезапно левая рука Эдика безвольно упала вдоль тела. Мальчик в панике ощутил, что совсем не может пошевелить пальцами. Руки словно не было вовсе: онемевший, бесчувственный кусок плоти лежал рядом, отказываясь ему повиноваться. Эдик заплакал в голос и попытался приподняться, но снова упал, почувствовав, как онемение быстро начало расползаться и охватило половину тела, включая лицо. Гувернантка с ужасом увидела, что у несчастного ребенка из правого глаза градом хлынули слезы, в то время как левый остекленел и словно подернулся инеем – в нем лишь осталось выражение безграничного страдания, непонимания и всепоглощающего страха.
Гувернантка громко зарыдала, вскочила и помчалась к дому, истерично призывая на помощь. Уже через несколько минут она вернулась в сопровождении запыхавшегося Андрея Антоновича. По дороге Натали сбивчиво пыталась объяснить взволнованному Измайлову, как с бедным мальчиком произошло такое несчастье.
Услышав голос отца, Эдик попытался улыбнуться правой, живой половиной рта и спросил искаженным голосом:
– Папенька, я же не умру?
– ?a, alors![11 - Только этого мне и не хватало! (фр.)] – пробормотал Андрей Антонович, подхватывая ребенка на руки и быстрым шагом направляясь к усадьбе. Бежавшая рядом Натали хлюпала носом и непрестанно приговаривала:
– Сейчас все будет хорошо, вот увидите… все будет хорошо.
– Мадмуазель, – внезапно с раздражением воскликнул Измайлов, на секунду остановив шаг, – извольте в присутствии Эдуарда разговаривать по-французски! Собственно, для этого вы здесь и находитесь…
Хабаровск, 1971
Провокационно прицокивая высокими каблуками, Люба неторопливо вышагивала по центральной улице города, которую юная поросль хабаровчан претенциозно именовала то Бродвеем, то Арбатом. Оживленный «бродвейский» отрезок с его театром драмы плавно перетек в «арбатскую» часть, где стояло роскошное здание Центрального гастронома, увенчанного статуей Гермеса – покровителя торговцев и воров.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
