Манускрипт Джентиле

Москва, 7 сентября 2025 года

Корреспондент небольшой, но уважаемой научно-популярной газеты опаздывал на пресс-конференцию. Дождь, тот самый сентябрьский дождь, уже холодный и потому особенно неприятный, лил так, словно облака, поддавшись всеобщему безумству погоды, устроили бунт. Зонт то и дело выворачивало наизнанку суровыми северными ветрами, поэтому пришлось взять такси. Предприимчивый водитель заломил цену чуть ли не втрое выше обычного, но сейчас это было уже неважно – лишь бы двигаться к цели, а не стоять под дождём, почти физически ощущая, что надежда поймать сенсацию тает, как сахарный кубик в кружке чая. По радио, едва слышному из-за стука капель по корпусу старого, скрипящего подвеской автомобиля, передали, что в ближайшую неделю улучшения погоды не предвидится.

Сквозь запотевшие окна было решительно невозможно определить, в какой части города находится автомобиль. Фары ближнего света и сигналы светофоров расплывались и моргали разноцветными кругами. Журналист достал из кармана смартфон, смахнул уведомления от пропущенных звонках от матери и ввёл в строку поиска имя главного героя предстоящей пресс-конференции. На экране поплыла лента фотографий молодого парня в кепке с эмблемой какой-то музыкальной группы, судя по обилию острых углов и чёрных оттенков, играющей тяжёлый рок. Верх его рубашки был расстёгнут до середины груди, чтобы виднелась толстая серебряная цепочка с кулоном в виде замысловатой геометрической фигуры, напоминающей химическое строение молекулы адреналина.

«Что за учёные пошли, – недовольно подумал корреспондент, – Лезут в науку все, кому не лень. Опять придётся пиарить очередного папенькиного сынка, который присвоил работу какого-нибудь академика».

Водитель резко затормозил, и смартфон вылетел из рук зазевавшегося писаки. Он взглянул под ноги: из-за погоды на резиновом коврике скопилось столько грязи, что оттирать её от чехла придётся ещё долго.

– Приехали, – неразборчиво пробурчал водитель, зажимая в зубах сигарету, – С вас двойной тариф.

– Держите, – журналист протянул купюру, предпоследнюю из кошелька, – Сдачи не надо, я тороплюсь.

Это была непредвиденная трата. Из-за неё придётся теперь выбирать между ужином и завтраком, но хитрый таксист искал бы сдачу очень долго, а время сейчас стоило слишком дорого. Журналист, раскрыв потрёпанный зонт, побежал под крышу университета, мрачнеющего на фоне серой стены ливня.

Холл окутал внезапным теплом, запахом книг и кофе из аппарата. Вокруг, кроме двух перешёптывающихся студенток, никого не было, все участники пресс-конференции уже удалились в аудиторию, к которой вели яркие указатели. «”Манускрипт Войнича” – тайна раскрыта», – гласила яркая надпись на афише рядом. Быстро сдав мокрую куртку и даже не став из вежливости слушать ворчание гардеробщицы, журналист устремился в аудиторию и встал около стенки, так как ни одного свободного места уже не осталось. Он был такой не один: по всему периметру зала образовался своеобразный живой коридор из тех, кто никогда не слышал слово «тайм-менеджмент». К счастью, учёный и сам опаздывал, поэтому мероприятие ещё не началось. Зал волновался в ожидании ключевой фигуры, перешёптываясь и бурля, как неспокойное море.

Средиземное море, 7 сентября 1228 года

Волны расступались перед кораблём, разрезающим тёплые воды. Солнце только взошло; в эти моменты утренняя прохлада делала пейзаж Внутреннего моря ещё прекраснее. Переливаясь сапфировым кристаллом, волны уходили далеко за горизонт, равняясь с розоватой полоской ясного неба. Мачты скрипели под уверенным напором попутного ветра.

На палубе, глядя вдаль, стоял благородного вида молодой мужчина: высокий, статный, с голубыми глазами – почти как волны внизу, разве что чуть-чуть светлее. Он был одет в чёрный гамбезон; слегка отросшие за время плавания персиковые волосы развевались на ветру. Мужчина держал в руке кусочек вяленого мяса; изредка он откусывал от него понемногу, словно растягивая удовольствие. Обычно так едят только бедняки, но серебряные заклёпки на одежде свидетельствовали об обратном; а значит, этот человек намеренно ограничивал себя, экономил пищу.

Вид у него был крайне задумчивый, на лице лежала печать продолжительных размышлений и недюжинного ума. Губы едва заметно шевелились, беззвучно произнося слова длинной, давно заученной молитвы. От этого его уединение казалось каким-то личным, интимным, хотя уже скоро перестало быть таковым: из каюты вышел второй мужчина и бодро зашагал по палубе.

Его чёрные кудрявые локоны подпрыгивали при каждом шаге, потускневшая от времени и стирок, но довольно дорогая синяя туника трепетала от порывов ветра. Добежав до нужной точки напротив светловолосого, он остановился и почтительно склонил голову.

– Ваши доспехи готовы, сеньор Капоччи.

Мужчина кивнул, не прерывая молитву. Слуга остался на месте ждать, в нетерпении шевеля густыми усами. Он выглядел жгучим испанцем, и, судя по всему, темперамент имел соответствующий – не самый лучший для того, чтобы стать идеальным слугой. Тем не менее, он был им, и даже не просто слугой, а оруженосцем – настоящим боевым товарищем для своего господина. А всё потому, что таковым человека делает верность и отвага, а вовсе не умение держать себя в руках. Тот, кто обладает самоконтролем, скорее станет обманщиком или интриганом. Слуга сеньора Капоччи же был начисто этого лишён, скрывать свои чувства и желания у него получалось из рук вон плохо – даже сейчас было видно, что он пытался усилием воли ускорить поток святых слов, проговариваемых господином.

Когда молитва закончилась, сеньор выпрямился, не отрывая взгляда от горизонта.

– Видишь, Тиль? – он указал пальцем куда-то в сторону.

– Небо? Волны? Горизонт? – начал перебирать тот.

– Да нет же. Чайки, Тиль. Это чайки. Такие маленькие точки, что кружат впереди.

– Как те мухи, что заводятся в грушах?

– Да, Тиль, – усмехнулся сеньор, – Как они.

– Значит, мы скоро причалим? И куда же?

– Судя по карте, что лежала на столе в капитанской рубке, в порт Сен-Жан д’Акр. Там стоит монастырь святого Иоанна, полагаю, остановимся в нём на какое-то время. Город большой, там сходится много торговых путей – сможем немного отдохнуть и пополнить запасы. И дальше пойдём по суше, если на то будет воля императора.

– Торговля – это хорошо. Это значит, будут хорошенькие торговки…

– Тиль! – строго прервал его господин, – Не время думать о грешном.

– У тебя никогда не время, Альберт.

Они осмотрелись по сторонам: всё ещё никого, а значит, можно говорить, не соблюдая правил рыцарской иерархии. За то время, что Тиль служил у сеньора Капоччи, они успели стать близкими друзьями. Судьба свела их ещё юношами, а в эту пору сердца искренни и открыты. Взрослая жизнь позднее расставляет всё по местам, устраивая каждому свою «проверку на вшивость». И Альберт, и Тиль успешно прошли все испытания, поэтому полностью доверяли друг другу и всегда переходили на «ты», оставаясь вдвоём.

Отправляясь в поход, Альберт планировал оставить Тиля следить за хозяйством, однако за месяц до того, как сесть на корабль, узнал, в какую неприятную историю попал его друг. Очаровав своими свободными манерами жену богатого сеньора, он прижил с ней ребёнка, родившегося как две капли воды похожего на папашу – разве что, без усов, но девочке это и не пристало. Зная о нраве жены, сеньор вскоре заметил очевидное сходство и в ярости чуть не убил бедного слугу. Тилю чудом удалось убежать, но все последующие дни он провёл, не выходя их замка и даже в окна выглядывая со страхом. Альберт, пытавшийся уладить этот конфликт христианскими увещеваниями, вскоре потерпел фиаско и понял, что единственным выходом из сложившейся ситуации будет взять нерадивого прелюбодея с собой в поход на священные земли: это и спасёт его от преследований обманутого мужа, и поможет хотя бы отчасти очиститься от своих многочисленных грехов.

Тиль согласился без колебаний: к тому времени ему уже казалось, что спасение от сеньора не найти нигде в Европе – надежда оставалась только на далёкие святые земли, вновь оказавшиеся под властью мусульман. Что говорить, если даже неверные казались ему менее беспощадными врагами, чем обиженный рогоносец.

Вскоре после короткой беседы на палубе от командующего поступил приказ вернуться в каюты и готовиться к высадке на землю – судно шло в порт Сен-Жан д’Акр на всех парусах, подгоняемое уверенным, сильным ветром.

Флотилию встречали аплодисментами и восторженными криками. Первым сошёл на берег император Фридрих. Он был среднего роста, светловолос и статен; драгоценные камни на его короне радужно сияли в лучах жаркого солнца, бросая блики в толпу, словно золотые монеты. Одет император был в тёмно-красную тунику, на плечи набросил синий плащ. Как только его нога ступила на землю, на берегу заиграли музыканты. Радостная, торжественная мелодия рассыпалась по улице и красной ковровой дорожке, лежащей по пути следования величественной особы.

Женщины бросали ему под ноги цветы, и он, гордо улыбаясь, шествовал по ним, без сожалений топча нежные бутоны. В первых рядах стояли рыцари в чёрных гамбезонах с белыми крестами на них, затем представители других орденов, и только после – разношёрстный народ из разных городов и стран. Были и христиане, и мусульмане, и увешанные украшениями странники-торговцы, – толпа пестрела восточным ковром, шумела базаром, увлекала бурлящим водоворотом.

Корабль, на котором плыли Альберт и Тиль, причалил вторым. Сошедших не землю тут же немилосердно ослепило распаляющееся утреннее солнце. Воинов и их помощников, изрядно уставших от долгого плавания, заметно качало, словно они всё ещё рассекали волны. Кто-то и вовсе едва мог идти: болезни были настоящим бичом таких походов. В условиях ограниченных запасов провизии часто приходилось голодать, особенно если речь шла о простых слугах и юнгах. Те, кто отличался богатырским здоровьем, держались бодро, а остальных легко можно было узнать по редким волосам, отсутствию нескольких зубов и измученному виду. Но люди радовались хотя бы тому, что чёрная смерть обошла корабли стороной – ни одного завёрнутого в саван трупа, ни одного несчастного, изуродованного бубонами. Это подкрепляло слегка ослабшую в последние годы веру в то, что крестоносцы получали поддержку от самого господа, действующего их руками как божественной дланью.

Выстроившись стройными рядами на берегу, рыцари устроили перекличку и, убедившись, что все на месте, направились по узким улочкам, мощёным светлым, песочного цвета камнем. Дома на дорогах, ведущие от порта, были сравнительно богатыми, сушившееся бельё имело яркие, разноцветные оттенки, кое-где даже можно было разглядеть шёлковые вставки. За углами то и дело прятались большеглазые детишки, любопытно глядящие на шествующих рыцарей: несмотря на то, что путешественников из дальних стран и вооружённых монахов из разных орденов здесь хватало, малышам они были в диковинку. Тиль по пути успевал играть с ними то в прятки, то в догонялки; тем, кто опасался выходить навстречу, показывал язык и корчил рожи, чем приводил детей в неописуемый восторг. Альберт просто улыбался, глядя на это представление, и не обращал внимания на осуждающие взгляды других рыцарей, то и дело советовавших «приструнить слугу, чтобы вёл себя подобающе».

Чуть дальше потянулись кварталы, которые с первого взгляда было не отличить от европейских: дома, склады, таверны с вывесками на родном языке, христианские церкви, иконописные мастерские. Здесь крестоносцы чувствовали себя в разы свободнее – так, словно и правда ненадолго оказались у родного дома, где всегда тепло, спокойно и безопасно. Отовсюду слышался знакомый язык, виднелись привычные глазу наряды. Впрочем, жизнь на Ближнем востоке накладывала на моду определённый отпечаток: например, женщины здесь носили больше массивных украшений, чем это предполагалось по канонам христианской скромности и добродетели, а мужчин можно было встретить в нетипичных для Европы головных уборах, ведь солнце здесь не разбирало, кто местный, а кто приехал издалека. Аристократическая бледность на телах по понятным причинам тоже не задерживалась надолго.

Наконец, путешественники вышли на большую площадь, посередине которой возвышалась массивная постройка в виде четырёх крыльев, направленных, как указатели компаса, во все стороны света. На крепости висели знамёна госпитальеров – восьмиконечный мальтийский крест, белый на чёрном фоне.

Участники похода укрылись в стенах этого монастыря. Внутри находиться было гораздо приятнее: камень, остывший за ночь, создавал прохладу и тень. Альберта с Тилем, как и других знатных рыцарей, проводили в западное крыло – там располагались комнаты, в которых им предстояло прожить ещё какое-то время. Для каждого имелись вместительные шкафы, жёсткие постели и большие круглые кадки для принятия ванн. К келье сеньора Капоччи бонусом прилагались ещё и чёрные птицы – длиннохвостые скворцы Тристрама, как их потом назовут – они свили гнездо в углублении каменной кладки, недалеко от окна. Кричали птицы редко, но зато громко. Как Тиль не закрывал уши, менять комнату Альберт отказался – рыцарь счёл это очередным испытанием Господа на терпение, которых в последнее время значительно прибавилось.

– Принеси воды, Тиль, – попросил Альберт, вытирая пот со лба.

– Это я мигом!

Воду пришлось таскать под неодобрительные взгляды монахов. Здесь пресные источники встречаются значительно реже, чем в Европе, поэтому и отношение к ним гораздо более бережное. Но препятствовать умыванию благородного рыцаря всё же никто не решился, тем более что он проделал такой долгий и трудный путь во имя богоугодного дела.

После непродолжительного отдыха всех пригласили в трапезную. Она располагалась в центре крестообразного здания, на самом нижнем уровне крепости. Помещение было на удивление красивым, изысканным даже для искушённого взгляда благородного европейца: грузный романский стиль переходил в утончённый готический; колонны, украшенные декоративными элементами, поднимались и образовывали обтекаемые полукруглые своды. Параллельно друг другу стояли несколько длинных, вырезанных из тёмного дерева столов, на которых находились сервированные тарелки с пищей: мясо с бобами, лепёшки, мёд и сушёные фрукты.

Альберт сел, рядом с ним, по правую и левую руку, устроились ещё двое рыцарей. Тиль встал позади, чтобы вовремя убирать тарелки и подливать напитки. Но никто не приступал к трапезе, все ждали, хотя и были голодны. Наконец, в центр зала вышел один из монахов – по меркам времени старик, лет сорока, с длинной бородой и ясными глазами цвета мельхиора – и началась общая молитва. Собравшиеся соединили ладони и шептали известные с детства слова. Тиль тоже повторил для вида этот простой жест, хотя в мыслях его было лишь одно – ужин. Поблагодарив Бога за хлеб насущный, рыцари, наконец, приступили к еде.

В основном, все соблюдали умеренность в пище, редко кто брал добавку или жаловался на вкус. Тиль с вожделением смотрел на кусочки тушёного мяса в надежде, что, как и всегда, Альберт оставит ему парочку. Конечно, для слуг тоже полагались свои блюда, но они разительно отличались от того, что ели господа. А Тиль очень любил вкусно поесть.

Едва сумев отвлечься от рагу, оруженосец уныло скользил взглядом по всем собравшимся: в трапезной проще всего было рассмотреть тех, с кем придётся сражаться бок о бок за возвращение святых земель. Знакомых среди них почти не было, разве что один-два сеньора, которых Тилю доводилось провожать в комнату господина, когда те заходили в гости. Было и несколько крупных дам, одетых в гамбезоны, как и остальные крестоносцы – несмотря на пол, они тоже имели мечи и участвовали в боях наравне с мужчинами. Кроме них в поход брали ещё прачек – серых, измученных женщин – но их не пускали за один стол с благородными. Тиля не привлекали ни те, ни другие: он не хотел ни бояться своей возлюбленной, ни презирать её. В общем, в суровых военных условиях оруженосцу было невообразимо скучно.

Застольные беседы, в отличие от шумных европейских пиров, велись почти что шёпотом. Обсуждали, разумеется, грядущие планы: когда пора будет выступать, как быстро удастся взять Иерусалим, в каком состоянии найдут святой город гроба Господня. Беседовали и о Фридрихе, стараясь не подавать виду, что обеспокоены предшествующей высадкой на Кипр и ссорой с семьёй Ибелина. Об отлучении императора и папских проклятиях в его адрес говорили только взглядами: всем было известно, что у Фридриха своё представление о еретиках. Он называет так всех, чьё мнение не совпадает с его собственным.

– Надеюсь, Господь будет с нами на протяжении похода, – говорил один из рыцарей, – Не хотелось бы лишиться его милости из-за чужих грехов.

– Господь всегда помогает праведным, Марквард, – отвечал другой, – Ты главное делай то, что должен, и уповай не него. Он не оставит своих детей.

– Аминь, Райнальд. Аминь.

Облегчение и предвкушение растеклись по телу слуги, когда он убедился в правильности своих смелых догадок: Альберт осторожно переложил часть своего рациона в платок и аккуратно завернул. Проводив своего господина обратно в комнату, Тиль получил заветное угощение, и наскоро, хотя и не без удовольствия его проглотив, отправился на кухню, на трапезу для слуг.

До самого позднего вечера никто не беспокоил прибывших крестоносцев. В Акре вообще старались не планировать важных дел до того, как спадёт дневной жар. Из далёких мечетей ближе к берегу послышались распеваемые муэдзинами азаны. В это время Альберт ушёл на совет, а Тиль остался предоставлен сам себе примерно на несколько часов. Всё ещё пребывая в скучающем расположении духа, он решил прогуляться. Европейские кварталы навевали на него тревогу: казалось, обиженный сеньор вот-вот выйдет из-за ближайшего угла. Поэтому он свернул от них прочь, потянулись узкие, душные арабские улочки. На них было ничего не разглядеть от дыма, выходящего из курилен и распространявшего приторно сладкий аромат дурманящей травы. Люди, завёрнутые в ткани с ног до головы сидели и неторопливо общались, в свете луны и лампад поблёскивали сабли на поясах, но в целом обстановка казалась мирной. Тиль заглядывал под навесы взглядом голодного кота, надеясь, что кто-то пригласит его присоединиться – Альберт не давал ему денег на развлечения, поскольку считал, что они развращают человека. Однако никто его не замечал.

Надышавшись дымом и так и не получив заветного приглашения, оруженосец поспешил выбраться на воздух, поближе к берегу. Он присел на часть будущей крепостной стены, находящейся в процессе постройки, и устремил взгляд вдаль. На тёмном небе молочной пенкой лежали облака. Далеко-далеко, в родном европейском городке, вечерами ему часто случалось сопровождать своего господина. Альберт любил смотреть наверх и, как ребёнок, придумывать, на что похоже то или иное облако. Стараясь ему угодить, Тиль тоже напрягал свои извилины, но его сравнения только смешили благородного рыцаря. На то была очевидная причина: если Альберт видел в небе то животных, то музыкальные инструменты, то буквы, воображение Тиля рисовало исключительно куски тушёной свинины разных форм и размеров.

Сейчас же по неведомой причине в голову пришло совершенно другое. Виной тому стала то ли сытость, то ли ароматы арабских кварталов, но Тиль вдруг явно различил крест, напополам разрубленный острым концом золотистого месяца.

– Господи, помилуй! – прошептал он, испугавшись, и машинально перекрестился.

Тут же взгляд его упал на пришвартованный флот: к кораблям, на которых приплыли крестоносцы, прибавился ещё один. На борту красовалась какая-то крупная надпись, но Тиль не мог её прочитать, потому что не умел – Альберт пытался его учить, но, не видя ни способностей, ни усидчивости, ни желания, вскоре сдался. Поэтому оруженосец мог судить лишь по флагам, трепещущим на ветру: полотна с крупными крестами свидетельствовали, что это был гонец от Римского папы. Тиль вдруг задрожал от нового порыва ветра: о сложных отношениях церковного главы и императора знали даже корабельные мыши. Фридрих был отлучён, и его крестовый поход стал первым, произошедшим без одобрения папы. В том числе, из-за этого все вокруг сомневались в божьей поддержке.

«Интересно, что папе так срочно понадобилось сообщить?» – задумался Тиль и направился к кораблю. На борту были только моряки, двое из них курили трубки, стоя на палубе. Вид у них был очень важный, и оруженосец не решился к ним обратиться, но воспользовался тем, что гордые мореплаватели не заметили его, и притаился, слушая.

– Вот увидишь, этот флот ещё раньше нашего отсюда сбежит, – пробасил один из моряков, указывая на корабли крестоносцев, – Никто не смеет так смело идти против воли папы.

– Боюсь, как бы не оказалось, что император наш – антихрист. Иначе что мы будем делать? Я ещё жить хочу, и жена у меня опять с пузом, – причитал второй простуженным голосом.

– Да не бойся ты! Папа с ним быстро разберётся. А мы свое дело сделали. Дождёмся гонца и вернёмся по домам.

– Да дай бы Бог…

Дальше разговор перешёл уже в другое русло: моряки приступили к обсуждению вчерашнего обеда, от которого получили несварение желудка, и Тиль поспешил отойти вглубь улиц. К тому же, с моря подул прохладный ветер, а у него не было с собой ничего, кроме туники. Когда оруженосец добрался до монастыря, у него уже замёрзли руки и ноги.

Осторожно заглянув в комнату Альберта, Тиль убедился, что его господин ещё не спит: тот стоял на коленях перед маленькой иконой в рамке, привезённой вместе с прочими вещами, и шёпотом молился. Оруженосец, переминаясь с ноги на ногу, дождался конца и с энтузиазмом спросил:

– Что говорит император? Когда уже пойдём бить неверных?

– Похоже, что очень нескоро, – озабоченно ответил Альберт, – Фридрих не планирует пока вступать в бой.

– Как? – опешил Тиль, – Почто ж мы тогда сюда приплыли?

– Это самый большой вопрос. Император взял очень мало людей. Повод ли это отказываться от войны? О чём Фридрих хочет договориться с местными? Почему он называет то, что происходит, крестовым походом? – сам себе задавал вопросы рыцарь, – Это всё очень странно. Но мы обязаны подчиняться воле императора.

– И что ж мы будем делать? Куковать тут до самого святого Стефана?

– Будем ждать приказов и просить, чтобы Господь направил Фридриха. Можешь сегодня присоединиться ко мне в молитве за него.

– Есть ещё кое-что, – деликатно перевёл тему Тиль, не желающий всю ночь повторять заученные слова, сидя на затёкших коленях, – Я видел в порту папский корабль. На нём приплыл гонец.

Альберт нахмурился.

– Боюсь, это не сулит нам ничего хорошего.

– Мужики на палубе говорили, что мы все скоро отсюда уплывём.

– Это невозможно. Слишком много времени прошло с того момента, как император впервые объявил о походе. К тому же, он всё ещё отлучён, и должен доказать, что справится с божьей миссией без папской поддержки, если хочет укрепить своё положение и авторитет. В обострившейся ситуации он просто не может повернуть назад, пока не достигнет цели. Я думаю, ради возвращения Иерусалима он пойдёт на всё, – видя, что Тиль безуспешно силится напрячь все имеющиеся у него извилины, Альберт уточнил, – Мы никуда отсюда не уплывём, пока нога императора не ступит на святую землю как на свою собственную.

Утро выдалось неприятным. Как Тиль не увиливал, Альберт всё-таки заставил его молиться за Фридриха. Они просидели всю ночь, высмеиваемые таращившимися из окна чёрными птицами. Положить окаменевшую голову на жёсткую подстилку удалось только, когда забрезжил рассвет. Оруженосцу показалось, что проспал он не больше минуты, хотя на деле прошла пара часов. В мечетях снова пели на неизвестном Тилю языке, и он мысленно выругался, оттого что неверные посмели прервать сладкие ночные грёзы. В конце концов, сны – лучшее, что есть в жизни простого слуги.

На улице уже совсем рассвело, и нужно было поторопиться, чтобы принести господину воды. Тиль шёл с ведром к колодцу, потирая ноющие колени, как вдруг дорогу ему преградил храмовник с красным крестом на белом облачении.

– Чего тебе тут надо? – сурово спросил тамплиер.

– Господин пожелал умыться.

– Нечего тратить воду на такие пустяки. Возвращайся, откуда пришёл.

– Но…

– Я неясно выразился? Ступай прочь!

Делать нечего, Тилю пришлось удалиться. Он понуро поплёлся назад, в недоумении соображая, чем же так разгневал сурового тамплиера. Монахи, конечно, и вчера смотрели на его ведро с недовольством, однако имя благородного рыцаря всегда открывало перед ним любые пути. Что же случилось теперь? Возвращаясь, Тиль заметил ещё нескольких слуг с вёдрами, тоже не сумевших выполнить поручение хозяев и теперь не знающих, как показаться им на глаза. Альберт не вёл себя настолько сурово, чтобы вызывать у Тиля страх, но оруженосец всё равно был очень расстроен тем, что не выполнил просьбу друга. Войдя в покои господина, он с порога признался: