Лабиринт Ванзарова

Пока министр болтал о том, как рады чиновники министерства, что в этом году получили непривычно рано и щедро «на гуся», то есть премиальные выплаты перед Рождеством. Разделяя восторг министра, Александр Ильич ждал: когда наступит главное. Не чаи же гонять его вызвали.

– Кстати, дорогой мой, а что слышно про ту машину страха? – будто невзначай спросил Горемыкин, при этом вид имел отеческий, заботливый.

«Вот оно, значит, что», – отметил Александр Ильич. Скрытая причина перестала скрываться.

– Восемь недель назад докладывал вам, ваше превосходительство, – ответил он, зная, что министр любит точность и никогда ничего не забывает. – Так называемой машины страха больше нет.

Горемыкин изобразил бровью удивление.

– Что вы говорите? Неужели… Столько дел, не успеваешь за всем следить.

– Это моя вина, что не обратил вашего внимания. Позвольте изложить обстоятельства?

– Ну, если только в общих чертах, – согласился Горемыкин, отмечая ловкое обхождение своего заместителя. Не зря с революцией борется.

Александр Ильич напомнил, что машина страха, иначе – machina terroris, была изобретена господином Иртемьевым, известным петербургским спиритом и, по счастливой случайности, зятем Александра Ильича. Машина эта якобы позволяла управлять поведением человека, превращая в автомат исполнения чужой воли. Насколько возможности машины страха были реальны, установить не удалось. Изобретатель, господин Иртемьев, погиб, как погибли многие, кто пытался ее заполучить.

– В результате стечения обстоятельств единственный экземпляр был уничтожен при падении с большой высоты, – закончил Александр Ильич, стараясь уловить направление мыслей министра.

Горемыкин невозмутимо кивнул.

– Какая жалость, – сказал он, пригубив чай. – Говорите, вдребезги?

Александр Ильич подтвердил: в мелкие кусочки. Собрать невозможно, записей или чертежей в архиве Иртемьева обнаружить не удалось.

– Полковник Пирамидов приложил изрядные усилия, но спасти не представлялось возможным. Злоумышленник, который пытался заполучить аппарат, также погиб.

Министр отметил, как ловко его заместитель подчеркнул роль своего подопечного – начальника Петербургского охранного отделения. А про себя скромно умолчал.

– Кажется, у вас с супругой было приключение из-за этого аппарата, – напомнил Горемыкин.

– Сущие пустяки, не о чем беспокоиться, – ответил Александр Ильич, стараясь не вспоминать, как чудо спасло его и жену от неминуемой смерти. И не только их. Воспоминания были неприятно свежи.

Горемыкин поболтал ложечкой в чашке.

– Как бы машинка эта пригодилась именно сейчас…

Александр Ильич проследил, куда устремился задумчивый взгляд шефа: министр смотрел на портреты царствующей четы. Даже в комнате отдыха приказал повесить, чем выразил безграничную любовь к государю. Мелочь, а «там» наверняка отметят: Горемыкин предан искренно.

Незаметная деталь подтвердила слухи: при дворе интересуются всем, что выходит за границы науки, – спиритизмом, магией и прочими сверхъестественными силами. Причина слишком важна: у трона не было наследника, и возможно, не будет совсем. Медицина признала бессилие, настал черед испробовать иное.

Выйдя из облачка задумчивости, министр улыбнулся.

– Ну ничего, друг мой, не будем унывать и сидеть сложа руки. Вот князь Алексей Дмитриевич обещает нечто занимательное.

Ответив улыбкой, Александр Ильич насторожился: князь Оболенский был другим заместителем министра. Несмотря на дружеские отношения, между ними нарастала скрытая конкуренция. Которая усилилась после того, как восемь недель назад князь Оболенский оказался на волоске от гибели. Известно по чьей вине. Наверняка затаил обиду. И надумал отплатить: нашел «нечто занимательное». Если его находка окажется полезной, это сильно упрочит положение князя и пошатнет «конкурента».

– Только чур не расспрашивать: это секрет.

– В мыслях не было, – ответил Александр Ильич честно, как всегда.

– Не занимайте вечер 27 декабря. Вы приглашены. С супругой. Князь у себя устраивает, обещает любопытное зрелище.

– Благодарю, ваше превосходительство, буду непременно.

В запасе у Александра Ильича имелся козырь, даже не козырь, а так – козырек. Пришел момент использовать его. Чтобы князь Оболенский не казался таким незаменимым.

– А мы, ваше превосходительство, раздобыли прелюбопытный факт.

Горемыкин выразил интерес. Александр Ильич рассказал, что несколько дней назад ему представили некоего доктора по фамилии Котт, который утверждал, что совершил поразительное открытие в области, которую отрицает наука. Якобы ему удалось изобрести аппарат, который телепатически угадывает мысли. Действие он готов продемонстрировать. Открытие казалось любопытным, а доктор не выглядел сумасшедшим. Во всяком случае, подобных сведений о нем не нашлось.

– Довольно интересно, – министр прикинул, какие выгоды может получить, если изобретение не окажется выдумкой больного воображения. – Впрочем, вызывает некоторые сомнения. Вам не кажется?

Александр Ильич знал: Горемыкин не хочет рисковать, представив при дворе неизвестно что. Вдруг обман или фокус.

– Полностью согласен, ваше превосходительство, – ответил он. – Сомнения значительны. В связи с чем прошу вашего разрешения проверить названный аппарат. Основательно и неоднократно. После чего доложить результаты.

Предложение было признано разумным.

– В случае успеха аппарат можно будет применять в нашей службе, – закончил Александр Ильич. – Да и полицейским князя Оболенского пригодится.

– Гляжу, у вас все продумано, друг мой, – Горемыкин отметил про себя расторопность заместителя и как ловко тот щелкнул князя. – Как проверять будете?

– Направим доктора в сыск, пусть там ставит опыты. Сможет продемонстрировать аппарат в деле.

Горемыкин поджал губы.

– В сыск? Почему же в сыск?

Брезгливое отношение министра к сыскной полиции не было известно газетчикам и широкой публике. Зато Александр Ильич на него рассчитывал.

– Я бы предпочел отдать доктора полковнику Пирамидову. Но считаю неправильным допускать малоизвестную личность к охранному отделению, – ответил он. – Получим результат на воришках, там видно будет.

– Что ж… Это разумно, дорогой мой. Кому намерены поручить?

Ответ Александр Ильич держал наготове.

– Чиновнику Ванзарову.

– Ванзаров… Ванзаров, – будто стараясь вспомнить, проговорил Горемыкин. – Что-то знакомое. Кажется, он имел отношение к поискам машины страха?

– Самое косвенное. Ванзаров как раз подходит для такой цели: не слишком умен, не слишком расторопен, талантами не отличается, зато упрям до неприличия. Не возражаете, ваше превосходительство?

Министр одобрил кандидатуру заурядного чиновника сыска для испытаний неизвестно чего.

Приятное чаепитие продлилось еще с четверть часа в обсуждении планов на праздники, после чего Горемыкин отпустил своего заместителя. Все, что хотел, он узнал: между его ближайшими подчиненными нарастающая вражда. Очень хорошо.

Выйдя в приемную и кивнув секретарю Михайловскому, Александр Ильич заметил полицейского полковника, румяного, как спелое яблочко. Кажется, киевский полицеймейстер. Значит, по ведомству князя Оболенского. Недурно, если бы князь эдак побагровел от злости.

Не поклонившись полковнику, стоящему смирно, Александр Ильич вышел из приемной. Идя по коридору, устланному ковровой дорожкой, отвечая кланявшимся чиновникам, он думал: «Вот ведь прохвост… Что же разыскал князь Оболенский? Что за счастье раздобыл? Ну, поглядим, поглядим».

В приметы извозчик Пяткин верил крепко. Особо – в счастливые. Скажем, стоишь на Невском проспекте, кажется, народу – тьма, толпами бегут туда-сюда, только загребай серебро. Так ведь нарочно никто не наймет. А бывает, остановишься на пустой улице, и сразу пассажир залезает, пожалуйте. Отвезешь куда надобно, сразу возвращайся обратно, на то же место. Только бороду от инея стряхнешь – а уже новый ездок тут как тут. И так цельный день, успевай вертеться. Жаль, примета шалит – бывает, обманывает. Чаще всего.

Все же Пяткин понадеялся сегодня на удачу. Только привез барыню с покупками на Казанскую улицу, тут же другая села. Отвез ее на Сенатскую, оставаться не стал, и без него пролеток толпа. Вернулся на Казанскую и угадал: господин приказал на Крестовский остров, заплатил не торгуясь. Последнее обстоятельство особенно грело обиженную душу извозчика.

Обидела Пяткина городская дума: додумалась перед праздниками ввести тариф на поездки. Теперь пассажир мог требовать оплату строго по тарифу, без запроса. И это когда? В самое хлебное время, перед Рождеством и Новым годом. Когда все мечутся по столице с визитами. Извозчики на два месяца вперед себе и лошаденке на пропитание зарабатывают. И тут такая напасть: не смей брать свыше положенного. А если господа не возражают? Им без разницы, а для Пяткина каждый гривенник на счету. Опять душат простой народ, как хотят.

Хорошо «лихачу», у которого лакированные сани запряжены тройкой с бубенцами. И медвежьи покрывала у него, и подушки шелковые, и лошади сытые, и полушубок новенький, расшитый. Лихачам тариф не страшен: с ними не торгуются, отваливают, сколько запросят. Так ведь это не езда, а пыль в глаза пустить, себя показать и размахом удивить. Пяткину такое счастье недоступно. Он простой «ванька», спасибо, что лошадка бегает. С него будут драть по тарифу. Что за жизнь извозчичья…

В тяжких думах он свернул на Казанскую и натянул вожжи, когда лошадка дотащила пролетку до счастливого места. Короткий зимний день таял в сумерках. Желающих взять пролетку не видать. Не потому, что их скрывала наползающая темнота. Улица была пуста. Даже городового нет. Знать, удача опять обманула. Пяткин прикинул: раз такое дело, не подъехать ли к гостинице «Виктория», невдалеке, на углу Казанской и Демидова переулка.

Все же он предоставил удаче шанс оправдаться: обождет малость. Может, капризная девица одумается.

Минуты тянулись киселем. Терпение истощилось. Пяткин натянул на уши овечий малахай и взялся за вожжи, чтобы тронуть лошаденку.

– Извозчик!

Крик был приятен, как поцелуй. Пяткин обернулся. Позади у дома виднелась парочка. Господин в теплом пальто до пят поддерживал даму за талию. Наметанным глазом Пяткин определил: дамочка подгуляла. Полушубок нараспашку, платок кое-как повязан, да и сама прижалась к плечу господина. Он хоть ниже ростом, да держит крепко. Чтобы, значит, не свалилась на улице.

Пяткин спрыгнул с козел и пригласил жестом: дескать, карета подана, извольте. Парочке надо было пройти дюжину шагов, что потребовало усилий: господин буквально нес даму в вертикальном положении, ботиночки ее волочились по снегу. Господин был так силен, что дотащил ее до пролетки, поднял наверх, усадил на диванчик и бережно укрыл войлочной накидкой до шеи. Голова дамы покосилась к плечу.

Господин спрыгнул и поправил модное кепи. Пяткин еще подумал, что по морозу в таком уборе может гулять только человек медвежьего здоровья. Господин таким и казался: разрумянился, дышал легко.

– Дама не рассчитала силенок, – сообщил он. – Простим. Веселье и праздник!

– Оно, конечно, бывает, – ответил Пяткин, повидавший всяких дам. Иной раз пролетку приходилось отмывать.

– На Обводный[4] отвезешь?

Тут Пяткин сообразил, что господин оставляет даму на него. Дескать, донес – дальше не его печаль. С чем извозчик был решительно не согласен.

– Да как же возможно? Нет уж, прощения просим…

Господин хлопнул по плечу.

– Не боись, друг дорогой, пока доедешь, она очухается. На морозе в себя придет. Я ее знаю…

– Так ведь это как же, – начал Пяткин и прикусил язык. Ему совали пятирублевку.

– Хватит за хлопоты?

Извозчик хмыкнул, сделав вид, что еще думает, соглашаться ли. Хотя в душе благодарил удачу. За трешку согласился бы. Вот это – настоящая цена, не то что тариф проклятущий.

Всем видом показав, какое одолжение делает, Пяткин спрятал ассигнацию за пазуху.

– Дом какой изволите?

– Привезешь на угол Лиговской улицы и Обводного, она очухается, укажет, – сказал господин и поднял воротник, будто озяб. – Вези не спеша, пусть на холодке протрезвеет.

– Как прикажете, – буркнул Пяткин, жалея уже, что мало взял: надо было хоть целковый[5] сверху запросить. Господин вида неказистого, а при деньгах.

Он залез на козлы, тронул поводья и крикнул: «Но, пошла!»

Лошаденка дрогнула промерзшими боками и потащила пролетку. Пяткин обернулся. Господин в кепи исчез, будто растворился. Извозчик покосился на пассажирку. Дама спала крепко, лежала, как уложили. Лицо ее скрывал платок. В темноте разобрать трудно, но показалось ему, что даму уже видел. Не сегодня ли подвозил?

Думать об этом Пяткину было лень. Красная бумажка радовала карман. Он прикинул: отвезет и вернется на счастливое место. Точно счастливое. С таким заработком тариф проклятый не страшен.

Николай Петрович ощутил себя богачом. Чувство было незнакомым, но приятным. Оно грело лучше поношенного пальто и единственного костюма, который надевался в любой сезон. Пятьсот рублей были в кармане. Огромная сумма. Николаю Петровичу привычно захотелось рассказать жене. Правду, конечно, знать нельзя, это секрет, пусть будет красивая выдумка. Начнет с того, что за первый визит получил двадцать пять рублей. Редкому петербургскому доктору столько заплатят. А ему вручили, как будто знаменитость и светило. Он чуть не отказался: случай совершенно пустяковый, типичная истерия барышни, сжигаемой огнем молодости. Выписал пациентке успокоительные капли, да и только. Родителям же деликатно объяснил причину: со свадьбой пройдет. Ну и прочее в таком же духе.

Посреди мечтаний Николай Петрович обнаружил себя на углу Апраксина двора[6], выходившего на Садовую улицу Александровской линией с лучшими магазинами. Стоило повернуть голову, как витрина магазина золотых и серебряных изделий Замошникова ослепила блеском. Он подумал, что нужно сделать подарок. Прямо сейчас. В качестве извинения за то, что обязан был поступить так, а не иначе. Это правильно.

Из магазина Николай Петрович вышел с бархатной коробочкой, в которой устроилось колечко с камушком. Приказчик уверял, что золотое колечко 56-й пробы[7] изящного модного фасона «фантазия» с изогнутой змейкой – отличное, хризолиты чистой воды, а цена исключительная, только ради праздника. Обошлось колечко в шестнадцать рублей. Николай Петрович был доволен, позволил себе роскошный подарок. Он прошел мимо витрины соседнего магазина Белова, где такое же колечко стоило вполовину дешевле.

Миновав стальные павильоны Сенного рынка и перейдя Екатерининский канал по Демидову мосту, Николай Петрович оказался у гостиницы «Виктория». Его одолел новый соблазн: отужинать в ресторане гостиницы. Он не помнил, когда последний раз бывал в настоящем заведении. Николай Петрович почти поддался искушению. Но сила воли победила: нельзя швыряться деньгами.

Он заставил себя пройти мимо. И тут его окликнули по имени-отчеству. Николай Петрович оглянулся. К нему спешил невысокий господин в добротном пальто, который на ходу приветственно махал кепи. Несмотря на морозный сумрак и тусклый свет фонаря, Николай Петрович был уверен: господин совершенно незнаком. А останавливать на улице незнакомого считалось верхом неприличия.

Подбежав, господин поклонился, как цирковой мишка.

Николай Петрович приподнял котелок.

– Что вам угодно?

– Какое счастье, что вот так случайно на улице встретил вас, – бодро ответил господин, заломив кепи на затылке. – Столько дней вас ищу повсюду, и вот удача!

Незнакомец излучал искреннюю радость. Николай Петрович невольно улыбнулся.

– Прошу простить, с кем имею честь?

– Филипп Филиппыч, – резво ответил господин.

– В чем, собственно, состоит ваше дело? – спросил Николай Петрович, ожидая узнать, кто же его рекомендовал.

– О, это долгий разговор! Да что же мы на морозе стоим, – Филипп Филиппыч обернулся. – Окажите удовольствие, позвольте пригласить в «Викторию». У них кухня приличная. Для меня высочайшая честь и удовольствие разделить с вами трапезу. Не откажите, уважаемый доктор! Снизойдите до моей просьбы! Осчастливьте! Молю вас!

Бурными жестами господин приглашал следовать за ним. Николай Петрович невольно проглотил слюну. Что плохого поужинать? Желания соблазняли. Но что-то казалось неправильным. Быть может, Филипп Филиппыч излишне выражал восторги. Слишком наигранно. Слишком напористо. Николай Петрович умел отличать ложь. Пришла странная мысль: нельзя садиться за стол с этим господином. Без всяких разумных причин: просто нельзя. А еще он вспомнил: мельком заметил этого человека в казенном заведении, где получил нынче аванс. Тот отирался вдалеке коридора, будто филер.

– Сожалею, совершенно не имею свободного времени. Чрезвычайно спешу. Вынужден вам отказать, – ответил Николай Петрович, приподняв край шляпы. – Всего доброго.

Филипп Филиппыч загородил путь. При этом радушно улыбался.

– Ну как же так, дорогой доктор! Обидели до глубины души.

– Возможно, как-нибудь в другой раз, – Николай Петрович попытался обойти, но ему не дали. – В чем дело? Позвольте пройти.

– Дело наиважнейшее. Для вас, уважаемый доктор… Не хотите в ресторане, я не гордый, давайте здесь обсудим.

– Не желаю ничего обсуждать, – Николай Петрович начинал злиться: какой-то тип смеет задерживать посреди улицы. Правильно, что не поддался на сладкие речи. – Прошу не мешать пройти. Или крикну городового.

Филипп Филиппыч вздохом выразил сожаление.

– Ну зачем вы так, уважаемый доктор, я ведь с самыми чистыми намерениями… Хочу предложить вам дело, которое сулит чрезвычайную выгоду. Если не сказать, богатство… Получите целое состояние. Разве не любопытно?

Николай Петрович поколебался. И проявил невольный интерес. Филипп Филиппыч пояснил, что желает заполучить, включая проведение наглядной демонстрации. После чего назвал сумму, которую готов заплатить. Невероятную. Оглушительную. Голова закружится.

– Будет выплачено вам сразу, как только проверим действие аппарата, – закончил он, подмигнув. – Ну как? Может, теперь найдется время обсудить детали в тепле и уюте под хорошую закуску?

Николай Петрович молчал. Молчание было истолковано как борьба разума с жадностью. Филипп Филиппыч предъявил пачку сторублевых ассигнаций.

– Здесь две тысячи. Извольте получить сразу, авансом. Вот вам мое слово купеческое: если аппарат не оправдает ожиданий, деньги останутся у вас. Ну как? Продолжим в «Виктории»?

Деньги были близко: взять и положить в карман. Николай Петрович не думал о деньгах. Мысли его были о другом: откуда просочились сведения? Что теперь делать?

– Ну, доктор, согласны?

– Вы ошиблись. Ничего подобного у меня нет и никогда не было. Прошу больше не беспокоить… Пошел вон! – крикнул Николай Петрович, толкнул Филиппа Филиппыча локтем и двинулся мимо.

До дома он дошел торопливым шагом, часто оглядываясь. В темноте разобрать трудно, но фигуры с кепи не заметил. Николай Петрович решил, что не должен отвлекаться от самого главного. Для этого нужны все силы. Остальное пустяки. Он крутанул рычажок дверного звонка. За дверью послышалось треньканье колокольчика.

Ожидание становилось слишком долгим.

Николай Петрович позвонил снова.

Что такое? Может, Вера Сергеевна заснула? После третьего звонка Николай Петрович ощутил, как недоброе заползает в сердце. Нельзя волноваться, надо сохранять спокойствие.

Он отпер ключом дверь и вошел. В доме было темно и тихо.

– Вера Сергеевна? – позвал и услышал эхо с отдаленным тиканьем часов.

В прихожей нет ни женских ботинок, ни полушубка, ни платка. Неужели пошла искать? Николай Петрович знал, что Вера Сергеевна боялась выходить из дома в темноте. Должна быть дома, обязана. Но ее нет. Что теперь делать?

Забыв снять пальто, Николай Петрович вошел в гостиную. На столе лежал сверток в бумажной обертке. Любопытство заставило дернуть веревочный узелок. Показался роскошный том «О началах» Оригена Александрийского. Книга, которую мечтал получить. Чудесный подарок. Рядом лежала шелковая сумочка-мешочек. Вера Сергеевна ушла с пустыми руками. Убежала… Плохо, плохо… Совсем плохо…

Потянуло сквозняком. Николай Петрович выложил коробочку на стол и зашел на кухню. Дуло от двери, ведущей на черную лестницу. Створка приоткрыта, щеколда, запиравшая дверь, отведена в сторону. Получается, Вера Сергеевна ушла по черной лестнице? Николай Петрович терялся в мыслях: как поступить?

Что делать? Ждать? Или искать по ближайшим лавкам? Или опоздал…

Сомнения прервал дверной колокольчик. Наверное, она вернулась. Николай Петрович сдавил подступавшую злость и пошел открывать.

– Это сюрприз! – сказал он, что пришло на ум, распахнув дверь.

На лестничной площадке клубился сумрак, а в нем виднелась женская фигурка. В первую секунду Николай Петрович подумал, что Вера Сергеевна купила зимнюю жакетку и беличью шапочку с перышком.

– Что вам угодно? – спросил он, не зная, как вести себя.

Пальчики, затянутые в лайковую перчатку, протянули сложенный листок.

– Вам просили передать, – сказал приятный молодой голос, похожий на шепот.

Николай Петрович машинально принял.

– Что это? От кого? – растерянно спросил он.

– Вера Сергеевна просила передать вам, – дама присела, изобразив книксен, и быстро спустилась по лестнице. Так быстро, что Николай Петрович, окончательно сбитый с толку, остался в дверях с листком. Наконец он мотнул головой, будто смахивая наваждение, развернул письмо. В неровном свете прихожей прочел:

«Ваша жена находится у нас. Если не хотите получить ее отрезанную голову, отдадите ваш аппарат. На раздумья сутки. Аппарат принести утром в Никольский рынок, оставить старьевщику Семину. Тогда вашу жену отпустим. Если обратитесь в полицию, ваша жена умрет». Подписи не имелось. Почерк был специально корявым.

…Спустившись до начала лестницы, дама остановилась и прислушалась. Было тихо, только шорохи дома да свист ветра. Как вдруг сверху долетел вой, будто кричал раненый зверь. Она улыбнулась, поправила вуалетку, сбившуюся от бега, и проскользнула в дверной проем. Во дворе было пусто. Метель наметала сугробы. Она ступила ботиночками в снег и провалилась по щиколотку. Не смущаясь, высоко задрала юбку и размашистыми прыжками пробралась до ворот. И скрылась стремительной ночной тенью.

Лошаденка тащилась еле-еле. Пяткин честно не спешил. До Обводного доплелся, насколько хватило терпения. Выехав на угол Лиговской улицы и набережной канала, которая представляла собой земляной откос, укрытый снежным покровом, он натянул поводья. Пролетка встала. Место глухое: справа пути Николаевской железной дороги и заснеженные сады, слева ободранные домишки. Тьма и тьма кругом.

Пассажирка безобразий не устроила. Что извозчика порадовало.

– Мадам, Обводный, как приказывали, куда дальше-то? – спросил он, оборотившись на козлах.

Женщина не ответила.

– Будьте любезны, приехали! – громко сказал Пяткин.

Пассажирка лежала, укрытая накидкой. Как уложили.

– Вот пропасть, – пробурчал он и стал слезать.

Пролетка качнулась на рессорах. С ней шевельнулась спящая.

Пяткин встал на подножку, легонько толкнул в плечо.

– Вставай, милая, хорош дрыхнуть, – без обхождения сказал он.

Дама осталась безразлична. Даже головы не подняла. Пяткин малость озлился: напьются до бесчувствия, а потом возись с ними. Дружок обещал, что проспится на морозе, и вот, пожалуйте, лежит поленом.

Скинув покрывало, он схватил женщину за локоть и хорошенько дернул. Голова ее мотнулась и повисла.

– Ох, ты ж!.. – и Пяткин добавил крепкое словцо.

Сильно не понравилось ему: сон больно глубокий, так не спят с тяжкого похмелья. Особенно на морозе. Он выпустил локоть. Женщина повалилась кулем, шея изогнулась.

– Ой, матушки…

Оглянувшись, Пяткин вскочил на верх пролетки и сдернул платок с лица пассажирки. В темноту смотрели холодные глаза, челюсть свисла, открывая рот, который не источал парок дыхания. Лоб и щеки покрыл иней, как на камне.

Пяткин коснулся ее щеки и отдернул руку.

Вот это подарочек. Что теперь, бежать за городовым? Ну, явится служивый, первым делом начнет допрос: кто такая, зачем посадил пьяную да как вез, что женщина умерла по дороге, почему не помог, не уследил. В общем, сделают Пяткина кругом виноватым. Обвинят и отправят кормить тюремную вошь года на два. Когда выйдет, считай, жизнь пропала, лошадь с пролеткой товарищи приберут к рукам. Ладно, лошадь, из столицы вышлют. И пойдет Пяткин, неприкаянный, нищенствовать по Руси великой…

Нет уж, не бывать такому. Бедняжке не помочь, свою шкуру спасть надо.

Стоя на возвышении, Пяткин осмотрел окрестности. На Обводном было пусто. Час поздний. Фабричные по трактирам сидят, прохожих не видать, лавки закрыты. Да и городовых не заметно, тут окраина, пристав службу не проверяет. Тоже, небось, в трактире греется за бесплатным угощением.