Депортация из Рая
Как можно забыть: имя автора! Никакая картина, пусть самая превосходная, не будет считаться таковой, если не подписана прославленным именем, хорошо известным не только около-художественным критикам, но и широкой публике, не чуждой изящному. Без этого наиважнейшего условия все потуги художника, будь он четырежды гениальней Рафаэля, пропадут втуне и ни один музей его творений приобретать не станет. Ежемесячный оклад и никаких квартальных премий – такова участь современного гения!
Увы, любого художника, пусть самого талантливого, могут преследовать неудачи, даже в мелочах: законченная афиша не желала вставляться на предназначенное для неё место – в уличный подрамник, сваренный из металлических уголков. Этому казусу имелось простое объяснение – недавно натянутый на старую раму холст оказался грубее и толще прежнего. Начавшийся моросить дождь уже намочил низ полотна, строка со временем сеансов предательски поплыла вертикальными подтёками.
– Пахомыч, молоток подай!
Напарник художника извлёк молоток из петли комбинезона, однако решил проявить самостоятельность:
– Лучше я сам!
Если бы отечественная ругань могла материализоваться и имела те же единицы измерения, что и сила звука, то рядом с Мариинским театром вместо клуба работников торговли в мгновение ока вырос-бы остеклённый небоскрёб высотой в сто двадцать децибел – Пахомыч с размаху угодил молотком себе по пальцам. Не все учреждения культуры ассоциируются с банно-прачечными комбинатами, однако псевдоантичное здание Клуба работников торговли имени Первой Пятилетки под напором многоэтажного мата пока-что устояло и не обратилось в руины. Случайный прохожий как человек, наверняка не чуждый прекрасного и явно понимающий толк в живописи, что наблюдал за выносом и монтажом живописного произведения, решил вмешаться.
– Бог в помощь! – прозвучал чей-то хрипловатый голос: обернуться и рассмотреть его источник у автора полотна возможности не было. – Давай пособлю.
Упрямый подрамник с трудом вошёл в верхние пазы, однако в нижние вставляться не желал.
– Немного выше, – теперь голос прозвучал над самым ухом, утратив при этом большую часть первоначальной язвительности. – Монтировка есть?
– Я сам, придержи лучше вот здесь, – раму с холстом заклинило в верхних креплениях и вставать на место та не желала. – Пахомыч, кончай материться, лучше молоток подай.
Несколько точных ударов – и наконец, живописный шедевр занял соответствующее ему место.
– Сколько не болела, а померла, – произнёс нежданный помощник. – Привет, Дюдя!
Афиша встала на место и у её автора появилась возможность внимательней рассмотреть своего спасителя, в бородатом лице которого угадывалось что-то знакомое.
– Влад, Бородин?
Вам встречались люди, чья внешность является полной противоположностью вашей собственной? Если вы высоки ростом, то ваше vis-a-vis3 будет росточка маленького, антагонистом худого будет человек полный, курносому будет оппонировать горбоносый, а блондину противостоять брюнет. Если поставить таких людей рядом, то два старинных приятеля, случайно встретившиеся у ныне несуществующего здания клуба, в точности этому правилу соответствовали: давно замечено, что такие люди или делаются недругами, испытывая друг к другу беспричинную антипатию, либо по жизни друг друга дополняют, становясь друзьями не-разлей-вода.
Из сказанного следует, что Влад был невысокого роста, имел склонность к полноте и вздёрнутый нос, коротко стриженные тёмные волосы и отдающую лёгкой ржавчиной бороду. Одет он был в армейская куртку поверх футболки с линялой надписью «Pink Floyd», а сандалии на босу ногу были явно не по погоде.
– Точно! Изостудия дворца пионеров, год эдак семьдесят второй.
– Ну конечно! Ты мне тогда колонковую кисть подарил, для акварели.
– Не помню такого.
– Не важно, я помню, будем считать, что мы в расчёте! – автор живописного шедевра явно обрадовался неожиданной встрече. – Из-за растительности на физиономии тебя сразу не признать – ну прямо вылитый Че Гевара. Если не спешишь – может, зайдём ко мне в мастерскую, тут рядом. Чай или кофе?
– Кофе, конечно!
Питерский дождь, поначалу собиравшийся зарядить надолго, передумал и на короткое время уступил своё место солнцу. Колоритная троица, расправившись с Бэтменом, свернула в переулок, Пахомыч двигался замыкающим, дуя на ушибленные пальцы, и продолжал устало ругаться. Служебный вход оказался не заперт, после улицы глухой коридор казался тёмным тоннелем, Дюдя не сразу отпёр ключом дверь с разболтанным замком. Мастерская оказалась каморкой на два окна, в ней стоял характерный запах художественных химикатов, вдоль стены изнанкой пристроились пара холстов, на полках громоздились банки с краской. Календарь, ярким пятном висевший на облупленной стене, устарел на пару лет, показывая, что на дворе всё ещё 1987 год: явное свидетельство о наплевательском отношении обитателя мастерской ко времени. Глянцевая блондинка с идеальной фигурой собиралась освежиться в бассейне, в синеве которого отражались пальмы, её единственным дефектом являлся ранний склероз – блондинка забыла надеть купальник. Катушечный магнитофон занимал большую половину письменного стола, остальную его часть загромождали бобины с плёнкой, кисти, флейцы и горшок с завядшим кактусом. Незавершённый шедевр стоял грубо сколоченных козлах, новая афиша являла собой броскую и весьма живописную композицию, центром которой был прицел двустволки, наведённый на бутыль с русским национальным напитком. Полотно было почти дописано:
– Особенности какой охоты? – прочёл Влад часть названия, намеченного пока карандашом.
– Национальной. Тебе с сахаром?
Шесть ложек кофе из бумажной пачки перекочевали в алюминиевую турку с болтающейся ручкой, которая, в свою очередь, оказалась на самодельной электрической плитке. Дюдя разложил складной столик, сервировав тот разнокалиберными кружками и пачкой печенья.
– Как-то неожиданно было видеть тебя сегодня, сражающегося с самим Бэтменом – сказывали, что ты в Москву перебрался? – в интонациях Влада одновременно сочетались ирония и сочувствие. – Ты ведь вроде-как Строгановку4 закончил?
– Да, верно. После академии помыкался – работы нет, а где есть – ничего не платят. Идти вольным художником на Арбатскую панель – так там та ещё мафия, чужих, да ещё с академическим образованием не пустят. Устроился в центральные реставрационные мастерские, имени Грабаря. Зарплата не ахти, но жить было можно.
– Дюдя, так мы с тобой коллеги, я тоже по части реставрации! А в Питере какими судьбами?
– В Москве пришлось всё бросить, из-за того, что тётушка заболела. Обширный инсульт, год за ней ухаживал, месяц назад похоронил. Зато работу нашёл почти по специальности, спасибо Пахомычу, он мой сосед по подъезду: хороший он мужик, когда трезв. Раньше трудился инженером на Адмиралтейской верфи, уволили, жена ушла, – Дюдя разлил остатки кофе по кружкам. – Две радости: клуб – в трёх шагах от дома, а рабочий процесс тот же – холст, краски. Старое смываю, поверх пишу новое.
– Могу тебя утешить – мои дела не лучше, великая карьера живописца у меня тоже не задалась, – Влад отпил кофе из керамической кружки и запихал в рот раскрошившееся печенье. –Ты сколько времени в реставрационных мастерских у Грабаря трудился?
– Почти шесть лет. Специализация по ранней западноевропейской живописи.
Влад задумчиво выждал паузу.
– А ведь я могу попробовать тебя пристроить.
– И куда-же?
– В реставрационную мастерскую при музее Изящных Искусств, я поговорю с шефом. У нас вакансия свободна, уволилась одна юная особа, сейчас служит в израильской армии, – Влад допил кофе и встал из-за стола. – Давай сделаем так. Я сбегаю за чем-нибудь покрепче кофе, а ты запишешь мне свои координаты. Если дело выгорит, я позвоню. Ты как?
Всё дальнейшее случилось само собой: телефонный звонок через пару дней лишил кинотеатр Клуба работников торговли имени Первой Пятилетки превосходного художника, однако, если не забегать по времени так далеко, а переместиться всего на пару часов, то обоих приятелей можно было предсказуемо обнаружить за столиком, что размещался в цокольном этаже дома по улице Глинки. Судя по воздуховодам, распивочная находилась в бывшем бомбоубежище, не до конца переделанным в бар, где, как и принято в подобного рода заведениях, одновременно работал телевизор, у которого убрали звук, а из динамиков стереосистемы ритмично бухало то, что почему-то считалось музыкой. Приятели попытались угол потише – такого не оказалось.
– Ещё по кофе?
– И с коньяком. Его можно побольше.
Столик в углу оказался наполовину занят двумя гражданами Финляндии, отбившиеся от остальной группы алкогольного тура по Северной столице – литровая бутылка Смирновской была на треть пуста.
– Tovarisch! Drink! – финский язык оказался прост и понятен, а его носители – людьми не жадными и компанейскими: бездельник, кто с нами не пьёт! В ожидании заказа Влад занялся изучением репродукции голландского натюрморта в рамке, что висела не неоштукатуренной стене, огласив Дюде результат долгих раздумий:
– На спор, хочешь скопирую один-в-один?
– Верю. Могу в этом помочь.
Предыдущее состояние беспричинной радости от выпитой смирновской сменилось у Дюди приступом чёрной меланхолии:
– Как живописцы мы никому не нужны. Наше с тобой академическое образование – бесполезный балласт, это как исповедовать теорию флогистона, когда остальной мир пересел в автомобиль, во всю пользуясь результатами кислородного горения. Метод социалистического реализма, вдалбливаемый с детского сада – полный атавизм. Мы с тобой – две обезьяны на пальме, все остальные с неё спустились, давно потеряв хвост по дороге. Кому в мире интересен художник, рисующий в салонной манере до эпохи импрессионизма?
– Что он сказал? – спросил один финн у другого, разливая из бутылки в четыре чашки остатки содержимого.
– Кажется, нас с тобой назвали обезьянами, – ответил ему второй, стараясь держать голову прямо. – Не пойму я этих русских, придётся снова перечитывать Достоевского.
Меж тем, мировая скорбь, завладев, цепко удерживала в своих объятиях и не отпускала Дюдю:
– Вспомни того голландского парня с отрезанным ухом: если живопись не приносит денег, то это искусство.
– Есть второй вариант: твоя живопись – это дешёвая мазня.
Смена обстановки может изменить ход мыслей: приятели, уже вчетвером, в поисках заведения потише, обследовали несколько близлежащих заведений, подходящего так не обнаружили, а потому оказались на набережной Мойки. Сознание к этому времени сделалось фрагментарным, поэтому Дюдя не помнил, как в его руках оказалась полиэтиленовый пакет с финским флагом, а в ней – бутылка вина и бумажные стаканчики. Маленькая площадка, к которой вели каменные ступени, когда-то выполняла роль небольшой пристани и находилась чуть выше уровня воды; прислонившись спиной к её гранитной облицовке, под её сенью мирно спали двое финнов.
Лёгкая рябь искажала отражённый в воде свет уличного фонаря, он распадался на отдельные искрящиеся пятна, не желая собираться в единое целое. Вдали, в серых сумерках, позолоченной матрёшкой мерцал далёкий купол Исаакия. Странно: бумажный стаканчик каждый раз оказывался пустым, хотя Дюдя точно помнил, что его только-что наполняли. Вино терпко пахло, а болотный запах тёплого августа ещё не выветрился под напором вихрей из Финского залива. Остальной мир исчез, он перестал существовать – земля вновь сделалась плоской, а её пространство уменьшилось до размеров сцены будущего трагифарса, небольшого фрагмента города, что состоял из плоских декораций стен, дуги моста и пустынной глади канала. Хотелось, чтобы так было всегда: хмельно, беззаботно и уютно, – пара нестройных голосов затянула:
– Во Францию два гренадера из русского плена брели.
– И оба душой приуныли, дойдя до китайской земли…
За мостом, через канал, зловеще нависала заросшая деревьями тёмная громада Новой Голландии, за обветшавшей аркой таилась бездна Аида, а по парапету прогуливался её страж, часовой с фузеей и в петровской треуголке:
– «Товарищ, я вахты не в силах стоять» – сказал тут капрал капитану…
Глава 3. Встреча у «Европейской».
В полуденный час, когда бронзовый памятник поэту отбрасывает свою самую короткую тень, некий господин, облачённый в галстук бабочкой, вышел из дверей гостиницы «Европейская», пересёк Итальянскую улицу и направился в сквер площади Искусств. Там его уже поджидали: сидевший на скамейке другой господин вежливо привстал, они поздоровались за руку и уже вдвоём уселись рядом. Для разновозрастной группы провинциалов, прибывших в город – колыбель трёх революций и шумно направлявшихся в Русский музей, оба гражданина выглядел типичными иностранцами, коих в городе, обожаемом интуристами, хоть пруд пруди. Впрочем, прислушайся они к негромкой беседе, то с удивлением обнаружили, что оба чужеземца по говору вполне могут быть нашими соотечественниками, так как диалог меж ними вёлся на языке Пушкина, чей памятник указывал правой рукою именно в направлении тихо беседующей парочки. На ещё одного случайного прохожего, человека более наблюдательного, оба собеседника произвели впечатление той категории людей, что долго прожили за границей, ибо по своему холёному виду парочка выглядела типичными работниками торгпредства. Однако прохожий ошибся: наиболее точно национальную принадлежность двух собеседников профессионально вычислила группа молодых людей, навеки прописавшаяся у входа в гостиницу «Европейская» и занятая незаконным обменом отечественных рублей на деньги иных государств. Они безошибочно определили иноземного гражданина только в одном из двух беседующих, того, что в галстуке-бабочке, а второму гражданину дали чёткое определение – «косит под бундеса5».
Что-же так отличает чужестранца от нашего соотечественника? Сложно сказать так слёту, внешне всё такое-же: две руки, две ноги, голова на туловище – отличия эти не кажутся значительными, разве-что заграничный басурманин лепечет не по-нашему и всё время чему-то рад, потому глупо улыбается. Меж тем, в облике чужеземца присутствует нечто трудно уловимое – понятно, что во времена прежние иностранец безошибочно определялся по его одежде. Но главное тут не то, как он одет: на самом деле, иностранец определяется по тому, как он смотрит. Не важно, куда он смотрит, а как: это особенный взгляд человека, никогда не стоявшего в очереди в кабинет терапевта в районной поликлинике, понятие «дефицит» ему неведомо, он никогда не вступал в дебаты с соседями по коммуналке из-за утренней очереди к унитазу, впрочем, и само это труднопереводимое слово «kommunalka» ему не ведомо. Можно тщательно замаскировать иностранца, переодев его в телогрейку, кирзовые сапоги и шапку-ушанку, однако взгляд, взгляд его – не подделать.
Человек в бабочке был зарегистрирован в «Европейской» под именем Ханс Мюллер – более типического имени для германского подданого придумать было непросто. Естественно, что прошлое человека с таким именем являлось мутным и было известно лишь отчасти, но некоторые факты настораживали: как, будучи юристом по образованию и адвокатом по профессии, можно получить звание майора? Ещё большие подозрения вызывала его служебная деятельность: как, не являясь сотрудником западногерманской службы внешней разведки, можно оказаться из неё уволенным, да ещё из из-за громкого скандала, связанного с поставками не то клюквенных ягод из Латинской Америки, то ли бананов из Афганистана? Тем не менее, для господина Мюллера эти перипетии не повлияли ни на его отменное здоровье, ни на его финансовое состояние: ныне он продолжал честно трудиться, числясь сотрудником одновременно нескольких фирм безупречной репутации, зато крайне сомнительного происхождения.
План действий по изъятию приглянувшейся боссу картины был изложен господином Мюллером сразу после посещения выставки, по дороге в Пулково: картину после её первой демонстрации неизбежно отправят на реставрацию, следовательно, ту будут перевозить с левого берега Невы, где она выставлена, на правый, в мастерские Музея Изящных Искусств. Следует изучить маршрут, по пути фургон заблокировать, охрана смешная, полотно вывезти по одному из нелегальных каналов, они скоро будут отлажены. Босс план отверг сходу, не назвав причин. Хотя они были для господина Мюллера очевидны: тайное имеет отвратительную привычку становиться явным, потому начинать большой проект в новом и ещё неосвоенном месте с грандиозного скандала с вооружённым похищением шедевра мирового значения, нагло умыкнутым средь бела дня – это гадить под столом в чужом доме, куда тебя пригласили отобедать. Поэтому у господина Мюллера имелся второй план, изначально являвшийся главным: следует заменить оригинал подделкой. В этом случае придётся с помощью нанятого специалиста изготовить её точную копию, и сделать это так, что любой эксперт не смог отличить фальшивку от оригинала. Хотя такой подход требовал непростой и длительной подготовки, денег и времени, тем не менее именно этот план был одобрен, за исключением одной мелкой детали:
– Картину надлежит вывезти легально, лучше через таможню, как – это ваша проблема. Не нужно засвечивать каналы поставок – в случае неудачи, а такое исключать никогда не следует, нашим новым партнёрам будет понятно, что картина была похищена и кто её похитил. Мне этого не надобно.
Босс убыл, оставив господина Мюллера в городе, ещё четыре года назад носившем имя Вождя Мирового Пролетариата, с главной целью – наладить новый маршрут поставки лучших кофейных зёрен из Колумбии в Европу. Это требовало известной легальности – представительства торговой фирмы, занимавшейся исключительно экспортом и зарегистрированной на Виргинских островах. Картина являлась очередной причудой босса и была делом второстепенным.
Нашего соотечественника, что по недоразумению приняли за иностранца, и который на лавочке в сквере встретился с господином из «Европейской», звали Семён Андреевич Лебезятников: для столь деликатного дела господину Мюллеру позарез был необходим человек, хорошо знакомый с местным колоритом и чувствующий себя в малознакомом для чужеземца городе, как жаба в болоте. Поэтому господин Мюллер вспомнил о своём прежнем знакомце, с кем имел непродолжительные, но запоминающиеся контакты по давнишней работе в обеих частях ныне единой Германии. Наведя справки, он обнаружил, что гражданин С. А. Лебезятников, уроженец города на Неве, в нём по-прежнему проживает, при этом значится начальником отдела кадров Государственного дважды орденоносного института физической культуры имени Г. Лавкрафта; встретив того после работы, он без труда получил согласие на возобновление старого и взаимовыгодного сотрудничества.
Семён Андреевич к новому, связанному с объектами живописи поручению, подошёл со свойственной ему педантичностью. Он проконсультировался с несколькими искусствоведческими экспертами, отдавая предпочтение людям с подпорченной репутацией, следом отыскал адвокатов, связанных с ведением дел вокруг последних скандалов с хищениями, подменой и особенно подделкам произведений искусства. Через них он завёл многочисленные знакомства с деятелями, занятыми перепродажей живописных полотен, скульптур и графических работ отечественного авангарда, кое с кем повстречался, кого-то просто пожурил, кому-то заплатил, кому-то пригрозил и таким образом вышел на нескольких исполнителей, кто скрытно стоял за последними громкими прецедентами, связанными с фальсификацией. Переговорил с кем-то из музейщиков и посетил выставочный зал, где демонстрировалась картина «Изгнание из Рая». В самые короткие сроки необходимая информация была собрана, проанализирована и в законченном виде представлена заказчику.
Нити сотканной Лебезятниковым паутины сходилось на одном человеке – в качестве жертвы был выбран Олег Александрович Оболенский, главный реставратор Санкт-Петербургского Музея Изящных Искусств имени Кирова, который, помимо своей главной профессии, являлся искусствоведом и экспертом по живописи шестнадцатого-семнадцатого веков с мировым именем, пользовался всеобщим уважением и обладал непререкаемым авторитетом в нужной сфере деятельности. И главное – у лучшего в стране художника-реставратора с огромным опытом и стажем имелся скелет в шкафу – в его прошлом Лебезятников сумел-таки откопал нечто тёмное и малоизученное. Полученная информация была проанализирована и серьёзно дополнена, для этого господину Мюллеру пришлось совершить краткосрочную, но продуктивную поездку в столицу Великобритании, встретившись там с владельцем детективного агентства, а после – навестив в тамошней тюрьме бывшего изготовителя и продавца фальшивок, говорящего по-русски без акцента. Кто владеет информацией – правит миром, почему-то думают те, кто ей торгует.
Нынешняя встреча в сквере двух бывших рыцарей плаща и кинжала не имела шпионской подоплёки и объяснялась крайне просто – ремонтом. Видеться друг с другом в здании на Сенной площади, недавно выкупленным под офис, где была затеяна грандиозная реконструкция, при этом по уши не перепачкавшись в побелке, было невозможно, а встречаться в гостиничном номере, в отеле, предназначенном исключительно для приёма иностранцев, а потому потенциальной вотчине спецслужб – следовало родиться идиотом. Впрочем, встреча не носила исключительно мирный характер: если бы мы незримо стояли за скамейкой, то услышали разговор самого странного содержания.
– Вы думаете, он согласится на такого рода работу? – у Лебезятникова имелась привычка, раздражавшая всех, с кем тому приходилось общаться – он не смотрел в глаза собеседнику. – Насколько я знаю людей подобного сорта, одними деньгами проблему не решить.
Дальнейшая беседа больше походила на монолог – говорил человек в галстуке-бабочке, второй внимательно слушал и согласно кивал, вставляя в разговор реплики вроде: «Ага, понятно и г-м-м, г-м-м». Лебезятников, из-за знания местной специфики, был человеком совершенно незаменимым, но общение с ним раздражало даже его нанимателя. Впрочем, каких-либо эмоций, отрицательных, либо положительных, на невозмутимом лице человека с бабочкой прочесть было невозможно:
– Не существует проблем, которые нельзя решить. Для решения нашей проблемы имеется всё необходимое, – акцент в говоре господина Мюллера был практически незаметен, однако чужестранец из него был виден по тому, как он строил фразы: слишком литературно-правильно. Он передал пластиковую папку своему собеседнику. – Прошу ознакомиться.
В папке находились стопка скрепленных меж собой бумаг и конверт с фотоснимками – на дюжине чёрно-белых фотографий были зафиксированы несколько картин и один и тот же молодой человек, усердно занятый раскрашиванием кругов, квадратиков и треугольников; на остальных снимках фигурировали те же картины, только снятые уже фронтально и в цвете. На последнем снимке прежде молодой человек обзавёлся бородкой, очками и выглядел сильно постаревшим.
– И, немаловажная деталь: господин Оболенский – тот человек, который обнаружил и идентифицировал полотно Альбректа Дьюрера. Следует сделать так, чтобы именно он занимался реставрацией картины, для этого мы можем сделаться спонсорами этого проекта: специалист, которому будет поручено изготовить копию, должен являться тем, кто будет по роду службы быть главным по её идентификации на предмет подлинности и подготовить соответствующее заключение. Это даёт широкие возможности. Потому что он же и осуществит нужную нам подмену.
Лебезятников быстро пробежался по тексту, профессионально выделив в нём главное:
– Имеется существенный нюанс: судя по признательным показаниям его бывшего приятеля, скорее всего, Оболенского использовали «втёмную».
– Что значит «втёмную»?
– Он мог не знать, что выполненные им копии будут проданы как подлинники.
– Понятно. Только говорить ему этого не следует, – человек в бабочке взял небольшую паузу, – Ваша задача: объяснить господину Оболенскому, что мы предадим материалы о его прошлой деятельности скандальной публичности. И чтобы вам быть в будущей беседе убедительным, к кнуту следует добавить пряник: подкрепить нашу просьбу суммой, достаточной для выполнения подобной работы.
Бронзовая рука памятника великому поэту с самого начала встречи явственно указывала на двух граждан иностранной наружности, без сомнения, замышлявших недоброе: человек из «Европейской» оставил пластиковую папку своему собеседнику, после чего парочка расстались. Однако не только окружающие, но и дремлющий на солнышке с газетой «Ленинградский Комсомолец» сотрудник службы внешнего наблюдения, в сонные полглаза присматривающий за подозрительным немцем из «Европейской», не проявили должной бдительности.
Глава 4. В поисках Рая.
… и таким образом, то, что, по мнению таких уважаемых экспертов и знатоков живописи, как Абрахаам Врёдиус и Питер ван дер Внос считалось несомненным подлинником, им не оказалось! И этот печальный урок с идентификацией целых шести полотен Вермеера Дельфтского должен служить нам напоминанием и суровым уроком, с каким вниманием следует относиться, как казалось, к незначительным деталям в непростом деле установления подлинности живописных полотен. Позвольте ещё пример. На недавних торгах всемирно известного Лондонского художественного аукциона просто чудом не была продана картина Ивана Шижкина «Пейзаж с речкой» – в самую последнюю минуту её сняли с торгов. Почему? Ведь по авторитетному мнению экспертов, полотно являлось работой раннего Шижкина и датировалось периодом его обучения и стажировки в Дюссельдорфе. И что же в итоге? На самом деле картина оказалось переделанной работой голландского живописца той же Дюссельдорфской школы Корнелиса Баренда Кук-В-Кука! Картина, приобретённая в Стокгольме всего год назад за шестьдесят пять тысяч, после её незначительной перерисовки и подделки авторской подписи, была оценена в восемьсот тысяч долларов и едва не ушла с аукциона! Скандал! Полотно прошло две независимые экспертизы, и ни одна из них фальсификации не установила! Почему эксперты ошиблись? А очень просто! Потому как сходство по времени её написания, холсту и краскам оказалось полное. Причина? Западноевропейские живописцы той же школы работали в одно-и-тоже время и использовали те же холсты и краски, что и их русские коллеги-художники!