1999

Мужичок в фуфайке постоял пару минут на месте происшествия, а затем вернулся в свой гараж за бутылкой самогонки. Эту бутылку он и распил с вахтёром, вытирая едкие слезы на морщинистых щеках.

– Вот дураки… Ей Богу, дураки… – повторял он после каждой выпитой стопки.

***

Ульяна Аркадьевна доехала до поворота на привокзальную площадь. Ей неприятен был яркий свет прожекторов, люди с сумками и дым из вагонных труб.

Она оставила машину возле какого-то дома, стоящего впритык к железнодорожным путям. Она пошла прочь от неё, сначала в сторону блестящих линий рельс. Но потом подумала, что это уж слишком глупо – бродить по путям, подобно Анне Карениной.

Мир другой – мир полон всякого нужного и не нужного. Но всегда лучше идти на свет, даже если тот разденет тебя наглым образом перед зрителями и скажет: «Вот она, брошенная и пропащая душа, кидайте в неё камни…».

И пошла она, вдоль вагонов заглядывая в окна, за которыми возились с багажом люди, покидающие город по своим особенным делам. У всех есть дела, и нет исключений в них для одинокой женщины – судебного эксперта.

Вот она смотрит, как молодой человек улыбается кому-то в смартфоне. Может быть там, на экране, его любимая тоже улыбается ему, а не лежит на металлическом столе с распущенными волосами с мутными глазными яблоками.

Совсем неожиданно он кладёт телефон и смотрит через окно прямо на неё. Это не хорошо. Это даже более глупо, чем не хорошо.

Ульяна Аркадьевна с бьющимся сердцем отворачивается от поезда и позорно отступает в сторону оставленного автомобиля.

Надо ехать в клинику. Надо решить все эти хреновы дела, для которых у неё нет никаких исключений. Пусть улетают минуты, пусть улетают снежинки, пусть улетают веры и надежды всякие. Так или иначе, что-нибудь останется. И с этим придётся жить. Иначе зачем солнце каждый день упрямо встаёт на востоке, а на столе в кабинете ждут папки с результатами посмертных экспертиз?