Однажды в Голливуде
Рик берет чашку кофе и делает глоток. Кофе остыл. Он со вздохом ставит чашку обратно на стол.
– Значит, последние два года, – продолжает Марвин, – ты перебивался эпизодическими ролями в телесериалах?
Рик кивает:
– Угу, прямо сейчас я снимаюсь в пилоте для CBS, называется «Лансер». Я там злодей. Снялся в «Зеленом Шершне». В «Земле гигантов». В «Тарзане» Рона Эли – в серии Уильяма Уитни, как я уже говорил. Еще был сериал «Бинго Мартин» с тем пацаном, Скоттом Брауном.
Скотт Браун Рику не нравится, поэтому при его упоминании на лице Рика мелькает пренебрежение.
– Еще я только что закончил съемки в «ФБР» Куинна Мартина[36].
Марвин попивает кофе, хотя тот уже остыл.
– Значит, дела идут неплохо?
– Я много работаю, – поясняет Рик.
– И ты везде играл плохих ребят?
– В «Земле великанов» – нет, но во всех остальных – да.
– И везде в финале драка?
– Опять же, в «Земле великанов» и «ФБР» нет, но в остальных – да.
– Теперь вопрос на шестьдесят четыре тысячи долларов, – говорит Марвин. – В этих драках тебя побеждали?
– Разумеется, – говорит Рик. – Я же злодей.
Марвин шумно выдыхает – «ах-х-х-х-х», – чтобы подчеркнуть мысль:
– Старый трюк, телесети такое любят. Взять хотя бы «Бинго Мартина». Вот у тебя есть новичок вроде Скотта Брауна, и ты хочешь укрепить его реноме. Ты просишь актера из отмененного шоу сыграть злодея. Затем в конце, когда они дерутся, герой побеждает мерзавца.
Но Марвин идет дальше:
– Зато зритель видит, как Бинго Мартин надирает задницу парняге из «Закона охоты».
«Ай, – думает Рик. – А он прям по живому режет».
Но Марвин еще не закончил:
– Затем на следующей неделе тебя мудохает Рон Эли в набедренной повязке. А на неделе после дух из тебя выбивает уже Боб Конрад в узких брючках[37]. – Марвин для пущего эффекта бьет кулаком в ладонь. – И следующие пару лет ты подставляешь морду под удары каждого свежеиспеченного мачо из телика. В итоге это очень влияет на то, как зрители тебя воспринимают.
Хотя речь идет всего лишь о лицедействе, рассуждения Марвина так унижают мужественность Рика, что у актера на висках проступает испарина. «Я – боксерская груша? Вот к чему теперь свелась моя карьера? Проигрывать бои новым сериальным мачо? Так вот, значит, как чувствовал себя звезда „26 мужчин“ Трис Коффин[38], когда проиграл мне бой в „Законе охоты“? И Кент Тейлор[39]?»
Пока Рик копается в себе, Марвин меняет тему:
– По крайней мере четыре человека мне кое-что о тебе рассказывали, но ни один не знает всей картины, поэтому я хочу, чтобы ты рассказал все сам. Говорят, тебе чуть не досталась роль Маккуина в «Большом побеге»[40]?
«Снова, сука, здорово», – думает Рик. Пусть ему это и неприятно, а все-таки, чтобы угодить Марвину, он смеется.
– Эта история годится только для «Спортсменс Лодж», – усмехается Рик. – Ну, знаете, роль, которую ты почти получил. Рыба, сорвавшаяся с крючка.
– Больше всего люблю такие истории, – говорит агент. – Расскажи.
Рик так часто пересказывал эту сказку про белого бычка, что уже давно свел ее до базовых элементов. Проглатывая обиду, Рик играет роль, которая немного выходит за рамки его возможностей, – роль скромного актера.
– Ну, – начинает он, – по-видимому, когда Джон Стерджес предложил Маккуину роль «Короля карцера» Хильца в «Большом побеге», Карл Форман, – тут он имеет в виду звездного продюсера и сценариста «Пушек острова Наварон» и «Моста через реку Квай», – снимал свой дебютный фильм «Победители» и предложил Маккуину одну из главных ролей, и, по-видимому, Маккуин так сильно колебался, что Стерджесу пришлось составить список артистов на замену. И, по-видимому, в этом списке был я.
– Кто еще там был? – спрашивает Марвин.
– Четыре имени, – говорит Рик. – Я и три Джорджа: Пеппард, Махарис и Чакирис.
– Что ж, – с энтузиазмом заявляет Марвин, – я легко могу себе представить, как из этого списка выбирают тебя. В смысле, будь там Пол Ньюман, то, может, и нет, но гребаные Джорджи?
– Ну, в итоге Маккуин не отказался. – Рик пожимает плечами. – Так что без разницы.
– Нет, – настаивает Марвин. – Это прекрасная история. Мы можем представить тебя в этой роли. Итальянцам понравится! – Затем Марвин Шварц объясняет Рику Далтону, как устроена жанровая итальянская киноиндустрия: – Маккуин ни за что не стал бы работать с итальянцами. «На хуй этих ебучих макаронников», – вот что говорит Стив. «Скажи им, пусть зовут Бобби Дэрина[41]» – вот что, мать его, говорит Стив. Он готов девять месяцев работать в Индокитае с Робертом Уайзом[42], но ни за какие деньги не согласится даже два месяца провести на студии «Чинечитта» с Гвидо Дефатсо.
«Будь я Стивом, я бы тоже не тратил время на ссаные спагетти-вестерны», – думает Рик.
Марвин продолжает:
– Дино Де Лаурентис предлагал купить ему виллу во Флоренции. Итальянские продюсеры предлагали ему полмиллиона долларов и новую «феррари» за десять смен в фильме с Джиной Лоллобриджидой. – И как бы между делом Марвин добавляет: – Не говоря уже о киске Лоллобриджиды, она почти наверняка бы шла в придачу.
Рик и Марвин смеются.
«Вот это уже другое дело, – думает Рик. – Я бы где угодно снялся за возможность трахнуть Аниту Экберг[43]».
– Но, – говорит Марвин, – упертость только раззадоривает итальянцев. Поэтому, хотя Стив всегда отказывает, и Брандо всегда отказывает, и Уоррен Битти всегда отказывает, итальянцы не оставляют попыток. А если не могут получить звезд, ищут компромисс.
– Компромисс? – переспрашивает Рик.
Марвин объясняет:
– Хотят Марлона Брандо, получают Берта Рейнольдса. Хотят Уоррена Битти; получают Джорджа Хэмилтона.
Пока Марвин вскрывает его мертвую карьеру, Рик чувствует, как под веками жжет и покалывает: к глазам подступают слезы.
Марвин тем временем заканчивает мысль, совершенно не замечая страданий Рика:
– Я не в том смысле, что итальянцы тебя не хотят. Я в смысле, что они тебя захотят. Но захотят они тебя потому, что хотят и не могут заполучить Маккуина. И когда до них наконец дойдет, что они не могут заполучить Маккуина, они захотят того Маккуина, которого заполучить могут. И это ты.
Вопиющая, жестокая честность агента шокирует Рика Далтона – с тем же успехом Марвин мог бы со всей силы влепить ему пощечину.
Но, с точки зрения Марвина, это хорошие новости. Если бы Рик Далтон был популярным студийным актером первого плана, ему бы не пришлось встречаться с Марвином Шварцем.
Кроме того, это именно Рик попросил о встрече с Марвином. Именно Рик хочет продлить карьеру ведущего актера в большом кино, а не играть плохих парней на телике. И работа Марвина – дать ему расклад и рассказать о возможностях киноиндустрии, о которой он ни хера не знает. Индустрии, в которой Марвин считается признанным экспертом. И с экспертной точки зрения Марвина, то, что Рик Далтон внешне похож на крупнейшую кинозвезду во всем мире, – чудесная возможность для агента, пристраивающего именитые американские таланты в итальянские кинокартины. Поэтому он явно сбит с толку, когда замечает слезы на щеках Рика Далтона.
– Что случилось, дружище? – спрашивает ошарашенный агент. – Ты плачешь?
Расстроенный и смущенный Рик Далтон вытирает слезы тыльной стороной ладони.
– Простите, мистер Шварц, я приношу извинения.
Марвин предлагает Рику коробку с салфетками со стола, чтобы утешить плаксивого актера.
– Не за что извиняться. Нам всем иногда бывает грустно. Жизнь – штука сложная.
Рик выдергивает из коробки две салфетки с резким рвущимся звуком. Вытирая глаза, он старается выглядеть мужественно – насколько это возможно в данных обстоятельствах.
– Все хорошо, я просто смущен. Простите за это унизительное зрелище.
– Унизительное? – Марвин фыркает. – О чем ты? Все мы люди; люди плачут. Это нормально.
Рик откладывает салфетку и выдавливает из себя фальшивую улыбку:
– Видите, мне уже лучше. Простите еще раз.
– Не за что извиняться, – увещевает Марвин. – Ты актер. Актеры должны давать волю эмоциям. Нам нужно, чтобы актеры плакали. Иногда у этого дара есть цена. А теперь скажи, что случилось?
Рик берет себя в руки и, набрав полную грудь воздуха, говорит:
– Просто я посвятил этому больше десяти лет жизни, мистер Шварц. И теперь мне немного больно сидеть здесь и смотреть в глаза правде, осознавать, какой я неудачник. Смотреть, до чего я довел карьеру.
Марвин не понимает:
– Что значит «неудачник»?
Рик смотрит в глаза агенту:
– Знаете, мистер Шварц, однажды у меня был потенциал. Был. Это видно в кое-каких моих фильмах. Это видно в «Законе охоты». Особенно в сериях с хорошими приглашенными звездами. Когда в кадре я и Бронсон, я и Коберн, я и Микер, я и Вик Морроу[44]. Во мне что-то было! Но студия все пихала меня в фильмы со старыми и устаревшими пердунами. Но я и Чак Хестон? Это другое дело. Я и Ричард Уидмарк, я и Митчем, я и Хэнк Фонда[45] – это что-то! И в некоторых вещах эту искру еще можно разглядеть. Я и Микер в «Таннере». Я и Роб Тейлор в «Маккласки». Черт, даже я и Гленн Форд в «Адском пламени, штат Техас». Форд там уже играл на отъебись, но выглядел все еще мощно, и мы отлично смотрелись вместе. Так что да, у меня был потенциал. Но его весь просрал этот мудила Дженнингс Лэнг из «Юниверсал».
Затем актер драматично и обреченно вздыхает, смотрит в пол и говорит:
– Черт, да я и сам все просрал.
Он поднимает голову и ловит взгляд агента:
– Я просрал четвертый сезон «Закона охоты». Потому что мне надоел телик. Я хотел быть кинозвездой. Хотел быть как Стив Маккуин. Если смог он, то смогу и я. Если бы на протяжении всего третьего сезона я не вел себя как законченный мудозвон, мы бы продлились на четвертый сезон. И до сих пор прекрасно ладили бы, и расстались бы друзьями. А теперь все в «Скрин Джемс» меня ненавидят. Проклятые продюсеры «Закона охоты» будут дуться на меня до конца дней. И я это заслужил! Весь последний сезон я вел себя как мудак. Всем давал понять, что у меня есть дела поважнее, чем съемки в этом жалком гребаном телешоу. – На глаза Рика вновь наворачиваются слезы. – На «Бинго Мартине» я ненавидел этого гондона Скотта Брауна. Впрочем, никогда не позволял себе того, что позволял он. Можете спросить у актеров, с кем я работал, у режиссеров, с кем я работал, – я никогда не был такой сволочью. А я работал с теми еще гондонами. Но почему именно этот гондон выбесил меня по-настоящему? Я увидел, как он неблагодарен. И тогда увидел в нем себя.
Он снова смотрит в пол и говорит с искренней жалостью к себе:
– Может, я и заслужил получать по морде от нового мачо каждого сезона.
Марвин очень внимательно слушает исповедь Рика Далтона. И после паузы говорит:
– Мистер Далтон, вы не первый молодой актер, получивший роль в сериале и павший из-за собственной спеси. Строго говоря, в наших краях это обычная история. И – посмотри на меня…
Рик поднимает голову и смотрит агенту в глаза.
– Это простительно, – заканчивает Марвин и улыбается актеру.
Актер улыбается в ответ.
– Но, – добавляет агент, – тебе требуется небольшое переосмысление.
– И кем я должен стать теперь?
– Скромным парнем, – отвечает Марвин.
Глава вторая
«Я любопытен – Клифф»
Клифф Бут, сорокашестилетний дублер Рика Далтона, сидит в приемной в офисе Марвина Шварца на третьем этаже в здании агентства «Уильям Моррис» и бегло листает огромный журнал «Лайф», который здесь выдают всем ожидающим.
На Клиффе узкие голубые джинсы «Левайс» с джинсовой курткой «Левайс» под стать и черная футболка. Эта одежда осталась Клиффу после съемок низкобюджетного боевика о байкерах, где он работал три года назад. Актер и режиссер Том Лофлин, старый приятель Рика и друг Клиффа[46] (они вместе снимались в «Четырнадцати кулаках Маккласки»), нанял Клиффа дублером для парочки персонажей-байкеров в фильме «Рожденные неприкаянными» студии «Американ Интернешнл Пикчерс», где он сам играл главную роль и одновременно выступал режиссером (фильм в итоге стал главным хитом «АИП» в том году). Лофлин тогда впервые сыграл Билли Джека – персонажа, ставшего одним из главных поп-культурных киногероев семидесятых. Билли Джек – это индеец-полукровка, ветеран Вьетнама и мастер хапкидо, который не прочь продемонстрировать свое искусство в драках с жестокой байкерской бандой, известной в фильме под названием «Рожденные неприкаянными» («Ангелы Ада» местного разлива).
Клифф исполнял трюки одного из членов банды по кличке Гангрена, сыгранного старым приятелем Дэвида Кэррадайна Джеффом Купером[47], на кого Клифф вроде как похож. Но на последней неделе съемок дублер Тома вывихнул локтевой сустав (не во время трюка, а когда катался на скейтборде в свой выходной). Поэтому всю последнюю неделю съемок Клифф дублировал в том числе и Тома.
В конце малобюджетных съемок, когда Клиффу предложили либо взять семьдесят пять долларов, либо оставить себе прикид Билли Джека – включая кожаные сапоги, – Клифф выбрал прикид.
Спустя четыре года Том Лофлин срежиссирует фильм «Билли Джек» для «Уорнер Бразерс» и сыграет в нем главную роль. Его разочарует то, как студия продвигает премьеру. Он выкупит права и затем будет продавать их каждому штату по отдельности, рынок за рынком, как ярмарочный зазывала. Лофлин обклеит каждую стену в кинотеатрах плакатами и заполонит местные телеканалы соблазнительно смонтированной рекламой в часы, когда дети приходят домой из школы. Независимый подход Лофлина к дистрибуции наряду с тем, что он снял довольно крутое кино, превратил «Билли Джека» в одну из самых ярких и неожиданных историй успеха в летописи Голливуда. И тогда джинсовый костюм стал настолько ассоциироваться с размахивающим ногами героем, что Клиффу пришлось перестать его носить.
Пока мисс Химмельстин, сидя за стойкой в приемной, отвечает на звонки («Офис мистера Шварца. – Пауза. – Извините, он сейчас с клиентом, могу я узнать, кто звонит?»), Клифф расположился подле на ярком неудобном диване и листает у себя на коленях огромный журнал «Лайф». Он только что дочитал рецензию Ричарда Шикеля на новый шведский фильм[48], лишивший покоя всех американских пуритан и многих из их газетных властителей дум. И Джонни Карсон, и даже Джои Бишоп[49], и вообще каждый комик от Джерри Льюиса до Мамаши Мейбли каламбурят вокруг его запоминающегося названия.
Клифф окликает с дивана мисс Химмельстин, сидящую за стойкой:
– Ты что-нибудь слышала о шведском фильме «Я любопытна – желтый»?
– Да, кажется, слышала, – говорит мисс Химмельстин. – Там вроде что-то неприличное, да?
– Если верить апелляционному суду США, то нет, – сообщает ей Клифф. И зачитывает цитату из журнала: – «Главное отличие порнографии от искусства в том, что она не имеет никакой социальной ценности». А по версии судьи Пола Р. Хейса: «Можно спорить о том, насколько интересны выраженные в ленте идеи, и о том, является ли она художественной удачей, но одно очевидно: „Я любопытна“ содержит в себе идеи и старается выразить их в художественной форме».
Он опускает огромный журнал и встречается взглядом с юной барышней с косичками, сидящей за стойкой.
– Что это вообще значит? – спрашивает мисс Химмельстин.
– Вообще, – повторяет Клифф, – это значит, что швед, который снял фильм, снимал не просто еблю. Он пытался создать художественное произведение. И неважно, если кажется, что у него ничего не получилось. И неважно, если тебе покажется, что его фильм – самая несусветная херня, какую ты только видала. Он пытался создать художественное произведение – и только это важно. Он не пытался снять порнуху. – Затем он улыбается и пожимает плечами. – По крайней мере, так я понял из рецензии.
– Звучит вызывающе, – замечает девица с косичками.
– Согласен, – говорит Клифф. – Пойдешь со мной посмотреть?
На лице мисс Химмельстин появляется саркастическая ухмылка, и она спрашивает, выдержав паузу в стиле еврейского комика:
– Приглашаешь меня на неприличный фильм?
– Нет, – поправляет Клифф. – Если верить судье Полу-что-то-там-Хейсу, я приглашаю тебя на шведский фильм, только и всего. Где живешь?
Она не успевает себя одернуть и автоматически отвечает:
– В Брентвуде.
– Что ж, я знаю все киношки в районе Лос-Анджелеса, – сообщает ей Клифф. – Позволишь мне выбрать?
Джанет Химмельстин отлично помнит, что еще даже не согласилась пойти с Клиффом на свидание. Но они оба – и она, и Клифф – знают, что она скажет «да». Конечно, правила «Уильям Моррис» запрещают секретаршам в мини-юбках встречаться с клиентами. Но он не клиент. Рик Далтон – клиент. А этот парень – приятель Рика.
– Выбирай, – говорит девушка.
– Уже выбрал, – говорит мужчина.
Они смеются, когда дверь кабинета Марвина распахивается и выходит Рик Далтон в своей кожаной куртке.
Клифф быстро поднимается с неудобного дивана и смотрит на босса, пытаясь по его поведению определить, как прошла встреча. Рик взмокший и чуть потерянный – похоже, встреча прошла без огонька.
– Ты как? – осторожно спрашивает Клифф.
– В порядке, – коротко бросает Рик, – пошли уже отсюда.
– Не вопрос, – говорит Клифф. Каскадер разворачивается на каблуках и встречается взглядом с Джанет Химмельстин – разворот настолько резкий, что она пугается. Она не издает ни звука, но инстинктивно вздрагивает. Теперь, когда Клифф стоит (скорее нависает) прямо перед ней и улыбается, как блондинистый Гек Финн в «Левайсе», мисс Химмельстин замечает, как он на самом деле красив.
– В кино со среды, – сообщает Клифф юной леди. – Тебе в какой день удобно?
Теперь, когда он полностью захватил ее внимание, по рукам девушки пробегают мурашки. Под столом ее правая ступня в сандалии отрывается от земли и прячется за голой икрой левой ноги.
– Как насчет вечера субботы? – спрашивает она.
– Как насчет дня воскресенья? – торгуется Клифф. – Посмотрим, и свожу тебя в «Баскин Роббинс».
Мисс Химмельстин уже не хихикает, а откровенно смеется. У нее очень милый смех. О чем он ей и говорит, обнаружив, что краснеет она так же мило.
Он наклоняется и выдергивает одну из ее визиток из пластикового футляра, похожего на автобусную остановку для визиток. Подносит к глазам.
– Джанет Химмельстин, – читает он вслух.
– Это я, – застенчиво хихикает она.
Каскадер достает из заднего кармана голубых джинсов коричневый кожаный бумажник, открывает и демонстративно убирает в него белую визитку агентства «Уильям Моррис». Затем пятится по коридору за шефом. Но при этом не прекращает веселую болтовню с молодой секретаршей:
– Главное – запомни: если спросит мама, я веду тебя не на неприличный фильм. Я веду тебя на иностранный фильм. С субтитрами.
И, прежде чем скрыться за углом, машет ей:
– Звякну в следующую пятницу.
«Я любопытна – желтый» Клифф и мисс Химмельстин посмотрели днем в субботу в кинотеатре «Ройял Синема» в Западном Лос-Анджелесе, и им обоим понравилось. В отличие от шефа, Клифф в плане кино более любопытен. Для Рика кино – это Голливуд, и, за исключением Англии, кинематографы всех остальных стран мира могут из кожи вон лезть, но все равно Голливудом не станут. Зато Клифф, вернувшись домой после Второй мировой и пережитых там крови и жестокости, с удивлением обнаружил, что голливудское кино по большей части ужасно инфантильно. Были и исключения – «Случай в Окс-Боу», «Тело и душа», «Белая горячка», «Третий человек», «Братья Рико», «Бунт в тюремном блоке № 11», – но это отклонения от лживой нормы.
Когда после Второй мировой войны страны Европы и Азии стали снова снимать кино, подчас окруженные обломками разбомбленных во время боев зданий («Рим, открытый город»; «Злоумышленники, как всегда, остались неизвестны»), они поняли, что снимают для повзрослевшей аудитории.
В то время как в Америке – и когда я говорю «Америка», я имею в виду «Голливуд» – граждане, считай, всю войну провели в тылу, защищенные от чудовищных подробностей сражений, и потому в их фильмах до сих пор сквозила упрямая инфантильность и раздражающая преданность развлечению для всей семьи.
Для Клиффа, свидетеля самых суровых крайностей человеческой природы (вроде голов его филиппинских братьев-партизан, насаженных на колья японцами-оккупантами), даже популярные актеры его поколения – Брандо, Пол Ньюман, Ральф Микер, Джон Гарфилд, Роберт Митчем, Джордж К. Скотт – всегда выглядели как актеры и реагировали на события как персонажи в кино. В персонаже всегда была какая-то искусственность, которая не давала ему быть до конца убедительным. Любимым голливудским актером Клиффа после возвращения в Штаты стал Алан Лэдд. Клиффу нравилось, что крохотный Лэдд чувствовал себя как дома в моде сороковых-пятидесятых. В вестернах или военных драмах он Клиффа не радовал. Лэдд тонул и в ковбойских нарядах, и военной форме. Ему требовался костюм с галстуком – и желательно фетровая шляпа с заломленными полями. Клиффу нравилась его внешность. Лэдд был красив, но не как кинозвезда. Сам будучи чертовским красавцем, Клифф уважал мужчин, которые словно бы не нуждались в красоте. Алан Лэдд напоминал тех ребят, с кем служил Клифф. Еще ему нравилось, что Лэдд выглядит как настоящий американец. Ему нравилось, как этот коротышка держится в сценах драк в фильмах. Нравилось, как он вышибает дерьмо из актеров с амплуа гангстеров. Нравилось, когда во время драки на лицо Лэдду падала выбившаяся прядь волос. И нравилось, как Лэдд, сцепившись со злодеями, катался с ними по полу. Но что ему нравилось больше всего? Голос. Лэдд умел произносить реплики так, что они не звучали глупо. Когда Лэдд оказывался в кадре с Уильямом Бендиксом, Робертом Престоном, Брайаном Донлеви или Эрнестом Боргнайном, все они на его фоне выглядели как массовики-затейники. Когда Лэдд впадал в кадре в бешенство, он не играл бешенство. Он просто злился, как живой человек. По мнению Клиффа, Алан Лэдд – единственный актер, который умеет пользоваться расческой, носить шляпу или курить сигарету (ну ладно, курить Митчем тоже умел).
Но все это к тому, что Клифф считал голливудские фильмы нереалистичными. Посмотрев «Анатомию убийства» Отто Премингера[50], он смеялся над «шокирующе взрослым языком», как писали о нем газетчики. «Только в голливудском фильме слово „спермицид“ считается „шокирующе взрослым“!» – усмехаясь, говорил он Рику.
Как бы то ни было, глядя иностранное кино, он видел в игре актеров достоверность, которой не хватало голливудским фильмам. Любимым актером Клиффа был Тосиро Мифунэ, тут и спорить нечего. Лицо Мифунэ настолько завораживало, что иногда Клифф забывал читать субтитры. Еще один иностранный актер, которого Клифф понимал, – Жан-Поль Бельмондо. Увидев Бельмондо в «На последнем дыхании», Клифф подумал: «Да он вылитая мартышка, нахер! Но мне нравится эта мартышка».
У Бельмондо, как и у Пола Ньюмана, кого Клифф тоже любил, был шарм кинозвезды.
Но когда Ньюман играл ублюдка, например в «Хаде», он все равно был обаятельным ублюдком[51]. А герой «На последнем дыхании» – не просто сексуальный жеребец. Он мелкий ушлепок, жалкий воришка, говна кусок. И, в отличие от Голливуда, фильм его не романтизировал. Голливуд вечно романтизирует всяких ублюдков, и в этом его главная ложь. В реальном мире эти корыстные уебки с романтикой даже рядом не валялись.
Поэтому Клифф ценил то, что Бельмондо в «На последнем дыхании» не пытается изобразить мелкого говнюка обаятельным. Иностранные фильмы больше похожи на романы, думал Клифф. Им плевать, нравится тебе главный герой или нет. И Клиффа такой подход увлекал.
В общем, начиная с пятидесятых Клифф колесил по Беверли-Хиллз, Санта-Монике, Западному Лос-Анджелесу и Маленькому Токио, чтобы смотреть черно-белые иностранные фильмы с английскими субтитрами.
«Дорога», «Телохранитель», «Мост», «Мужские разборки», «Похитители велосипедов», «Рокко и его братья», «Рим, открытый город», «Семь самураев», «Стукач», «Горький рис» (последний Клифф считал невероятно сексуальным).
– Я в кино не читать хожу, – подкалывал Рик Клиффа насчет его синефилии. Клифф в ответ только улыбался, но всегда гордился тем, что читает субтитры. Чувствовал себя умнее. Ему нравилось расширять кругозор. Нравилось осмыслять сложные идеи, которые не поддаются сразу. Посмотри двадцать минут нового фильма с Роком Хадсоном или Кирком Дугласом, и ничего нового уже не узнаешь. Но иностранные фильмы – другие, иногда нужно посмотреть всю ленту целиком, просто чтобы понять, что же ты посмотрел. Впрочем, они отнюдь не сбивали его с толку. Они все равно в том или ином виде смотрелись как фильм, потому что иначе какой смысл? Клифф был не таким грамотным, чтобы писать критику в «Филмс ин ревью»[52], но достаточно грамотным, чтобы понимать: «Хиросима, любовь моя» – дерьмо собачье. Он был достаточно грамотным, чтобы понимать: Антониони – фальшивка.