Будущее без работы. Технология, автоматизация и стоит ли их бояться

Важной отправной точкой для размышлений о будущем работы является тот факт, что и в прошлом многие люди беспокоились о грядущем – как оказалось, напрасно. Тревога относительно автоматизации возникла не сегодня и даже не в 1930-е годы, когда о ней писал Кейнс. Паника по поводу замены человеческого труда машинным периодически охватывает людей уже на протяжении нескольких столетий – с тех пор как начался современный экономический рост. Однако всякий раз эти страхи не оправдываются. Несмотря на неумолимость технического прогресса, спрос на человеческий труд есть всегда, и его достаточно, чтобы избежать массовой безработицы.

С этого сюжета я и начну первую часть книги, где выясню, почему те, кто беспокоился, что их заменят машины, так часто оказывались неправы и как экономисты со временем изменили свое мнение о влиянии технологии на работу. Затем я перейду к истории искусственного интеллекта (ИИ) – технологии, захватившей наше коллективное воображение в последние несколько лет и в значительной степени повинной в том, что многие снова обеспокоены будущим. Исследования в области ИИ, по сути, стартовали много десятилетий назад и поначалу вызывали энтузиазм и восхищение, но затем перешли в долгую спячку, когда прогресс практически застопорился. В последние годы, однако, произошло возрождение ИИ и революция в области теории и практики застала врасплох многих экономистов, ученых в сфере компьютерных наук и других специалистов, которые пытались предсказать, какие именно задачи никогда не перейдут машинам.

Во второй части книги, отталкиваясь от этой истории, я постараюсь избежать интеллектуальных ошибок, что совершались ранее, и объясню, как технологическая безработица может развиваться в XXI веке. В недавнем исследовании ведущие ученые-информатики утверждали: существует пятидесятипроцентная вероятность того, что в ближайшие 45 лет машины научатся выполнять «любую задачу» лучше, чем люди[35]. Но мои доводы не основываются на утверждении, что подобные драматические предсказания осуществятся, – мне лично в это трудно поверить. Скорее всего, даже в конце этого века некоторые задачи будет трудно или невыгодно автоматизировать или же их автоматизация будет возможна и выгодна, но мы все равно предпочтем оставить их людям. Несмотря на страхи, отраженные в приведенных выше опросах американских и британских рабочих, мне также трудно представить, что многие из сегодняшних рабочих мест полностью исчезнут в ближайшие годы (не говоря уже о новых рабочих местах, которые появятся в будущем). Большая часть этой работы, на мой взгляд, будет связана с задачами, лежащими за пределами досягаемости даже самых способных машин.

Я расскажу совсем другую историю. В будущем машины не будут делать все, но они будут делать больше. И по мере того как они медленно, но неуклонно будут брать на себя все больше задач, людям придется сосредотачиваться на постоянно сокращающемся наборе действий. Маловероятно, что каждому человеку будет под силу взяться за все еще востребованный труд и этой востребованности вряд ли хватит на всех.

Другими словами, если вы взяли в руки эту книгу, ожидая услышать рассказ о драматическом технологическом Большом взрыве в ближайшие несколько десятилетий, после которого многие люди внезапно проснутся и обнаружат, что остались без работы, вы будете разочарованы. Этот сценарий вряд ли осуществится: некоторые работы почти наверняка останутся на довольно продолжительное время. Но с течением времени эта работа, вероятно, будет оставаться вне досягаемости все большего числа людей. И по мере того, как мы будем продвигаться в XXI веке, спрос на труд людей, вероятно, будет постепенно угасать. В конечном счете того, что осталось, будет недостаточно, чтобы обеспечить всех желающих традиционной хорошо оплачиваемой работой.

Чтобы понять, что это означает, стоит рассмотреть влияние, которое автоматизация уже оказала на сельское хозяйство и на промышленность во многих частях мира. Фермеры и фабричные рабочие все еще нужны: их рабочие места не исчезли полностью. Но в обоих случаях число необходимых рабочих сократилось, иногда резко – даже несмотря на то, что эти отрасли производят больше продукции, чем когда-либо. Короче говоря, в этих отраслях экономики спроса на человеческий труд уже недостаточно, чтобы удержать на работе такое же количество людей, как раньше. Разумеется, как мы увидим, у этого сравнения есть свои пределы. Но все же полезно подчеркнуть, что на самом деле должно волновать нас в будущем: не мир вообще без работы, как некоторые предсказывают, а мир без достаточного количества рабочих мест для всех.

Существует тенденция рассматривать технологическую безработицу как радикальный разрыв с сегодняшней экономической жизнью, отвергать ее как фантастическую идею, воздушный замок, построенный невротичными экономистами с всклокоченными волосами. Исследуя, как на самом деле может возникнуть технологическая безработица, мы увидим, почему такой подход ошибочен. Не случайно в наше время беспокойство по поводу экономического неравенства усиливается параллельно с ростом беспокойства относительно автоматизации. Эти две проблемы – неравенство и технологическая безработица – очень тесно связаны между собой. Сегодня рынок труда – это основной способ распределения экономического благополучия в обществе: для большинства людей рабочее место является основным, если не единственным источником дохода. Огромное неравенство, которое мы наблюдаем на рынке труда, когда одни работники за свои усилия получают гораздо меньше денег, чем другие, показывает, что этот подход уже дает трещину. Технологическая безработица – просто более экстремальная версия этого неравенства, в результате которой некоторые работники не получат вообще ничего.

В заключительной части книги я разберу различные проблемы, возникающие в мире с меньшим количеством работы, и опишу, что с ними делать. Во-первых, это только что упомянутая экономическая проблема: как распределять благосостояние в обществе, если традиционный механизм, предусматривающий оплату за выполняемую работу, стал менее эффективен. Затем я перейду к двум вопросам, которые не имеют вообще никакого отношения к экономике. Один из них – подъем технологических компаний, ведь, скорее всего, в будущем самые крупные из них будут контролировать наши жизни. В XX веке главным источником беспокойства была экономическая мощь корпораций, но в XXI столетии ей на смену придет страх перед их политической мощью. Другая проблема – поиск смысла жизни. Часто говорят, что труд – это не просто средство заработка, но и движение к определенной цели: если это верно, то мир с меньшим количеством рабочих мест может быть также миром, где будет меньше целей. Со всеми этими проблемами нам предстоит столкнуться, и каждая из них потребует своего ответа.

Истории и аргументы, приведенные в этой книге, в какой-то степени носят личный характер. Около десяти лет назад я начал серьезно задумываться о технологиях и работе, хотя интересовался ими и раньше, но в неформальном ключе. В 1980-е годы мой отец, Ричард Сасскинд, защитил в Оксфордском университете докторскую диссертацию по искусственному интеллекту и праву. Все эти годы он корпел в вычислительной лаборатории, пытаясь сконструировать машины, способные решать юридические проблемы. (В 1988 году он участвовал в разработке первой в мире коммерчески доступной системы ИИ в области права.) В дальнейшем его карьера строилась вокруг этих исследований, так что я рос в доме, где в разговорах за обеденным столом пережевывались технологические головоломки.

Покинув родительский дом, я отправился изучать экономику в Оксфорд. Именно там я впервые столкнулся с тем, как экономисты рассуждают о технологиях и работе. Это было восхитительно. Меня очаровали строгость их текстов, точность моделей, убедительность утверждений. Мне казалось, что они нашли способ избавиться от дезориентирующей путаницы реальной жизни и докопались до сути проблем.

Со временем первоначальное очарование поблекло, а затем и вовсе улетучилось. По окончании университета я стал работать на британское правительство – сначала в отделе стратегического планирования при кабинете премьер-министра, а затем в отделе политики на Даунинг-стрит, 10[36]. Оказавшись в окружении коллег, питавших интерес к технологиям, я начал основательнее размышлять о будущем работы и о том, может ли правительство как-то на него повлиять. Но когда в поисках ответов я обратился к экономической науке, которую изучал еще в студенческие годы, то обнаружил, что она гораздо менее проницательна, чем я надеялся. Многие экономисты принципиально подкрепляют высказываемые ими теории только фактами из прошлого. Как выразился один выдающийся экономист, «хотя все мы любим научную фантастику, книги по истории обычно куда более безопасное руководство к будущему»[37]. Мне такая точка зрения не казалась убедительной. То, что происходило в экономике у меня на глазах, радикально отличалось от того, что происходило в прошлом. Это меня очень смущало.

Итак, я оставил свою должность при британском правительстве и, проведя некоторое время в Америке, вернулся в науку с намерением заняться изучением будущего работы. В своей докторской диссертации по экономике я оспорил традиционные представления экономистов о технологиях и работе и попытался по-новому осмыслить происходившее на рынке труда. Тогда же мы с отцом написали книгу «История вашего будущего»[38], в которой исследовалось влияние технологий на высококвалифицированных белых воротничков – юристов, врачей, бухгалтеров, учителей и т. д. Когда десять лет назад мы стали проводить исследования для этого проекта, было широко распространено мнение, что автоматизация повлияет только на синих воротничков, а высококвалифицированные кадры перемены особо не затронут. Мы оспорили эту идею, рассказав, как новые технологии позволят решить некоторые насущные общественные проблемы – обеспечение доступа к правосудию, здравоохранение, образование наших детей – без привлечения традиционных специалистов, как это было в прошлом[39].

На страницах этой книги выводы из моих академических исследований и нашей работы о профессиях будут выражены в более отточенной форме. Если говорить коротко, эта книга отражает мой личный путь длиной в десятилетие, которое я почти полностью провел в размышлениях об одном конкретном вопросе – о будущем работы.

Хотя мои вступительные слова могут свидетельствовать об обратном, эта книга предлагает оптимистический взгляд на будущее. По одной простой причине: в ближайшие десятилетия технологический прогресс, вероятно, решит экономическую проблему, которая до сих пор доминировала над человечеством. Если мы представим экономику как пирог (как это любят делать экономисты), то традиционная задача состоит в том, чтобы сделать его достаточно большим и всем досталось по куску. Если бы глобальный экономический пирог был разделен на равные куски для всех в мире в начале нашей эры, каждый человек получал бы эквивалент всего нескольких сотен сегодняшних долларов в год. Большинство людей жили за чертой бедности. Тысячи лет спустя мало что изменилось. Некоторые утверждают, что даже в 1800 году доходы среднестатистического жителя планеты были сопоставимы с достатком его предка, жившего в 100 000 году до нашей эры[40].

Но за последние несколько сотен лет экономический рост резко ускорился благодаря технологическому прогрессу. Во всем мире экономические пироги стали намного больше. Сегодня мировой ВВП на душу населения, т. е. стоимость одинаковых отдельных кусочков, составляет уже около 10 720 долларов в год (пирог в размере 80,7 трлн долларов, разделенный между 7,53 млрд человек)[41]. Если экономика будет продолжать расти на 2 % в год, наши дети будут в два раза богаче нас. Если мы рассчитываем на более скромный ежегодный прирост в 1 %, то наши внуки будут в два раза богаче, чем мы сегодня. Мы – по крайней мере теоретически – очень близко подошли к решению проблемы, так мучившей наших предшественников. Как лирически выразился экономист Джон Кеннет Гэлбрейт, «сегодня человек избавился от нищеты, которая так долго была его неизбывной судьбой»[42].

Как ни странно, технологическая безработица станет одним из симптомов этого успеха. В XXI веке прогресс решит одну проблему – как сделать пирог достаточно большим, чтобы кусок достался каждому, – но ей на смену придут три другие: неравенство, распределение власти и отсутствие цели. Возникнут разногласия относительно того, как их решать, как распределять экономические блага, как сдерживать политическую мощь крупных технологических компаний и обеспечивать смысл жизни в мире с меньшим количеством работы. Эти проблемы заставят нас заняться одними из самых сложных вопросов, которые только можно представить: что государство должно делать, а что нет, в чем состоят наши обязательства перед другими людьми и что означает жить осмысленной жизнью. Но эти проблемы в конечном счете гораздо интереснее, чем та, что преследовала наших предков на протяжении веков, – как обеспечить достаток каждому человеку.

Леонтьев однажды сказал, что «если бы лошади могли вступать в Демократическую партию и голосовать, жизнь на фермах была бы совсем иной»[43]. В этой шутливой фразе заложен серьезный смысл. У лошадей не было никакого контроля над их коллективной судьбой, а у нас есть. Я не сторонник технологического детерминизма и не думаю, что будущее предопределено. Философ Карл Поппер не соглашался с теми, кто считал, что железные рельсы нашей судьбы уже проложены до нас, и говорил: «Будущее зависит от нас самих, а мы не зависим ни от какой исторической необходимости»[44]. Я с ним согласен, но вместе с тем придерживаюсь технологического реализма и думаю, что наша свобода действий ограничена. В XXI веке мы построим намного более мощные системы и машины, чем те, которыми располагаем сегодня. На мой взгляд, этот факт нельзя игнорировать. Новые технологии и впредь будут брать на себя задачи, которые, как мы думали, могут выполнять только люди. Нам от этого не уйти, поэтому я считаю, что мы должны принять эти неизбежные черты будущего как данность и тем не менее построить мир, в котором каждый сможет процветать. Именно об этом и пойдет речь в этой книге.

Часть первая. Контекст

Глава 1. История напрасной тревоги

Экономический рост – совсем недавнее явление. На протяжении большей части 300 000 лет существования человечества экономическая жизнь почти не менялась. Наши далекие предки просто охотились и собирали то немногое, что им было нужно для выживания[45]. Но несколько сотен лет назад эпоха этой экономической бездеятельности внезапно закончилась. Объем производства в расчете на душу населения увеличился примерно в тринадцать раз, а мировой объем производства – почти в триста[46]. Если ужать человеческое существование до одного часа, то этот взрывной процесс произойдет в последние полсекунды или около того, т. е. буквально в мгновение ока (см. график 1.1[47]).

Экономисты соглашаются, что этот рост вызван устойчивым технологическим прогрессом, хотя и не пришли к единому мнению, почему он начался именно в Западной Европе в конце XVIII века[48]. Одна из причин может быть географической: некоторые страны обладали обширными ресурсами, благоприятным климатом, легкодоступными береговыми линиями и удобными для ведения торговли реками. Другая причина, возможно, лежит в культурной сфере: люди в обществах с различными историей и религией по-разному относились к научным методам, финансам, упорному труду и друг к другу (считается, что уровень «доверия» в обществе играет важную роль). Однако наиболее распространенным объяснением всего этого является институциональное: одни государства защищали права собственности и обеспечивали верховенство закона, что шло на пользу конкуренции и инновациям, в то время как другие этого не делали.

График 1.1. Мировое производство после начала нашей эры

Каковы бы ни были конкретные причины, в шестидесятые годы XVIII века первой ушла в отрыв именно Британия[49]. В течение последующих десятилетий были изобретены и введены в действие новые машины, значительно улучшившие методы производства товаров. Некоторые из них, например паровой двигатель, стали общепризнанными символами экономического прогресса и технологического гения. И каким бы образным ни казался термин «революция», он, пожалуй, умаляет значение промышленной революции, которая стала одним из самых значительных моментов в истории человечества. В прежние времена любой экономический рост был ограниченным, прерывистым и быстро угасал. Теперь он стал относительно быстрым и стабильным. Сегодня мы полностью зависим от этого экономического феномена. Вспомните о приступах гнева и тревоги, о волнах разочарования и уныния, которые охватывают общество каждый раз, когда экономический рост останавливается или просто замедляется. Без него мы словно больше не можем представить себе хорошей жизни.

Новые технологии промышленной революции позволили производителям работать продуктивнее, чем когда-либо прежде, – проще говоря, теперь они могли производить намного больше при гораздо меньших затратах[50]. И именно здесь, в начале современного экономического роста, мы можем обнаружить истоки «тревоги, порождаемой автоматизацией». Люди начали беспокоиться, что использование машин для производства большего количества товаров приведет к сокращению спроса на их труд. Судя по всему, экономический рост и проблемы автоматизации были тесно связаны с самого начала.

Конечно, людям стоило беспокоиться об автоматизации еще до этого. Любое изобретение становится угрозой для определенной группы людей. Например, печатный станок – возможно, самая важная из всех технологий, предшествовавших промышленной революции, – первоначально встретил сопротивление со стороны писцов, желавших защитить свое традиционное ремесло. Что касается печатных Библий, то писцы утверждали, что только сам дьявол может так быстро изготовить столько экземпляров книги[51]. Но по своему характеру изменения времен промышленной революции отличались от того, что происходило в прошлом. Их интенсивность, масштаб и постоянство придавали привычным страхам новую остроту.

Тревога автоматизации

Тревога относительно того, что автоматизация уничтожит рабочие места, выливалась в протесты. Вспомним историю Джеймса Харгривза, скромного человека, изобретшего прядильную машину «Дженни». Неграмотный ткач, он уехал в далекую деревню в Ланкашире, чтобы спокойно построить свой механизм, который позволял прясть нити из хлопка гораздо быстрее, чем это мог делать человек. В те времена это было ценным нововведением, поскольку переработка хлопка-сырца в пригодную для использования нить была растущим бизнесом. (К середине XIX века Британия будет производить половину всех тканей в мире[52].) Но, узнав о замысле Харгривза, соседи ворвались в его дом, уничтожили машину и заодно переломали мебель. Когда Харгривз попытался открыть фабрику в другом месте, на него и его делового партнера напала толпа[53].

Судя по всему, нечто подобное пришлось пережить и Джону Кею, современнику Харгривза, который в тридцатые годы XVIII века изобрел механический челнок. По-видимому, дом Кея тоже был разграблен разъяренными ткачами, которые «убили бы его, если бы двое друзей не закутали его в шерстяное одеяло и не отвели в безопасное место»[54]. Его тайное бегство от опасности отражено на фреске XIX века в Манчестерской ратуше[55].

Такие случаи не единичны. Технологический вандализм во времена промышленной революции был широко распространен. Как известно, таких мародеров называли «луддитами» по имени ткача Неда Лудда из Восточного Мидленда, который якобы разбил несколько чулочных станков на заре промышленной революции. Возможно, Нед никогда и не существовал, но беспорядки, учиненные его последователями, были вполне реальны. В 1812 году британский парламент был вынужден принять «Акт об уничтожении чулочных рам и т. д.». Уничтожение машин стало преступлением, караемым смертью, и вскоре несколько человек были осуждены и казнены. В следующем году наказание было смягчено до депортации в Австралию – но затем эта кара была сочтена недостаточной, и в 1817-м смертная казнь была восстановлена[56]. Сегодня мы по-прежнему называем луддитами тех, у кого не ладятся отношения с технологиями.

До промышленной революции государство не всегда вставало на сторону изобретателей. Действительно, иногда беспорядки разъяренных рабочих настолько беспокоили власти, что они вмешивались, пытаясь остановить распространение новшеств, сеявших раздор. Вот две истории из восьмидесятых годов XVI века. Первая рассказывает об английском священнике Уильяме Ли, который изобрел машину, избавлявшую людей от необходимости вязать своими руками. В 1589 году он отправился в Лондон в надежде показать изобретение королеве Елизавете I и получить на него патент. Однако та, увидев машину, наотрез ему отказала, сказав: «Ты слишком высоко метишь, мастер Ли. Подумай сам, что это изобретение может сделать с моими бедными подданными. Оно, несомненно, разорило бы их, лишив работы и сделав нищими»[57]. Вторая история – трагедия Антона Меллера, которому не повезло изобрести ленточный ткацкий станок в 1586-м. Не повезло потому, что городской совет его родного города Данцига не просто отказал ему в выдаче патента, но и приказал задушить его – мало похоже на теплый прием, который ждет сегодняшних предпринимателей[58].

Но тревожились не только рабочие и государство. Со временем к угрозе автоматизации начали серьезно относиться и экономисты. Как отмечалось выше, термин «технологическая безработица» популяризировал Кейнс в 1930 году. Но Давид Рикардо, один из отцов-основателей экономики, задавался этим вопросом более чем за столетие до него. В 1817-м Рикардо опубликовал свой великий труд «Начала политической экономии и налогового обложения». В новое издание, выпущенное четыре года спустя, он включил главу «О машинах», где заявил, что изменил свое мнение по вопросу о том, принесет ли технический прогресс пользу рабочим. По его словам, предположение, что машины будут «всеобщим благом» для труда, которого он придерживался всю жизнь, было «ошибкой». Теперь он решил – возможно, наблюдая за болезненными экономическими изменениями, происходившими в его родной Великобритании в условиях промышленной революции, – что машины на самом деле «часто очень вредны»[59].

Тревога относительно вреда, причиняемого машинами, сохранилась и в XX веке. В последние несколько лет нас накрыл вал книг, статей и отчетов об угрозе автоматизации. Однако уже в 1940 году дебаты о технологической безработице были настолько банальными, что газета New York Times охотно называла их «старой темой»[60]. И действительно, эти доводы имеют тенденцию повторяться. В 2016-м в своем прощальном обращении президент США Барак Обама охарактеризовал автоматизацию как «очередную волну экономических потрясений». Но примерно за шестьдесят лет до этого президент Джон Ф. Кеннеди использовал почти те же самые слова, говоря, что автоматизация несет с собой «мрачную угрозу промышленной дезорганизации»[61]. В 2016 году Стивен Хокинг писал, что автоматизация «уничтожила» работу синих воротничков, и предсказывал, что этот феномен скоро «расширится… и глубоко затронет средний класс»[62]. Однако Альберт Эйнштейн еще в 1931 году предупреждал об аналогичной угрозе, заявляя, что «созданные человеком машины», призванные освободить людей от тяжелой работы, готовы «сокрушить» своих создателей[63]. На самом деле, начиная с 1920-х, почти в каждом десятилетии можно найти статью New York Times, где в том или ином виде говорится об угрозе технологической безработицы[64].

Потрясения и перемены

Большинство тревог по поводу экономического ущерба, причиняемого новыми технологиями, оказались напрасными. Обращаясь к истории последних столетий, мы находим мало свидетельств, подтверждающих давний страх того, что технический прогресс приведет к появлению большого числа постоянно безработных людей. Новые технологии действительно вытесняли рабочих, но впоследствии большинство из них находили себе новую работу. Снова и снова люди беспокоились о том, что «на этот раз все будет по-другому» и с новыми технологиями действительно приходят массовые увольнения, но на самом деле каждый раз история повторялась и массовой безработицы не возникало.

Понятно, что люди, задающиеся вопросами о будущем, видят в этом повод для оптимизма. Если те, кто в прошлом беспокоился о будущем работы, оказались неправы, то неправы и те, кто беспокоится сегодня?

Как мы увидим, не все так просто. Даже если раньше беспокойство относительно того, что «на этот раз все по-другому», оказывалось напрасным, оно все равно может оправдаться сегодня. Более того, даже если история повторится, мы все равно должны остерегаться чрезмерно оптимистичной интерпретации прошлого. Да, люди, потерявшие работу из-за технологий, действительно находили себе новые занятия, но происходило это далеко не плавно и гладко. Обратимся еще раз к промышленной революции – хрестоматийному событию в истории технологического прогресса. Несмотря на опасения луддитов, уровень безработицы в Великобритании оставался относительно низким, как показано на графике 1.2[65]. Но вместе с тем были уничтожены целые отрасли промышленности, а прибыльные ремесла, такие как ручное ткачество и изготовление свечей, превратились в бесполезные развлечения. Села были опустошены, целые города пришли в упадок. Примечательно, что с 1760 по 1820 год реальная заработная плата в Англии выросла всего на 4 %. При этом продукты питания стали дороже, рацион беднее, младенческая смертность выше, а продолжительность жизни ниже[66]. Люди в буквальном смысле уменьшились: один историк сообщает, что в результате средний рост людей сократился до «самого низкого уровня»[67].