– Все благополучно.
– Дети здоровы?
– Как будто так.
– Слышишь, Мирек? – усмехнулся Ржига, глянув в сторону своих сыновей. – Все идет хорошо. Я обещал своему меньшому, – он посмотрел на Люта, – что если он будет прилежно учиться грамоте и ремеслу, то лет через десять я посватаю ему твою дочь.
Лют усмехнулся: старшей из его дочерей было всего три года. Однако это полушутливое замечание ему польстило: таких маленьких детей обручают в уважаемых семьях, где еще чтят старинный северный обычай почетных долгих помолвок.
Девять лет назад с Деревской войны привели в Киев великое множество полона. У старейшин, что принесли киевским князьям роту на покорность и верность, в заложники брали детей, и этой тали в Киеве оказалось несколько сотен. Люту достались две девушки из числа дочерей деревских старейшин: Перемила из Веленежа и Ветляна из окрестностей Малина. Но под свадебный рушник он не вставал ни с одной из них – Мистине не нужна была законная родня среди древлян, да и княгиня с негодованием запретила бы такое родство. Обе оставались на положении хотий, как когда-то Лютова мать, подчинялись Уте – главной хозяйке дома. Теперь у Люта потихоньку подрастали сын Переяслав и две дочери от Ветляны.
– Я бы лучше пожелал себе такой удали, как у князя, – усмехнулся Торар. – Даже твой тесть, Ржига, хоть и человек уважаемый, перед ним – дитя малое!
Все заговорили разом; в голосах слышалось насмешливое удивление. Лют, не понимая, о чем речь, переводил взгляд с одного на другого.
– Наш князь тоже не теряет время даром, – пояснил ему Ржига. – Осенью ему привезли еще одну жену.
– Что? – Лют непритворно вытаращил глаза и подался вперед. – Ты шутишь? Да ведь ему же восьмой десяток!
– Не стану сердиться, что ты мне не веришь! – сдержанно усмехнулся Ржига. – Мы сами долго не верили… кое-кто даже раз подрался на торгу, – он бросил беглый взгляд на Торара, – считая, что его держат за глупца… Но это правда. После жатвы князю привезли невесту из Луческа, и мы все пировали на свадьбе.
Все плеснецкие за столом закивали. Лют и его юные родичи переводили изумленные взгляды с одного лица на другое: едва ли все эти почтенные люди сговорились их морочить, но услышанное не укладывалось в голове.
– Что же за невеста? – спросил Вальга. – Вдова какая?
– Отнюдь нет! – Ржига чуть ли не обиделся за своего князя. – Унемысла луческого единственная дочь. Юная дева, в самом расцвете, прекрасная, как сама Зареница.
Юная дева? Лют не мог согнать с лица недоуменной улыбки. Перед глазами его стоял Етон, виденный не далее чем год назад. Дряхлая, уродливая развалина. Выдать за него юную деву было все равно что просто зарыть ее в могилу, к истлевшим костям старого покойника. Вообразить только, как Етон сидит в чуровом углу, а в его честь запевала, сидя на печном приступке и колотя двумя пирогами один об другой, распевает «Сварожью песню» с мольбой «сковать свадебку крепко-накрепко»… От этого видения хотелось ржать от смеха, как жеребец угорский.
– Но зачем ему? – наконец выговорил Лют. – Что ему проку в жене? Не может же он до сих пор…
Плеснецкие за столом сделали многозначительные лица.
– Свадьба была справлена по всем обычаям дедовским, – весомо ответил Ржига. – И когда пришли поутру люди будить молодых…
На этом месте Вальга и Торлейв чуть не подавились хохотом, зажав себе рты ладонями. Вот уж молодого нашли! Из одного Етона пятерых молодых можно сделать!
– Будить молодых и обряжать молодую, – повторил Ржига, со строгим достоинством взглянув на них, – то мужи и жены знатные плеснецкие все видоками были: стала невеста женой, брак заключен по закону.
Братьям оставалось только переглянуться. Вопрос «как?» слишком ясно отражался на их юных лицах, но вслух произнесен не был. Оба они еще водимых жен не имели, но, разумеется, знали, какие следы оставляет на настилальниках превращение девы в жену.
– Уж не яблок ли молодильных она ему в приданое принесла? – заметил Чернега, доверенный человек княгини Эльги.
– То нам не ведомо, – сдержанно ответил Ржига, и в словах его слышалось «прочее – не наше дело».
– Ну, поглядим… – промолвил Лют, – скоро увидим, как там князь ваш с женой молодой поживает…
* * *
Прежде чем начинать торговые дела, надлежало показать свои товары Етоновым людям и уплатить мыто, поэтому каждую зиму Лют и другие купцы, явившись в Плеснеск, отправлялись на поклон к здешнему хозяину. Заключенный шестнадцать лет назад договор делал их не просто союзниками, а кем-то вроде родни, и киевских гостей Етон принимал с особым почетом: сам оплачивал их постой у Ржиги и снабжал припасами на обратную дорогу. Но расходы эти ему с лихвой возмещались: плеснецкие гости ездили со своими товарами в Царьград и закупали там греческие товары, получая от царей пристанище в предместье Святого Мамы, корм и снаряжение на обратный путь – наряду с людьми самих киевских князей.
Княжий двор в Плеснеске стоял на вершине горы, на прозорном месте, и с хода крепостных стен открывался вид далеко-далеко на всю округу – на ближние села, поля, луга и рощи. Изнутри все заслоняли валы и многочисленные постройки – земляные избы, клети. Город Плеснеск был весьма велик, больше, пожалуй, чем любая из населенных киевских гор. Поднимаясь по увозу к вершине, Лют внимательно осматривал полузасыпанные снегом каменные плиты на склонах вала между воротными башнями. Чудно было видеть эту рукотворную гору каменную. Но уж точно не для удивления Етон все это устроил – вздумай кто захватить город, карабкаться вверх по гладко отесанным плитам, поставленным под углом на крутой склон, будет очень непросто. Зимой же довольно облить их водой, чтобы каменный щит сделался скользким, как лед.
И для кого все это затеяно? Ведь волынские князья несколько лет назад были покорены Святославом и Плеснеску больше не угрожают.
Однако чем не стеклянная гора из преданий, куда отважный молодец лезет, надев на ноги и на руки железные когти! Для Старого Йотуна обиталища лучше и не придумать.
А теперь еще и красную деву туда приволок – точно Кощей…
Внутри города княжий двор был обнесен отдельным тыном: понятная предосторожность в таком месте, где ходят сотни чужих людей, здешних и приезжих. Уже рассвело, и время шло к полудню, однако ворота оказались закрыты.
– Что у вас такое? – спросил Лют гридей у ворот. – Десятского позови мне.
Усатый гридь – по виду морованин – окинул киевского боярина взглядом скорее вызывающим, чем уважительным, и молча ушел. Лют невольно набычился, в душе готовясь к недоброму. Десятский пришел не так чтобы скоро – русы начали зябнуть, перетаптываясь на снегу. Не рассчитывая долго ходить, они оделись и обулись легче, чем в дорогу.
– Зря пришли, – десятский покачал головой. – Князь вас сегодня не примет.
– Что так? Нездоров?
Ржига и его гости вчера ни слова не сказали о том, чтобы Етон был болен или в отъезде.
– Богу хвала, князь здрав. Но говорить с вами… – Десятский еще раз окинул Люта взглядом сверху донизу, словно исход беседы зависел от этого осмотра, – недосуг ему.
– Всегда был досуг, а теперь недосуг? – Лют положил руки на пояс и придвинулся к десятскому. – Он знает, что к нему из Киева Святославовы люди прибыли?
– О вас ему передано.
– И что?
– Он сказал: недосуг. Ты что, уши в дороге застудил?
– Кто из бояр на дворе есть? – Лют кивнул на строения за спиной десятского.
Все в нем уже кипело от возмущения, но вступать в пререкания с десятским ему было невместно.
– Сотский, Беле.
– А ну, позови, – надменно велел Лют.
Варяга Беле, из волынских русов, Лют знал по прошлым годам. Однако тот смотрел на гостя так, будто видит в первый раз и будто они не пили за одним столом на зимних пирах этого самого двора уже не один год и не два.
– Князь сегодня делами не будет заниматься. Приходите в другой раз.
– В какой другой? Беле, ты что, памяти лишился?
– А что я? Князь так приказал. Никого сегодня из чужих не пускать.
– Может, он болен? Старый ведь человек…
