Самый страшный след
Старцев поднялся с насыпи, отряхнул галифе. И кивнул в сторону табора:
– Так что не надо защищать этих оборванцев. Мне до фени, какая у них национальность и есть ли ей название. До фени цвет кожи, язык, обычаи и какие они поют своим детям песни на ночь. Меня гораздо больше интересует их асоциальный образ жизни и то, что им вменяется серьезное преступление. Вот за эти вещи я с них три шкуры спущу! А станут нормальными, так я с ними за руку здороваться буду.
Александр поднялся вслед за товарищем, оглянулся на шатры и кибитки. В расположении табора ничего не изменилось: та же полная пожилая цыганка с тазиком белья, тот же бородатый мужик с колесом от кибитки и те же дети, веселящиеся возле потухшего костра.
– Пошли, – проговорил Иван. – Пора возвращаться.
* * *В условленное время муровцы встретились на уже знакомой развилке дорог перед Челобитьевом, от которой разъехались в разные стороны в начале дня. Достав папиросы, прямо на обочине устроили рабочее совещание.
Первым о результатах проделанной работы доложил Егоров:
– Встретились с участковым, вместе с ним проследовали к месту преступления. Участковый – смышленый молодой парень. Младший лейтенант. Повоевать не успел, но дело знает и к обязанностям относится ответственно. В его присутствии проверили печати на двери и оконных ставнях, открыли дом и произвели полный осмотр. В горнице видны следы борьбы: перевернуты стол с лавкой, разбит стакан, валяется алюминиевая посуда. К слову, другой в доме и нет. Внутри вообще все очень скромно, если не сказать бедно.
– Внутри все так, как было в день преступления?
– Да, участковый уверяет, что никто ничего не трогал.
– Ладно, – кивнул Старцев, – это мы еще выясним у следователя из района. Продолжай.
– На полу в горнице свежие пятна крови. Повсюду следы поспешного обыска: выпотрошенный фибровый чемодан, верхняя одежда с вывернутыми карманами, с деревянных полок над столом сброшены книги. Книг, кстати, много – преобладают церковные, но имеется и классическая литература. По докладу участкового, преступники искали ключи от входной двери в церковь и от металлического сейфа, расположенного в небольшом помещении за иконостасом.
– В церкви были?
– Да, в ней тоже побывали.
– Я так понимаю, в доме погибшего священника вы ничего интересного не обнаружили?
– Мы все тщательно осмотрели, прошарили все углы и щели, прощупали одежду – ничего, – развел руками Егоров.
Старцев вздохнул:
– Тогда валяй про церковь.
– Осмотрели ее снаружи и внутри. Стены из старого красного кирпича, кладка толстая, добротная, но с южной стороны пошли вертикальные трещины – стена стала разрушаться. Короче, ничего удивительно, что отец Илларион задумал строить новое здание. Входная дверь – добротная, металлическая, на массивных петлях, с надежным запором. Совладать с такой без ключей, да еще чтобы тихо, не получится, вот преступники и нагрянули домой к священнику.
– Где, ты сказал, находился сейф?
– Значит, так. Внутреннее пространство церкви состоит из трех помещений. Вначале попадаешь в крошечный притвор. За ним начинается просторная средняя часть с иконостасом. По центру иконостаса устроена красиво расписанная дверь – Царские врата. За дверью – алтарь, совмещенный со служебным помещением.
Старцев поморщился:
– Вася, мы не в семинарии. Давай ближе к делу: сейф находится в алтаре?
– Да, рядом со столом, накрытым шелковой скатертью.
– Вскрыт без взлома?
– Ни одной царапины – открыт ключом. Ключ остался в распахнутой дверце. Денег внутри сейфа следователи из района не обнаружили. На полках в беспорядке лежат несколько старых книг, журнал с записями о смертях и крещениях, расписки, накладные на дрова и уголь. Все помещения осмотрели, ничего ценного для следствия не обнаружили.
– Отпечатки обуви?
– Дождей давно не было, вся грязь на улице высохла, поэтому – никаких следов.
О засушливом августе в Московской области знали все. За последние две недели с неба не упало ни одной капли дождя.
Вздохнув, Иван задал последний вопрос:
– Что об убитом говорит участковый?
– Характеризует исключительно с положительной стороны. Порядочный, добросердечный, уравновешенный. Всегда чем мог помогал прихожанам.
Бросив в пыль окурок и затушив его каблуком сапога, Старцев повернулся к капитану Бойко:
– Выкладывай, Олесь, что у вас?
* * *Олесь Бойко походил на доброго молодца из русской народной сказки: рост под два метра, белокожий, рыжеватые кудри, немереная силушка. «Кровь с молоком» – обычно говорили о таких людях.
На левой руке Олеся отсутствовали два пальца – средний и указательный, а вся ладонь и запястье пестрели мелкими шрамами. Его судьба некоторым образом повторяла нелегкий путь Старцева: фронт, ранение, долгое лечение в госпитале, назначение в тыл. Серьезное отличие состояло лишь в том, что Иван начинал службу в пехоте, затем за живой ум и отвагу был переведен в разведку, где быстро получил офицерское звание и стал командиром взвода. Олесь же был призван на службу в тридцать седьмом году в отдельный стрелковый батальон войск НКВД, занимавшийся охраной особо важных промышленных предприятий. Полтора года провел на фронте, покуда не нарвался на ушлую немецкую ловушку.
После прорыва блокады Ленинграда в январе сорок третьего года рота НКВД, которой командовал старший лейтенант Бойко, захватила небольшой населенный пункт Никольское. В селе квартировал немецкий инженерный батальон. После боя Олесь вместе с другими офицерами осматривал брошенную противником технику и избу, где размещался штаб.
Обстановка внутри говорила о том, что гитлеровцы уносили ноги из насиженного места впопыхах и с невероятной скоростью. На вбитых в стену гвоздях висели серые офицерские шинели и фуражки с черными околышами. На столах были разложены карты, стояли чашки с еще теплым кофе. И даже функционировал телефонный аппарат.
Пнув валявшуюся на полу каску, Бойко подхватил со стола автоматический карандаш и приказал собрать карты – их следовало поскорее отправить в вышестоящий штаб.
Пока взводный собирал брошенные бумаги, Олесь с интересом рассматривал редкую вещицу – блестящий металлический карандаш с прорезью и крохотной бусинкой на боку.
Автоматические карандаши немецкого, чешского, британского, реже американского производства среди офицеров Красной армии ценились очень высоко. Легкое движение, и показавшийся из отверстия тонкий грифель готов к работе. Можно разлиновать чистый лист, чтобы написать письмо на родину или составить рапорт начальству. Можно сделать отметки на карте или заполнить наградной лист.
Грифель из отверстия тонкого носика не торчал, и старший лейтенант всячески пытался его выдвинуть. Сначала он поддел ногтем бусинку, но та не двинулась с места. Затем потряс карандаш, слушая, как внутри что-то тихо пощелкивает. После внимание привлек бакелитовый наконечник. Бойко повернул его и… в руке бахнул взрыв!
Мощности заряда миниатюрной мины-ловушки для летального исхода, разумеется, не хватило. Однако на убийство любопытного красноармейца немецкие инженеры-изобретатели и не рассчитывали. Оторвет такому ладонь – и то хорошо. Цель будет достигнута. Ведь безрукого инвалида на фронт больше не отправят.
Олесю повезло. Разорвавшийся в его руке заряд не причинил большого вреда, оторвав лишь половину среднего пальца и частично раздробив указательный. Правда, в госпитале пришлось поваляться около двух месяцев – многочисленные швы на ладони и предплечье гноились и плохо заживали.
После госпиталя молодого старлея вызвали к командиру дивизии НКВД. Тот поздравил с выздоровлением, вручил боевой орден за молниеносный штурм села Никольское и простуженным голосом проинформировал:
– Оставить тебя в дивизии не могу – заключение врачей не позволяет.
– Но у меня же левая рука повреждена, товарищ генерал! – возразил Бойко. И продемонстрировал здоровую правую: – Вот поглядите! Могу стрелять, как и раньше!
Тот оставался неумолим.
– Кадровое управление предложило два варианта дальнейшей службы. На твой выбор: начальником автопарка при Управлении НКВД города Ленинграда или Московский уголовный розыск.
Олесь хорошо знал нрав комдива. Если тот принимал решение, спорить с ним было бесполезно. Только себе хуже.
– С автопарком понятно. Это как завхоз на рабфаке, – вздохнул он. – А что за работа в МУРе?
– Там есть должность оперативника. Полагаю, твоей пытливой натуре эта работа будет в самый раз.
– Согласен, товарищ генерал. Отправляйте в МУР.
– Ну и славно. Только будь там поосторожнее – не хватай что попало…
Позже, уже работая в уголовном розыске, Олесь узнал о немецких «сюрпризах» практически все. Ведь различными путями эти хитроумные смертоносные вещицы добирались и до нашего тыла. Видел он заминированную упаковку из-под горохового концентрата. Довелось обезвреживать мину в виде тюбика с кремом для бритья, а также красивую блестящую шкатулку-копилку. Однажды начальство показало и вовсе уникальный предмет – коробок спичек. Осторожно изучая его, сыщики думали, будто внутри находится заряд, но вместо него там оказались обычные на первый взгляд спички. Правда, при ближайшем рассмотрении некоторые из них слегка отличались: сразу за серной головкой под тонкой маскировочной бумагой скрывался небольшой заряд, способный лишить зрения того, кто брался прикуривать такими спичками.
* * *В Москву на Петровку возвращались молча. Коротко обсудив с товарищами добытые сведения, Иван попросил каждого проанализировать их и предложить свою версию убийства отца Иллариона.
По большому счету, ничего нового выезд оперативно-следственной группы майора Старцева в окрестности города Мытищи не дал. Разве что оперативники получили возможность воочию «полюбоваться» на стоянку цыганского табора, на скромный домик погибшего священника да на старую церковь.
Посланные на прогулку по селу Бойко, Горшеня и Ким нарисовали на совещании весьма унылую картинку. Около шестидесяти процентов ушедших на фронт из Челобитьева мужчин обратно не вернулись. Селение и до войны-то считалось небольшим, бедным, а теперь и вовсе усохло: из пятидесяти дворов четверть пустовала, пугая прохожих зарослями лебеды да темными «глазницами» разбитых окон. Из населения преобладали пожилые женщины и глубокие старики. В Челобитьеве работы не было вообще; редкие трудоспособные жители копались в своих огородах, плотничали или по-соседски – за пару мешков картошки – подряжались на ремонт крыш или печей, на рытье колодцев.
Молодухи искали работу в Москве или в ближайших подмосковных городках. Единственная торговая лавка, устроенная на центральной улочке рядом с почтовым отделением, открывалась на час-полтора трижды в неделю. Каждый раз у обитой цинком двери вырастала очередь из местных сельчан, которые моментально раскупали доставляемые грузовиком хлеб, крупу и водку. По большим праздникам скудный ассортимент лавки разбавлялся мороженой рыбой, макаронами и консервами.
Посреди этой беспробудной серости воскресное посещение церкви, где проводил торжественные богослужения уважаемый всеми настоятель церкви отец Илларион, являло собой редкое и благостное просветление. Голос пожилого священника обладал красотой и силой. Его службы собирали практически все население округи.
Последним этапом совещания в чистом поле стало обсуждение и анализ. Выговорись. Выплеснули все, что накопилось, и поехали в управление…
Трясясь на кочках Медведковской улицы, муровцы молчали. Каждый думал о своем, но мысли так или иначе возвращались к убийству священника из небольшого села.
Когда автомобиль пересек железнодорожные пути и поехал по Марьиной Роще, сидящий рядом с водителем Старцев набрал полную грудь воздуха и на протяжном выдохе произнес:
– Не-ет, граждане, это определе-енно цыгане. Других вариантов не вижу. Хоть лопни.
Не видели вариантов и Васильков с Егоровым, расположившиеся на потертом дерматине заднего дивана. Всем казалось, будто истина лежит на поверхности: слухи о накопленной в церковной кассе сумме долетели до табора, благо расстояние небольшое – всего шесть верст. Яков Чернов загорелся желанием завладеть деньгами и с подручными вломился в дом священника. На месте возникла потасовка, в результате которой смертельные травмы получили отец Илларион и сам Чернов.
– Тем не менее белые пятна в этой истории остаются, – слабо возразил Васильков. – И самое большое из них – тело погибшего цыгана. Почему подручные не забрали его?
– Испугались, – с завидной уверенностью предположил Егоров.
– Чего?
– Смерти своего подельника. Не рассчитывали на серьезное сопротивление старика, а тут – бац! Получите-распишитесь.
– Или слишком спешили обчистить церковную кассу, – подсказал Старцев.
Александр не унимался:
– Но ведь тело соотечественника – это серьезная улика. И подсказка для следствия. Не будь этой подсказки, нам и зацепиться было бы не за что.
– Это мы с вами понимаем, а они… Ладно, не будем спорить, – примирительно сказал Старцев. – Сейчас прибудем в управление, сходим в столовку, перекусим горяченького и придумаем, как заполучить подтверждение нашей версии про цыган.
Глава третья
Смоленск
Сентябрь 1941 года
На стуле рядом с большим письменным столом дожидался собранный саквояж с документами и самыми необходимыми вещами. Его хозяин вот уже несколько минут не находил себе места – метался по кабинету.
Какого-то смысла в этих перемещениях не было, так как мысли в голове путались, и он никак не мог сообразить, что же делать в этой крайне опасной ситуации. Водитель служебного автомобиля по фамилии Величко отправился в гараж еще утром. Он должен был проверить состояние машины, заправить бензином полный бак, взять пару запасных канистр и необходимый инструмент.
Затем он намеревался завернуть к себе домой за личными вещами и прибыть на пересечение улиц Большой Советской и Социалистической к зданию районного комитета ВКП(б). Перекресток хорошо просматривался из окон кабинета, лишь парочка деревьев закрывала пышными кронами тротуар и уходящую влево улицу. Но сколько за последние полчаса Пономаренко ни выглядывал в открытое окно – ни Величко, ни его, Пономаренко, служебного автомобиля не было.
Перегнувшись через подоконник, Пантелеймон Кондратьевич в очередной раз посмотрел на проезжую часть.
Никого. Возле подъезда по-прежнему стоял грузовик, в кузов которого два работника райкома складывали документы из архива. С краю у откинутого борта уже скопилось десятка два перевязанных бечевкой толстых бумажных стопок.
– Ну, сколько можно ждать?! Где носит этого пройдоху?! – раздраженно проговорил Пантелеймон Кондратьевич, вытряхивая из пачки папиросу.
Чиркнув спичкой и выпустив клуб дыма, он резко отвернулся от окна с распахнутыми створками. В городе стояла зловещая тишина, от которой по спине пробегал неприятный озноб. Еще несколько минут назад в километре от городского центра гремела канонада, а мимо здания райкома тянулась бесконечная вереница солдат и гражданского населения, ехали грузовые автомобили, громыхали колесами запряженные лошадьми телеги. А теперь все звуки прекратились, и от этого Пантелеймону стало не по себе.
Внезапно послышались торопливые шаркающие шаги – кто-то быстро шел по пустому коридору райкома.
Служебного автомобиля внизу не было, значит, Величко по коридору идти не мог. Тогда кто?..
Пантелеймон Кондратьевич повернулся к двери и напрягся; правая ладонь инстинктивно нащупала рукоятку спрятанного в кармане брюк «браунинга».
Человек поравнялся с кабинетом, и тотчас раздался громкий стук в дверь.
Пономаренко сунул руку в карман и нервно выкрикнул:
– Войдите!
Дверь распахнулась, и в кабинет мягкой, но решительной походкой вошел священник в длинной покрытой пылью рясе. Пантелеймон Кондратьевич тотчас узнал его: это был тот поп, что недавно метался по площади. Дыхание его было частым и глубоким. Из-под черной скуфьи выбивались мокрые от пота пряди седых волос.
– Здравствуйте, – торопливо вымолвил он. – Не вы ли отвечаете за эвакуацию в нашем городе?
– Кто вы и что вам нужно? – неприязненно спросил Пономаренко.
– Отец Илларион, настоятель храма Иоанна Богослова. Я вот по какому делу. Вам должно быть известно, что недалеко от нашего храма находится временный военный госпиталь.
– Допустим, известно. И что?
– Так ведь про него забыли! – еще больше взволновался старик.
Взгляд его наткнулся на пустой письменный стол, на стоявший рядом новенький саквояж с пухлыми боками. Он без труда сообразил, что хозяин кабинета тоже намеревается отбыть в восточном направлении. И потому заговорил еще быстрее:
– Повсюду эвакуация, люди покидают город. Говорят, будто ворог у Александровского пруда, а про раненых красноармейцев забыли! Как же так, уважаемый? Как же так?!
Старик появился совершенно некстати. Еще более некстати он начал задавать свои въедливые и несвоевременные вопросы. Несвоевременные потому, что Величко, несмотря на врожденную расхлябанность, приказы начальства все же выполнял. Это означало, что в любую секунду за окном послышится знакомое урчание мотора служебной «эмки».
– У меня нет больше автомобилей для эвакуации, – отрезал Пономаренко.
– Как нет? Под вашим окном у подъезда стоит почти пустой грузовик! Он способен вывезти два десятка раненых солдат!
– Это невозможно. Грузовик отправляется в тыл с важными документами.
– С какими документами?
– С очень важными! – отрывисто повторил партийный функционер. – И вообще… это не вашего ума дело!
– Но позвольте, – голос священника дрогнул. – Неужели какие-то бумаги важнее человеческих жизней?
– Не лезьте куда не следует, святой отец, иначе быстро смените рясу на робу! – прошипел Пантелеймон Кондратьевич, явно намекая на распространенную в стране практику расправ с инакомыслящими. Ткнув папиросой в пепельницу, он одним движением раздавил ее и отвернулся.
Священник понял, что секретарь райкома не желает дальше разговаривать, и тем не менее сдаваться не собирался.
– Умоляю вас, – негромко сказал он. – Возьмите в автомобиль хотя бы десятерых. Я сам с санитарами размещу их в кузове и не потревожу ваших документов. Вы спасете десять жизней. Слышите: целых десять жизней! Только прикажите водителю завернуть к госпиталю!
В запасе у отца Иллариона оставалась парочка сильных, как ему казалось, доводов. Один из них касался партийной совести, второй намекал на личное знакомство с товарищем Шульгиным из Центрального комитета. Священник ни разу в жизни не воспользовался фактом давней дружбы с членом ЦК, но в данную минуту он был настолько возмущен бездействием и равнодушием Пономаренко, что намеревался сделать и это.
Внезапно на улице послышалась тарахтение двигателя. Пантелеймон Кондратьевич встрепенулся и подбежал к окну.
«Эмка»! К подъезду подъезжала его служебная «эмка»!
Подхватив саквояж, секретарь устремился к двери.
Вознамерившись удержать его, отец Илларион поднял руку, но силы были неравны: сорокалетний Пантелеймон с легкостью оттолкнул старика и выскочил в коридор…
Не удержав равновесия, священник упал.
Потом, тяжело поднявшись, он подошел к окну и выглянул на улицу. Рядом с грузовиком стояла темная легковая машина. Выскочивший из нее водитель бросился к подъезду райкома.
Священник окликнул его, но гул летевших высоко в небе самолетов, постепенно нарастая, заглушил все другие звуки. Что происходило в подъезде здания, он не знал. Увидел лишь, как Пономаренко с водителем быстро вернулись к автомобилю. Секретарь пристроил на заднем диване среди других вещей свой саквояж. Сам же по-хозяйски уселся впереди. Хлопнули дверцы. Выпустив клуб дыма, «эмка» плавно набрала скорость и, повернув к восточной окраине, исчезла за ближайшим углом.
Тотчас загудел и грузовик. Вытянув руку, старик слабым голосом крикнул:
– Постойте! Куда же вы?! У вашей машины почти пустой кузов!..
Но – где там! Сидевший в кабине водитель и работник райкома его не слышали. Вскоре и этот автомобиль исчез за поворотом.
Оторвавшись от широкого подоконника, отец Илларион распрямился, покачал головой и поплелся к распахнутой двери. Проходя мимо письменного стола, он заметил скомканную бумажку. Осторожно развернув ее, он увидел сверху надпись крупными буквами: «Телефонограмма».
Обратившись к свету и прищурив подслеповатые глаза, священник прочитал:
«Руководству города Смоленска и его районов приступить к эвакуации. Кроме гражданского населения, раненых военнослужащих и особенно детей, чьи родители ушли на фронт, позаботьтесь о вывозе партийных архивов и государственных ценностей. Организуйте эвакуацию так, чтобы не спровоцировать панику и сохранить порядок. И.В. Сталин».
Внизу под текстом виднелась косая размашистая запись: «Принял в 11 часов 22 минуты. Пантелеймон Пономаренко».
Москва
Август 1945 года
Отсутствие улик, прямо указывающих на цыган, обсуждали везде: и за обедом, и поднимаясь из столовки по лестнице в отдел, и перекуривая возле открытого окна.
Большинство склонялось к радикальному решению проблемы: внезапному визиту в расположение табора и тщательному обыску. Ход расследования контролировался лично наркомом Берией. Благодаря данному факту полномочий у группы имелось с избытком, и соответствующий ордер прокурор выдал бы по первой же просьбе.
Почему обыск? Да просто потому, что других вариантов никто не видел.
– Нет, не годится. Ну неужели вы не понимаете главного? – кипятился Старцев и, обращаясь к сыскарям-ветеранам, вопрошал: – Вася, Олесь, вы уже столько лет работаете в МУРе!
Те недоуменно переглядывались.
– А что такого?
– Это же цыгане! Украденных из церковного сейфа денег мы у них никогда не найдем. Или вы думаете, что преступники прячут их под облучком какой-нибудь кибитки? Не смешите меня!
– А иконы? Думаешь, они так быстро успели их продать?! – столь же рьяно возражал ему Егоров. – Там, по описанию свидетелей, золота – килограмма на полтора!
– Если и попадется какая из украденных икон, они моментально найдут объяснение!
– Это какое же?
– К примеру, скажут, что купили ее или выменяли у местного алкаша. И попробуй доказать обратное.
– И докажем!
– Докажем, Вася! Обязательно докажем! – кивая, подошел к нему Иван. – А как насчет сроков, поставленных комиссаром? Управимся в оставшиеся четверо суток?
Возражение было серьезным. Егоров и Бойко молчали подобно школярам, не выучившим урок.
– Давайте думать, – вновь нахмурился Старцев. – Мы должны найти выход.
Докурив, народ разошелся по кабинету. Кто-то уселся за рабочий стол, кто-то принялся рассматривать большую карту СССР, висевшую на стене между шкафами.
Все молчали. Первым подал голос Васильков:
– Иван, а ты помнишь события на реке Северский Донец?
– На реке… Северский Донец? Да… вроде… помню, – неуверенно ответил он. Через секунду его осенило: – Ты про тот наш спектакль?
– Ну, конечно! Что, если сработать по той же схеме?
– А это мысль, Саня! Ну-ка, мужики, подгребайте ближе. Сейчас мы вам расскажем одну занимательную историю…
* * *Стрелковая дивизия, в состав которой входила разведрота Василькова, до переброски под город Рыльск принимала участие в Харьковской наступательной операции. Тяжелое было время. Немец хоть и стал регулярно получать по зубам, все одно пока не тушевался: либо пер вперед, либо упрямо держал позиции, покуда из тыла шли эшелоны со свежим подкреплением и новенькой техникой.
Разведчики обосновались в густом лесу, что темнел квадратом на левом берегу Северского Донца. Через неширокое русло виднелись кварталы Лисичанска, кишащего немецкими солдатами и офицерами 30-го армейского корпуса.
После нескольких суток упорных боев установилось затишье. Изредка над головами пролетали самолеты или постреливала дальнобойная артиллерия. Однако пехота наслаждалась передышкой: отсыпались, мылись в блиндажах, приспособленных под бани, стирали формяжку…
Васильков с небольшой группой прошвырнулся по лесистому берегу, произвел кое-какие наблюдения и был готов в составе своей роты выполнить любой приказ начальства. Хоть во вражеский тыл на разведку, хоть за «языком»…
На третий день его и в самом деле вызвал в штабную землянку командир полка. Вот только задачу он поставил необычную.
– Такое дело, Александр Иванович. В первом батальоне из хозяйственного взвода пропал водовоз, – устало сказал подполковник Дробыш. И, почесав затылок, уточнил: – Ну, как пропал… Поехал за водой на бережок напротив болотистого острова и исчез. Напрочь исчез. Лошадь отыскалась: стоит по колено в воде, запряженная в повозку. Наполненная на треть бочка тоже на месте. А служивого нет.
– Может, утоп? – предположил Васильков, не понимая, что, собственно, хочет от него начальство.