Насущный хлеб войны. Борьба за человеческие и природные ресурсы в ходе гражданской войны в США

Федеральная армия тоже начала брать заложников с самого начала войны и тоже рассматривала это как свое неотъемлемое право. Заложниками становились и мужчины, и женщины. В июне 1861 года в Виргинии северяне обнаружили в доме мистера Уэста конфедератскую военную форму и захватили двух его взрослых дочерей, чтобы удерживать их в форте и тем самым обеспечить «хорошее поведение» отца – под этим, вероятно, подразумевалось, что он не присоединится к армии Юга. В захваченных городах заложниками становились члены местной элиты. В Нэшвилле генерал-янки посадил в тюрьму двух «богатых мятежников» в ответ на то, что южная армия в Чаттануге захватила двух сторонников Федерации. Некоторые офицеры, подобно генерал-майору Бенджамину Батлеру, хотели бы формализировать эту практику. В 1862 году после обмена заложниками в Опелузасе, Луизиана, он надеялся заключить соглашение, которое бы облегчило «давление» на нонкомбатантов, однако ничего подобного так и не произошло124.

И на Севере, и на Юге журналисты критиковали практику захвата заложников, когда этим занимался неприятель, однако обе армии считали это обычной частью войны. Иногда в качестве заложников специально выбирали известных людей, однако выбор мог оказаться и случайным – хватали тех, кого армия встречала на марше. Пленников могли держать в военных лагерях, в фортах или в потайных укрытиях в сельской местности. Офицеры относились к этому весьма терпимо. Иногда они спасали заложников до официального обмена или отпускали на свободу тех, кого захватили сами. Свидетельства массовых казней заложников отсутствуют, однако для некоторых из них плен заканчивался очень плохо. Когда в Нэшвилле двое мирных жителей, сторонников Юга, попытались сбежать из плена, один был пойман, а другой убит125.

Как мы уже убедились, рассматривая другие аспекты военного поведения, с заложниками могли обращаться по-разному. Иногда военные захватывали заложников, протестуя против плохого обращения неприятеля с местными жителями, хотя подобная практика оказалась бесполезной. В декабре 1862 года Роберт Э. Ли посоветовал удерживать в заложниках майора-северянина из Западной Виргинии: он предполагал, что в таком случае янки перестанут требовать от жителей оккупированных территорий приносить присягу США. (Нет необходимости пояснять, что северяне на это не пошли.) В некоторых случаях армии практиковали равный обмен – одного заложника меняли на другого – но порой приходилось отдавать целую группу мирных жителей для того, чтобы вызволить из плена одного-единственного человека. Почти все заложники были белыми, хотя иногда военные могли захватить и рабов. В Миссури майор-северянин захватил в заложники раба мистера Адамса, сторонника Конфедерации, чтобы заставить его вернуть другого раба его законной хозяйке, стороннице северян миссис Джой. Имена рабов не приводятся, и мы не знаем, что случилось с ними дальше126. Обращение с заложниками также очень различалось. Конфедерат Роберт Э. Ли утверждал, что с заложниками необходимо вести себя «уважительно», а генерал-янки Адольф фон Штейнвер обещал кормить их за собственным столом и обращаться с ними как с «друзьями». Позднее он пригрозил расстрелять заложников, если местные партизаны убьют кого-то из его людей, что было не так уж и по-дружески. Некоторые офицеры отпускали заложников гулять по городу, если те не пытались его покинуть, а некоторые держали их в кандалах. Вне зависимости от того, как с ними обходились, большинство заложников не поддавались так называемому «стокгольмскому синдрому» и не чувствовали к врагам ни малейшей симпатии. Напротив, у некоторых формировалось глубокое отвращение к их захватчикам и искреннее восхищение теми, кто их спас. Когда через несколько десятков лет в Кентукки скончался сельский доктор, в его некрологе содержалась благодарность капитану-северянину, освободившему его из плена127.

В 1862 году Джордж Ч. Роу из Фредриксбурга, Виргиния, попал в заложники. В своем дневнике он описывает всепоглощающее чувство бессилия и жгучую неприязнь к обеим армиям. Когда началась война, ему было примерно тридцать лет; к этому времени он стал успешным адвокатом и занимал умеренную политическую позицию. В 1860 году он проголосовал за демократа Стивена Дугласа. После сецессии он выступил на стороне Конфедерации, однако не присоединился к армии. В 1862 году вместе с восемнадцатью другими южанами янки взяли его в заложники – это был акт мести за то, что конфедераты захватили в Виргинии сторонников Федерации. Августовским вечером у него на пороге появился вооруженный офицер, который сопроводил его и других заложников в тюрьму Олд-Кэпитал в Вашингтоне, Колумбия. Роу предстояло провести там месяц. Он с отвращением описывал грязную камеру и отвратительную пищу. Некоторые заключенные ему нравились, другие внушали страх, при этом его неимоверно злил сам факт такого унижения – быть удерживаемым против воли. В своем бедственном положении он вместе с другими заложниками обвинял обе армии: северянам доставалось за «деспотичность», а южанам – за то, что они захватили сторонников Федерации. Заложники написали обращение военному министру Эдвину Стэнтону, но ничего этим не добились. После этого Роу встретился с чиновниками Военного министерства и отказался приносить присягу. Он ссорился с охранниками, и один из них пригрозил его убить. Друзья слали ему передачи, и однажды его навестила жена. Наконец, в сентябре 1862 года произошел обмен заложниками и Роу оказался на свободе. Получив паспорт, он с облегчением вернулся домой128.

Весной 1863 года в армии Севера появился новый Кодекс, в котором говорилось в том числе и об обращении с заложниками. Автор Кодекса, Фрэнсис Либер, был умным, амбициозным, непостоянным и непростым человеком; на сохранившейся фотографии он кажется мрачноватым, на его лице ярко выделяются пронзительные глаза. Он родился в Берлине, подростком отправился воевать против Наполеона, а потом принял участие в войне за независимость Греции. Позднее он эмигрировал в Америку и в 1830-е годы стал преподавателем в Университете Южной Каролины, где ему предстояло проработать двадцать один год. За это время он издал несколько выдающихся работ по политологии, завоевав себе репутацию либерала, однако в отношении рабовладельческого вопроса был кем угодно, но не прогрессистом. Он приобрел себе нескольких домашних рабов и утверждал, что обращается с ними лучше, чем большинство хозяев, отвергая идею отмены рабства на федеральном уровне. При этом он полагал, что когда-нибудь в отдаленном будущем может начаться постепенная эмансипация. Он прекрасно ладил с местными рабовладельцами, включая Джона К. Кэлхуна. Однако когда на Юге стали распространяться сецессионные настроения, Либеру стало неуютно, и в 1857 году он перебрался в Университет Колумбия в Нью-Йорке. Вероятно, он продал своих рабов – хотя точной информации об этом у нас нет – и в 1861 году стал юнионистом и поддержал эмансипацию. В его семье взгляды разделились: сыновья Либера сражались во враждующих армиях129.

После 1861 года Либер поддерживал Республиканскую партию и отстаивал идею активного ведения войны. Он обратился к нескольким офицерам, предложив составить для военных кодекс поведения, и в 1862 году генерал армии США Генри Халлек назначил его членом созданного для этой цели комитета. Либер написал бо́льшую часть документа, получившего его имя и опубликованного 24 апреля 1863 года под названием «общий приказ номер 100». Кодекс представлял собой длинный список не связанных между собой статей (общим числом 157), бо́льшая часть которых была посвящена отношениям между военными и гражданскими. Кодекс Либера оказался таким же противоречивым, как вся его жизнь. С одной стороны, он писал, что армия должна как можно меньше вмешиваться в жизнь мирных жителей и щадить их настолько, насколько это позволяют «потребности войны». Современная армия, настаивал Либер, в отличие от армий Древнего мира должна защищать нонкомбатантов. С другой стороны, он полагал, что мирные жители вражеской страны не способны не являться неприятелями и потому вполне могут быть подвергнуты тяготам войны. На протяжении всего текста Либер подчеркивает важность того, что у него называется «военной необходимостью»: солдаты должны предпринимать любые действия, направленные на отстаивание интересов Федерации, включая смерть «вооруженного неприятеля» и «других лиц». Либер запрещает жестокое поведение, но разрешает «военную хитрость», если она не опускается до «вероломства», – однако различие этих двух понятий не объясняется. В сущности, Кодекс Либера был настолько противоречив, что с его помощью можно было оправдать любое предпринятое военными действие. Принципы Старого Света соединяются здесь с идеями Нового; следы наполеоновской эры, которую Либер застал в юности, смешиваются с юнионизмом образца 1861 года130.

Илл. 2. Фрэнсис Либер, теоретик войны. Библиотека Конгресса США

Либер также заявляет, что в современных войнах почти не захватывают заложников – очень странная мысль, если учесть, как часто северные СМИ рассказывали о заложниках, захваченных обеими армиями. Согласно Либеру, заложник – это человек, захваченный «вследствие военных действий» или как «залог», чтобы обеспечить выполнение соглашения между двумя армиями. Далее он пишет, что с заложником нужно обращаться как военнопленным, т. е. его (Либер использует местоимение мужского рода) нельзя наказывать, подвергать жестокому обращению или лишать еды. При этом заложник, как и военнопленный, может оказаться объектом мести. Однако был Кодекс Либера противоречивым или нет, он все равно практически не повлиял на то, как военные обращались с заложниками. Хотя им и раздали экземпляры Кодекса, солдаты и офицеры почти не упоминают его в своих письмах и мемуарах. Некоторые из них, возможно, никогда о нем не слышали. В последующем Кодекс Либера стали считать образцом для регулирования поведения военных во время конфликта, однако весной 1863 года у армии уже составились собственные представления о том, как обращаться с заложниками. Конфедераты, само собой, высмеивали лицемерие кодекса, игнорируя при этом содержащиеся в нем предложения относительно заложников131.

После публикации либеровского Кодекса северяне по-прежнему захватывали заложников и вели себя с ними точно так же, как и до апреля 1863 года, – то есть делали то, что считали нужным. Захваченных мирных жителей удерживали в военных лагерях и местных тюрьмах, иногда за сотни миль от дома. Каждая сторона обвиняла другую в жестокости. В декабре 1863 года генерал Джордж Томас предположил, что конфедераты держали заложника-юниониста в «омерзительной тюрьме», – и в то же самое время Зебулон Вэнс, губернатор Северной Каролины, утверждал, что солдаты-янки заковывали заложниц в наручники. В Кодексе говорилось, что заложники должны быть мужчинами, однако за действия мужчин могли отвечать и женщины. В Луизиане полковник-янки приказал взять в заложницы местную жительницу, миссис Уилкоксен, после того как ее муж застрелил рядового, пытавшегося забрать у них продукты. Полковник намеревался удерживать жену, пока муж не сдастся северянам132.

Что бы ни писал Либер, солдаты по-прежнему практиковали и другие аспекты захвата заложников – например, равный обмен. Так, в Миссури пятерых мирных конфедератов обменяли на пятерых мирных юнионистов. Но этот принцип соблюдался не всегда: в Луизиане генерал армии США Натаниэль Бэнкс приказал наугад отобрать сотню белых мужчин, которым предстояло оставаться в заложниках, пока не отыщут человека, убившего капитана-янки. Заложники по-прежнему страдали из-за действий своих родственников. В декабре 1863 года майор Джеймс Т. Холмс сделал таким заложником мистера Д. У. Кимбро из Теннесси, потому что сын Кимбро, офицер армии мятежников, взял в плен двух солдат США; после этого их освободили. Мирные жители по-прежнему становились заложниками по причине событий, которые они не могли контролировать. Генерал армии Юга Джон Имбоден перевез из Западной Виргинии в Ричмонд тридцать пять заложников, мирных жителей и солдат армии Севера. По его словам, они должны были находиться в заключении до тех пор, пока северяне не отпустят на свободу неких «сторонников Юга», захваченных где-то на Севере.

О чем бы мы ни говорили – о контрабанде, переписке, шпионской деятельности, работе на армию, путешествиях или захвате заложников – официальные распоряжения практически не влияли на то, как обе армии взаимодействовали с мирным населением. То же самое относилось и к материальным ресурсам, начиная с провизии133.